– Чанчи не такой, – оправдывался Ван Хуай. – Он обязательно заработает деньги и вернет долги.
– Всякий раз, когда ты говоришь «обязательно», это «обязательно» не происходит. Разве ты не говорил, что он обязательно поступит в университет?
Ван Хуаю нечего было возразить. Чжан Пятый зашел в дом, осмотрел все углы и решил унести старый деревянный шкаф.
Ван Хуай сказал:
– Раз мне не веришь, так и уноси, все равно нам нечего в нем хранить.
Чжан Пятый отдал расписку, Ван Хуай стал мять ее в руке. Пока он ее мял, то чувствовал, что его ладонь словно кусают изнутри, как если бы у иероглифов на расписке выросли зубы.
В тот самый момент, когда Чжан Пятый со шкафом на спине возвращался домой, ему встретился Ван Дун. У Ван Дуна вдруг возникло дурное предчувствие, он тотчас нашел свою расписку и заявился с ней к Ван Хуаю, требуя долг. Ван Хуай ему сказал:
– Дома не осталось ничего сто́ящего.
– А как же гроб на чердаке?
– Так он для меня приготовлен. Ты еще молодой и вряд ли помрешь раньше меня.
– Тут вопрос не в том, кто когда помрет, а в том, возвратятся ли ко мне мои деньги.
– Клянусь честью, – заверил его Ван Хуай, – Чанчи обязательно все вернет.
– В наши дни разговоры о чести – брехня, – ответил Ван Дун.
– Тогда уноси, но когда у Чанчи появятся деньги, я этот гроб у тебя снова выкуплю, – сказал Ван Хуай.
Ван Дун позвал за подмогой Лю Байтяо. Вместе они спустили гроб с чердака и, поддерживая его с двух концов, вынесли из дома. У Ван Хуая замерло сердце, ему казалось, что он видит собственные похороны.
Чжан Сяньхуа, заметив Чжана Пятого с гробом Ван Хуая, тоже почуяла неладное и, взяв свою расписку, мигом заявилась к Ван Хуаю домой.
– Эх ты, Ван Хуай! Я ведь тебе больше всех одолжила, почему же ты, прежде чем объявлять о банкротстве, не оповестил меня?
– Я не объявлял о своем банкротстве, это они не верят Ван Чанчи.
– Они, значит, не верят, а я-то почему должна верить?
– Разве ты не видишь, что Чанчи уже взрослый парень?
– Они тоже это видят.
– Он хоть раз обманул тебя, пока рос?
Чжан Сяньхуа помотала головой.
– Я хоть когда-нибудь не возвращал тебе долги? – продолжал Ван Хуай.
– Нет, – ответила Чжан Сяньхуа.
– Каково семя, таков и росток, какова лоза, таков и плод. Поверь нам хоть раз!
Чжан Сяньхуа, глядя на расписку, медленно сложила ее пополам и направила руку к карману. Ван Хуай замер, внимательно следя за ее действиями, он даже сжал кулаки. Но в тот момент, когда расписка уже должна была очутиться у Чжан Сяньхуа в кармане, ее руку словно кто-то приостановил.
– Чанчи меня не обманывал, – сказала она. – Но так он вел себя в родной деревне, а сейчас он уехал в город, там обстановка совсем другая, кто даст гарантию, что он останется прежним? В городах полно мошенников, ему достаточно познакомиться с одним из них, и его тут же испортят.
– Даже если его кинуть в красильный чан, я верю, что он все равно останется белым. Он не из тех, кто бросает слова на ветер.
– А ты говорил это Лю Байтяо с Ван Дуном? – спросила Чжан Сяньхуа.
– Нет, – ответил Ван Хуай.
– А почему же все это ты говоришь мне?
– Потому что в доме у нас не осталось ничего ценного.
Чжан Сяньхуа навернула два круга по комнате и действительно не нашла ничего ценного. Тогда она хлопнула себя по голове и сказала:
– А разве у тебя не осталось несколько кедров на заднем склоне горы?
– Я их оставил для поперечных балок, – ответил Ван Хуай. – Посмотри на наши балки – одна гниль да труха, еще несколько лет они не выдержат.
Чжан Сяньхуа задрала голову. Балки и правда с одной стороны все почернели от капавшей на них годами дождевой воды. В какой-то момент Чжан Сяньхуа уже была готова сжалиться, но, отбросив сантименты, заявила:
– Меня волнует только то, когда ты вернешь мне долг, плевать я хотела на твои балки!
– Можно прожить без сала и соли, можно обойтись и без гроба после смерти, но если обвалятся балки, то деваться мне будет просто некуда. Неужели ты такая жестокая, что даже не оставишь мне кедров?
Чжан Сяньхуа тотчас вышла из себя:
– Я давала тебе деньги для того, чтобы помочь выучить сына, а сын твой устроился в чернорабочие, где гарантия, что он вернет деньги?
– Он у меня такой послушный, почему ты ему не веришь?
– Потому что он – не мой сын, – отрезала Чжан Сяньхуа.
Ван Хуай вздохнул и предложил:
– Хочешь, я напишу тебе еще одну расписку?
– И что ты там напишешь?
– Если Ван Чанчи в течение полугода не вышлет тебе деньги, то сумма долга удвоится.
– Тебе и занятой суммы не вернуть, что говорить об удвоенной?
– Если к условленному времени он ничего не вернет, я отдам тебе этот дом и участок земли.
– И ты осмелишься такое написать? – удивилась Чжан Сяньхуа.
Ван Хуай действительно написал такую расписку, еще и скрепил ее красным отпечатком пальца. Чжан Сяньхуа, получив гарантийную бумагу, пошла домой, показывая ее по дороге всем встречным. Ван Дун, увидав у нее такую бумагу, не обрадовался:
– Ты одолжила ему всего-то на пятьдесят юаней больше, чем я, а он взял и обменял тебе свой долг на целый участок земли!
– Это называется оборот капитала, – ответила Чжан Сяньхуа.
Врученная Чжан Сяньхуа бумага стала настоящим яблоком раздора. У Лю Шуанцзюй поднялось давление, осипло горло, обострилось воспаление плечевых суставов, заболел желудок, пропал сон и аппетит, снизился общий иммунитет. А Ван Хуай ее знай успокаивал:
– Если ты не веришь в собственного сына, то в кого тогда еще можно верить?
Глава 2. Слабак
13
Ван Чанчи в это время устроился бетонщиком на стройку здания городского зала собраний, там платили триста юаней в месяц и предоставляли жилье и питание. На завтрак он ел пампушки, на обед – рис с овощами, на ужин – овощи с кусочками мяса. Когда мяса не было, рабочие ели спокойно, но едва оно появлялось, всех тут же охватывало радостное возбуждение. Ван Чанчи обычно зарывал мясо в самый низ, оставляя его под конец трапезы, и сначала съедал овощи с рисом. Это называлось «сперва испытать горечь, а потом познать сладость». Если есть таким образом, во рту надолго задерживалось послевкусие от мяса, напоминающее чудесную мелодию. Однако это требовало постоянной бдительности, иначе напарники могли подцепить мясо палочками и стащить его прямо из тарелки. Когда Ван Чанчи закапывал свое мясо, он испытывал радостное предвкушение. А когда в самом конце он наслаждался уже одним только мясом, у него было такое чувство, словно он накопил состояние и открыл крупное дело. Защиту лакомства от палочек напарников Ван Чанчи воспринимал не иначе как забаву. Если же за его тарелкой никто не следил, у него портилось настроение и пропадало желание смаковать мясо. Поэтому иной раз он даже специально стучал по тарелке и нарочито чавкал, только чтобы к нему начали приставать. Ночевал Ван Чанчи в бараке для рабочих, где из новых досок были сколочены двухъярусные кровати, распространявшие повсюду запах сосны. В каждом бараке размещалось по сорок человек. Ван Чанчи досталась семнадцатая кровать во втором бараке. Ночью, когда уже все засыпали, кто-нибудь из парней вдруг начинал ерзать на кровати и терзать свою «пушку». Начинал кто-то один, за ним заводился второй и в конце концов этим начинали заниматься чуть ли не все. Нещадный скрип кроватей сливался воедино, пробуждая у женатых воспоминания о родине, и те уже всю ночь проводили без сна. Но некоторые, включая Ван Чанчи, как бы там другие ни ерзали, наморившись за день, спали беспробудным сном.
В обязанность Ван Чанчи входило доставлять бетон, то есть возить тележку с цементным раствором от бетономешалки до грузоподъемника. Этой работой он занимался поочередно со своим напарником Лю Цзяньпином. Загрузив в подъемник четыре тележки цемента, они закрывали его железные створки и, нажав на кнопку, отправляли груз наверх. Подъемник, колыхая раствор, со скрипом поднимался на второй этаж, где резко останавливался, из-за чего часть цемента звучно шлепалась за края тележек. Всякий раз, когда начинал работать подъемник, Ван Чанчи замирал, навострив уши, в такие моменты ему вспоминался скрип деревянной коляски Ван Хуая.
Эту работу он нашел самостоятельно. Выйдя из автовокзала, он для начала осмотрелся по сторонам, нацелив свой взгляд на торчащие над городом строительные краны. Ван Чанчи обошел все места с этими кранами, но зря. Потом он нацелился просто на строительные леса. Обойдя их и так же оставшись ни с чем, он стал прислушиваться, откуда доносятся звуки забивания свай. Безрезультатно пройдясь по таким местам, он начал принюхиваться, силясь учуять запах бетона. В этом небольшом уездном городке Ван Чанчи обошел все десять с лишним действующих стройплощадок, и только на одной из них подрядчик согласился взять его к себе. У этого подрядчика была фамилия Хэ, звали его Гуй. У Хэ Гуя была голова с заостренной макушкой и белоснежная рубашка, разговаривал он тихим спокойным голосом и даже угостил Ван Чанчи сигаретой. В тот же день Ван Чанчи забрал оставленные под мостом вещи и перевез их на стройплощадку. Он дал себе слово, что если только выдержит физическую нагрузку, то стиснет зубы и за три месяца выплатит все накопившиеся у семьи долги.
В конце первого месяца, когда подошло время зарплаты, никто ее не получил, поэтому все рабочие отправились выяснять отношения к подрядчику Хэ Гую. Хэ Гуй с улыбкой стал заверять собравшихся, что зарплата выплачивается один раз в три месяца, и что волноваться по этому поводу не стоит. Однако некоторые заподозрили неладное и потребовали срочно выплатить им деньги. Хэ Гуй тут же вытащил пачку денег, похлопал ею об ладонь и сказал: «Тем, кто хочет получить деньги, я их выплачу, но тогда придется немедленно покинуть стройплощадку». Несколько рабочих прямо на месте получили свои деньги, собрали вещи и без сожалений ушли. Даже не став переодеваться, они так и пошли, заляпанные грязью, отчего издалека казалось, что на них камуфляжная форма. Большинство рабочих не шелохнулись, они не знали, что было на уме у Хэ Гуя. Между тем Хэ Гуй объяснил, что такие действия с его стороны называются управлением, другими словами, если он кого-то нанял, тот должен проработать у него по меньшей мере три месяца. В противном случае возникнет калейдоскопическая текучка кадров, а это серьезно сказывается на ходе всего рабочего процесса. Народ еще постоял какое-то время, а потом, ничего не придумав, разошелся по рабочим местам. Лю Цзяньпин, пока толкал тележку, без конца жаловался, называя подрядчика Хэ жуликом. Ван Чанчи успокаивал его, говоря, что на таком крупном объекте обман невозможен. Выплату зарплаты раз в три месяца Ван Чанчи рассматривал едва ли не как благо, поскольку это сдерживало его от лишних трат. Выходило, что его деньги словно лежат в банке, единственный минус – на них не набегали проценты.
Спустя три месяца Хэ Гуй взял и пропал. Рабочие взломали его кабинет. Кто-то забрал себе компьютер, кто-то – телевизор, кто-то – кулер для воды, кто-то – письменный стол, кто-то – пружинный матрац. Но большинство рабочих остались ни с чем. Одни столпились и матюгались на чем свет и даже громили строительную технику, срывая злость; другие играли в азартные игры, пытаясь хоть на время забыться; третьи сидели на корточках у забора и, не мигая, смотрели в сторону ворот в ожидании чуда. Ван Чанчи восполнял недосып, накопленный за девяносто с лишним дней изнурительной работы. Запах свежих сосновых досок уже улетучился, с улицы, то приближаясь, то удаляясь, доносился галдеж рабочих. В промежутках между сном в памяти Ван Чанчи невольно всплывал Хэ Гуй. Какой он прекрасный оратор, зубы белые, ровные, в кармане всегда пачка дорогих сигарет и одноразовая зажигалка. Встречая человека, он тут же протягивал ему сигарету, а когда тот зажимал ее в зубах, подносил ему огня. Все его движения были отработаны до совершенства и выдавали в нем курильщика со стажем, но между тем Ван Чанчи никогда не видел, чтобы сам Хэ Гуй курил. Как же мог такой предупредительный, вежливый подрядчик взять и исчезнуть без следа?
После таких дум, прерываемых сном, Ван Чанчи, чей живот от голода уже прилип к хребту, наконец слез со своей кровати. Он вышел из барака и тут понял, что проспал около полутора суток. По вечернему небу плыли багровые облака. На стройплощадке стало заметно тише. Некоторые рабочие ушли, некоторые остались сидеть у забора. Кто-то курил, кто-то чесал языком, а кто-то просто замер в оцепенении. Ван Чанчи попил из-под крана воды, в животе у него громко заурчало. Он подсел к Лю Цзяньпину и тихонько спросил:
– Ты ел?
– Ел, – ответил тот.
– Можешь одолжить мне денег? – спросил Ван Чанчи.
В ответ на это Лю Цзяньпин поднялся со своего места, отошел от Ван Чанчи на двадцать с лишним метров и уселся снова. Ван Чанчи посмотрел сначала налево, потом направо. Рабочие один за другим повставали со своих мест, отряхивая зады: кто-то направился в барак, кто-то просто отошел подальше от Ван Чанчи. В итоге пространство в радиусе пяти метров вокруг него освободилось, народ сторонился Ван Чанчи с таким видом, словно от него смердело. Тогда до него дошло, что с людьми можно говорить о чем угодно, но только не о займе денег. Опустив голову, он стал рассматривать выбившуюся из щелей траву и снующих туда-сюда муравьев. Одного из них он подсадил к себе на тыльную сторону ладони и стал наблюдать, как тот по ней ползает. Когда муравей добрался ему чуть ли не до плеча, Ван Чанчи снова пересадил его на тыльную сторону ладони. Муравьишка усердно карабкался вверх, силясь найти выход, ему было невдомек, что все пути для него закрыты. Забавляясь с муравьем, Ван Чанчи на какое-то время забыл о своем голоде. Постепенно стемнело, электричество на стройплощадке отключили. Ползавшего по руке муравья поглотила тьма. Теперь Ван Чанчи не мог его видеть, но чувствовал. В животе у него снова заурчало, к горлу подступила тошнота. Он наощупь прихлопнул муравья, оставив на руке мокрый след. Ван Чанчи отряхнул руки, поднялся со своего места и вышел за пределы стройки.
14
Ван Чанчи все это время думал, что Хуан Куя давно уже отправили за решетку. Тем не менее, решив, что попытка не пытка, он все-таки пришел на улицу Сяохэцзе. К его удивлению, прежняя громкая вывеска не только не исчезла, но стала еще ярче. Дверь заведения была открыта нараспашку, свет изнутри освещал улицу вплоть до самой реки. Теперь здесь уже не продавали мелкие товары – все помещение было очищено под офис. Хуан Куй вместе с двумя мужчинами пил пиво. Чайный столик перед ними был уставлен тарелками разной величины, в нос Ван Чанчи ударили ароматы соленого свиного окорока и маринованных утиных лапок. Словно увидев родственника после долгой разлуки, он импульсивно выкрикнул: «Хуан Куй!» Трое человек тут же обернулись, на их лицах застыло удивление. Больше всех был удивлен Хуан Куй, он вдруг перестал жевать и нахмурил брови. Потом его губы шевельнулись, и он заговорил:
– Ты разве не собирался поступать в университет? Ты же не хотел больше со мной путаться? Твои родители разве не считают меня негодяем? В прошлый раз ваша семейка уходила отсюда с таким видом, словно вы, чистые и не от мира сего, соприкоснулись со скверной. Вас так переполняла гордыня, что вы предпочли бы врезаться в стену, но только не смотреть в мою сторону.
– Клянусь, я несколько раз поворачивался к тебе, показывая, что виноват, – стал оправдываться Ван Чанчи.
– А я человек злопамятный, и то, с каким выражением ты осадил своего коня на краю пропасти и якобы встал на праведный путь, глубоко, ох, как глубоко отпечаталось вот здесь. – С этими словами он ткнул пальцем себе в висок.
Ван Чанчи, сглотнув, сказал:
– Я хочу помогать тебе отрубать пальцы.
– Поздно. Теперь я отрубаю их сам.