И не только местных чиновников, но и дипломатов из разных посольств и консульств, понимавших истиную иерархию во властных структурах молодого государства.
Поэтому комкор, привыкший к строгой пунктуальности, когда настал срок, не приминул заметить порученцу начальника строгого учреждения:
– Меня вызвали точно на это время. Долго ли еще ждать?
Тот с усмешкой глянул на рубиновые ромбы в петлицах гимнастерки рассерженного командира:
– Ждите сколько потребуется!
Такой поворот, дел, судя по всему, не сулил Щетинкину ничего хорошего.
И верно.
Когда, наконец, Балландорж соизволил принять инспектора Госвоенохраны, солнце за окнами дворца правительства уже клонилось за горизонт.
Вспыхнули ярким светом электрические лампочки – новшество, внесенное революцией в бывшие аппартаменты бывшего же властителя поднебесной страны – Богдо-гэгэна.
– Так это Вы и будете – комкор Щетинкин? – не отвечая на приветствие, через переводчика спросил местный «Железный Феликс». – Прошу доложить, что Вы там натворили в Кобдо?
– Что значит, натворил? – хотел возмутиться Петр Ефимович, но вовремя прикусил язык.
Он теперь прекрасно понимал:
– Не следовало бы сейчас вступать в пререкания с членом правительства.
Тем более, что имелся более верный способ добиться своего:
– За разговором прояснить обстановку.
Узнать, что за компромат имеется у того? И откуда поступил?
Потому ответил с наигранным удивлением быстрой осведомленности собеседника итогами его инспекторской поездки на границу:
– Вы имеете в виду инцидент в кумире с покойным китайским купцом? – как ни в чем не бывало, словно речь шла о деле вполне обыденном, спросил комкор.
– Вот именно! – напыщенно бросил Балландорж. – Не мне Вас учить, как нужно вести себя в чужой стране.
Он поднялся из своего кресла за большим письменным столом:
– Да и не мешало бы объясниться на счет кражи золотой реликвии.
Петр Ефимович ничего скрывать не стал.
Рассказал все то, что и без того могло быть уже известным хозяину кабинета от его «человека», а может быть и не одного, засланных в ближайшее окружение советского специалиста по охране пограничных рубежей.
Но теперь выручило Щетинкина и утверждение Джа-ламы о мнимой «бросовости» похищенного, было, божка. Попытку кражи которого приписали инспектору.
– Зачем бы мне нужен был такой бронзовый сувенир. Просто хотел проверить его принадлежность к «золотому обозу» Унгерна. Но, получилось, что ошибался.
Петр Ефимович призвал на помощь и возможное свидетельство «первоисточника».
– Вы можете сами обо всем узнать у товарища Джа-ламы.
В конце трудного для русского командира разговора, Балландорж словно черту подвел:.
– Придется вынести решение о Вашем, гражданин Щетинкин, пребывании в Монголии на заседание Высшего Государственного Совета.
Вот тогда и смекнул Петр Щетинкин откуда ветер дует:
– А не разыгран ли весь этот спектакль исключительно ради того, чтобы меня отстранить от поисков пропавшей казны Унгерна?
В коридорах бывшего дворца Богдо-гэгэна, вмещавшего сейчас практически все правительственные учреждения республики, можно было встретить кого угодно.
И ничему так не удивился бы инспектор госвоенохраны, чем разговору с еще одним посвященным в секреты – со столкнувшимся с ним лицом к лицу Данзаном:
– О, кого я вижу – «Железный батыр», – расплылся тот в слащавой улыбке. – Как дела?
– Лучше некуда, – хмуро, не собираясь ни с кем более делиться своими проблемами, буркнул Щетннкин.
– Да уж. Да уж. Не повезло Вам в эту поездку. Ну да ничего, вернетесь на Родину, все и уладится, – со скрытой насмешкой откликнулся министр финансов на неприветливость комкора. – Всего хорошего.
Пожал руку и пошел вкрадчивыми шагами по, устланному красной ковровой дорожкой, коридору.
Странная осведомленность неожиданного собеседника вдвойне насторожила Петра Ефимовича:
– Откуда он мог знать и тот об итогах его встречи с Балландоржем?
Волновало и другое:
– Кто поведал ему о происшедшем в инспекционной поездке в самую отдаленную часть республики?
Так, размышляя о насущных проблемах, Щетинкин отправился во свояси…
Вопросы, один загадочнее другого, роем вились в голове комкора.
И лишь вернувшись к себе в часть и обдумав все с ним происшедшее, он неожиданно успокоился.
Более того, по всему выходило:
– Теперь очень многое можно будет понять, узнав именно разгадку секрета странной министерской осведомленности.
…И день, и другой не выходил он из-за стола, склонившись над рукописью, делая записи в тетради, куда заносились подробности поиска «золотого обоза».
Даже неразлучному с ним в последнее время Тогону Удвалу запретил его беспокоить:
– Получи на меня сухой паек. Обойдусь без горячего. Только не мешай! Оставь одного!
Однако, во вторую ночь снова ушла «на нет» эта показная строгость.
Даже разрешил, заглянувшему к нему заполночь ординарцу:
– Заночевать у него в комнате:
– Что пойдешь в такую темень в казарму? Брось вон в угол шинель да спи!
Напряженность этих дней, когда, готовясь к своей отправке из Монголии, каждую минуту использовал ради главного дела, сказалось под утро.
Как ни крепился, но задремал.
Правда, не надолго.
Помогла привычка контролировать себя даже во сне. Вовремя выручившая старого солдата.
Тогон Удвал, убедившись, что командир спит, крадучись подошел к столу и начал быстро перелистывать листы с записями, ища в них самое важное.
– Руки вверх, мерзавец! – раздалось вдруг за спиной шпиона.
Испуганно обернувшись Тогон Удвал увидел зрачок ствола маузера, направленного ему прямо в лоб.
Легко, будто бы и не было утомления последних дней, соскочил Петр Ефимович с походной кровати.
И, не дав теперь уже бывшему, как видно, ординарцу опомниться, повел допрос:
– Говори. кто тебя послал? Чего ты у меня здесь вынюхиваешь?
Он нисколько не кривил душой, угрожая маузером:
– В противном случае пошлю тебе пулю в лоб и скажу, что защищался от твоего нападения!
По всему было видно, что комкор не шутит.
Да. и боевое прошлое его хорошо было известно Удвалу:
– Себе дороже может обойтись молчание.
…Все, что знал, поведал хитроумный цирик Щетинкину.
И о том, как еще при диктатуре барона Уигерна вступил в тайный буддийский военный орден, и о своей, еще юношеской мечте выйти из бедности.