Россия и современный мир № 2 / 2015
К 70-летию Великой Победы
Великая Отечественная война как символический ресурс: эволюция отображения в официальной риторике 2000–2010 гг.1
О.Ю. МалиноваМалинова Ольга Юрьевна – доктор философских наук, главный научный сотрудник ИНИОН РАН, профессор НИУ ВШЭ, профессор МГИМО (У) МИД России.
Современные макрополитические сообщества мыслятся по модели нации, которая предполагает многовековую преемственность поколений. Отчасти в силу этого, а отчасти по причине того, что в эпоху Модерна идея истории вообще выступает в качестве фундаментального принципа воображения социального порядка, апелляция к прошлому является неотъемлемым атрибутом политической риторики. Когда речь идет о легитимации и делегитимации существующего режима, политическом целеполагании, мобилизации поддержки, критике оппонентов и пр., отсылки к «коллективной памяти» оказываются весомыми аргументами. Предполагается, что они подкрепляют нормативные и причинные утверждения «эмпирическим» опытом предков.
Используя этот ресурс, публичные политики участвуют в дискурсивном конструировании «памяти» о национальном прошлом. При этом они оперируют наличным репертуаром исторических событий и фигур, которые известны широкой аудитории и способны вызывать ожидаемую реакцию. Чтобы быть политически пригодными, символы прошлого должны быть закреплены не только в параграфах школьных учебников, но и в художественной литературе, кинематографе, документальных фильмах, музеях, памятниках, топографии публичного пространства, национальных праздниках и ритуалах, личном опыте индивидов, передаваемом через живое общение и др. Имеет значение и то, в какой мере доминирующие интерпретации исторических событий подвергаются оспариванию, и в частности – как они используются оппонентами.
С этой точки зрения «тысячелетняя история» России – богатый, но трудный ресурс для политических антрепренеров, занятых конструированием макрополитической идентичности. Прошлый век оставил им нелегкое наследие: многие события, память о которых настойчиво культивировалась в советский период, затем подверглись переоценке. В то же время многое из того, что служило опорой идентичности до революции, в СССР оказалось «репрессировано» и предано забвению. Что не менее существенно – утратил былую несомненность метанарратив прогресса, обеспечивавший смысловую рамку для интерпретации истории ХХ в.
В этом контексте память о Великой Отечественной войне оказывается особенно ценным символическим ресурсом: будучи основательно институционализирована в предыдущие периоды, она транслируется через разные каналы социализации, благодаря чему отличается уникальной органичностью. Кроме того, она может быть вписана в широкий спектр культурно укорененных фреймов2, начиная с вариаций на тему героизма и национальной славы («защитники свободы», «спасители цивилизации» и т.п.) и заканчивая дискурсом жертвы, чьи страдания требуют моральной компенсации. В силу этого символ войны содержит широкие возможности для конструирования положительно окрашенного образа Нас в разных контекстах. Наконец, хотя память о Великой Победе с течением времени неизбежно подвергается реинтерпретации, в России никто всерьез не ставит под сомнение значение данного события – в отличие, например, от Украины, где оценка событий Второй мировой войны является предметом острых споров [см.: Shevel, 2011; Журженко, 2013]. Неудивительно, что символ Великой Отечественной войны стал главной опорной конструкцией современной российской идентичности.
Вместе с тем наличие широкого общественного консенсуса относительно значимости Великой Победы не означает отсутствия конкуренции разных интерпретаций войны и предшествовавших, а также вытекавших из нее событий. Официальная версия памяти о войне также не оставалась неизменной3. С начала 1990-х годов новая российская власть стремилась вписать это событие в конструируемый ею «критический» нарратив национального прошлого4, представляя войну как подвиг народа, а не коммунистической партии и советского государства. Переоценка «советского эксперимента» позволила акцентировать страдания народа, оказавшегося жертвой не только жестокого врага, но и бесчеловечного режима. Это придавало особое звучание теме героизма и патриотизма советского народа, одержавшего победу не столько благодаря, сколько вопреки «системе». В своих речах по случаю Дня Победы Ельцин неизменно интерпретировал это событие как «символ мужества, патриотизма, самоотверженности» людей, но не заслугу государства и «советского строя» – в отличие от В.В. Путина, который стал говорить о Великой Победе с точки зрения преемственности советской и российской государственности.
В настоящей статье на основе изучения риторики В.В. Путина и Д.А. Медведева мы попытаемся проследить, как менялись практики политического использования символа Великой Отечественной войны российской властью в 2000–2010-х годах.
Путинский курс на частичную «реабилитацию» советского наследия в рамках «тысячелетней истории» открывал более широкие возможности для использования символа победы по сравнению с ельцинской формулой «заслуги нашего народа, но не советского строя». Новый подход к репрезентации коллективного прошлого позволял выстраивать генеалогию современного Российского государства по принципу меню à la carte: в отсутствие детализированной смысловой схемы, связывающей отдельные эпизоды общим сюжетом, наиболее очевидным принципом риторического использования истории оказывалась апелляция к отдельным событиям. И здесь основательно укорененный в массовом сознании и несущий безусловно позитивные коннотации символ Великой Победы оказывался уникальным ресурсом. Неслучайно в 2000-х годах он стал широко использоваться в различных политических контекстах. Однако поскольку новый подход не предполагал «проработки трудного прошлого», с вписыванием войны как сложного и противоречивого комплекса событий в общий нарратив возникали сложности. С одной стороны, «критический» нарратив 1990-х не был официально дезавуирован, и в выступлениях В.В. Путина и Д.А. Медведева можно обнаружить немало негативных оценок советского прошлого. С другой стороны, активное использование (положительно окрашенного) символа Великой Победы побуждало настороженно относиться к любым попыткам его критической интерпретации.
Эволюция представления памяти о Великой Отечественной войне в официальных речах по случаю Дня Победы
Анализ содержания официальных выступлений президентов В.В. Путина и Д.А. Медведева по случаю Дня Победы, доступных на портале «Президент России», наглядно демонстрирует последовательную диверсификацию символической нагрузки данного события (см. далее табл. 1). Объектами изучения стали речи, произнесенные во время празднований Дня Победы5 в 2000–2014 гг.; в качестве основного был использован метод анализа фреймов, широко применяемый в исследованиях политических коммуникаций. Понятие фреймов было введено в научный оборот И. Гофманом [Гофман, 2004] для изучения влияния коллективно разделяемых когнитивных моделей на восприятие индивидами социальных ситуаций и их поведение. Исходя из данного подхода, следует предположить, что сообщения, содержащиеся в публичных выступлениях политиков, «сконструированы таким образом, чтобы вызывать вполне определенные ассоциации» [Simon, Xenos, 2000, р. 367]. Это означает, что спикеры сознательно стремятся подчеркнуть определенные аспекты, смыслы и интерпретации исторических событий, которые кажутся им значимыми в данном контексте. Репертуар фреймов отражает, с одной стороны, преемственность практики интерпретации символа Великой Победы, а с другой – его смысловое обновление. Я попыталась выделить основные фреймы, использовавшиеся для репрезентации памяти о войне. Целью анализа было зафиксировать факты использования тех или иных фреймов и таким образом проследить динамику смыслового репертуара; задача подсчета частоты высказываний не ставилась.
Как видно из таблицы 1, есть четыре темы, которые неизменно находят отражение в официальных речах по случаю Дня Победы: это дань памяти жертвам войны и пережитым страданиям (фрейм 1), благодарность ветеранам, нередко подкрепляемая заявлениями о мерах материальной поддержки (фрейм 2), рассуждения о преемственности поколений (фрейм 3) и констатация политических уроков войны (фрейм 15). Все эти фреймы с некоторыми вариациями продолжают традиции выступлений советского руководства. Преемственность особенно очевидна в случае «уроков войны»: хотя соответствующий раздел речи первого лица каждый раз пишется применительно к контексту, его основной идеей является подтверждение значимости неких международных принципов, ратуя за которые Россия предстает в роли хранительницы исторического опыта, выстраданного в годы войны6.
Что действительно является новым в речах путинско-медведевского периода, так это настойчивое стремление использовать память о Великой Отечественной войне для конструирования идентичности сообщества, стоящего за новым Российским государством. Тенденция к «национализации» памяти о войне7 отчетливо прослеживается на примерах фреймов 4–8: удачные находки тиражируются, превращаясь в устойчивые риторические формулы. И Путин, и Медведев продолжили ельцинскую тему Дня Победы как праздника национального единства, сплачивающего россиян независимо от поколенческих и идеологических различий (фрейм 4)8. Вместе с тем интерпретация символа Великой Отечественной войны в контексте «тысячелетней истории» открывала широкие возможности и для его использования в рамках двух других лейтмотивов национализма, выделенных Э. Смитом – национальной идентичности и национальной автономии [Смит, 2004, с. 343]. В речах Путина и Медведева война стала представляться как триумф национального характера. Так, 9 мая 2000 г. В.В. Путин говорил: «Дорогие фронтовики, с вами мы привыкли побеждать. Эта привычка вошла нам в кровь, стала залогом не только военных побед. Еще не раз она выручит в мирной жизни, поможет нашему поколению выстроить сильную, процветающую страну, высоко поднимет российское знамя демократии и свободы…» [Путин, 2000а]. В этом контексте призыв к «реабилитации» советского наследия звучал по-человечески органично: «Тот, кто пытается отнять у нас память о большой и могучей стране, тот пытается отнять у ветеранов их весну и их молодость, полную жизненных планов и надежд. Для них это была эпоха послевоенного обретения себя… Это действительно была эпоха нашего возрождения» [Путин, 2000б]. Освобожденная от бремени коммунистического наследия и представленная под сугубо «человеческим» углом, память о войне становилась ценнейшим материалом для конструирования национальной идентичности в новых геополитических границах9, но на основе «тысячелетней» преемственности.
С разными вариациями тема Победы как проявления российского национального характера (фрейм 5) и в дальнейшем звучала в официальных речах Путина и Медведева. «До сих пор мы удивляем мир силами нашей Родины, удивляем своей стойкостью и мощью, – говорил второй президент РФ, связывая тему войны с идеей “сильного государства”. – Но, собственно говоря, в этом нет ничего удивительного… Этот дух, эта вера достались нам от вас, дорогие наши ветераны. Ваша судьба и ваши подвиги – …пример для тех, кто поднимает наше новое сильное государство. Россия испокон веку была страной-победительницей. Страной мирной, но уважающей и себя, и свое национальное достоинство. Такой она останется и впредь» [Путин, 2000б]10. 9 Мая представлялось как «вершина нашей славы» [Путин, 2004а], день, «который объединяет сейчас всех граждан России» [Путин, 2012а], а война – как событие, которое «сделало нас сильной нацией» [Медведев, 2010в].
Война стала рассматриваться как кульминационная точка нарратива о «тысячелетней истории» России (фрейм 6). В разные годы, стоя на трибуне мавзолея, Путин и Медведев рассуждали о том, что парад происходит «на исторической Красной площади, …исхоженной ратниками разных времен…» [Путин, 2000б]; что «люди, прошедшие войну, за короткое время подняли страну из руин, …первыми прорвались в космос…» [Медведев, 2011в]; что ветераны Великой Отечественной «черпали силы в славных традициях русского воинства» [Путин, 2012а] и др.
В речах третьего президентского срока В.В. Путина особое значение уделяется теме «всепобеждающей силы патриотизма» (фрейм 7), что, по-видимому, неудивительно, учитывая высокий статус этого «ключевого слова» в современном дискурсе властвующей элиты. Примечательно, однако, что в более ранних речах тема патриотизма участников Великой Отечественной войны специально не педалировалась. Она становится частью риторики праздничных мероприятий в 2010–2011 гг., но скорее в практическом ракурсе: в последние два года своего президентства Д.А. Медведев накануне Дня Победы проводил встречи с ветеранами, посвященные военно-патриотическому воспитанию. Иное звучание «патриотизм» приобретает в речах В.В. Путина: он настойчиво предлагает видеть в Дне Победы «святой символ верности Родине, который живет в каждом из нас» [Путин, 2013б]; «праздник, когда торжествует всепобеждающая сила патриотизма, когда все мы особенно остро чувствуем, что значит быть верным Родине и как важно уметь отстаивать ее интересы» [Путин, 2014в] и т.п.
Любопытно, что, конструируя новую идентичность по лекалам политкорректности, заданным советской национальной политикой, спичрайтеры президентов РФ время от времени использовали формулу «победы как общего достояния братских народов СССР» (которая теперь относилась к «внешнеполитическим» разделам выступлений – фрейм 9) и для того, чтобы подчеркнуть единство «многонационального» российского народа (фрейм 8). 9 Мая рассматривается теперь как «общий праздник народов России и стран Содружества Независимых Государств» [Путин, 2004а], вновь и вновь подчеркивается, что «в те грозные годы плечом к плечу сражались с врагом люди самых разных национальностей» [Медведев, 2008а], что «война лишила жизни десятки миллионов людей, граждан многих возрастов, многих стран, национальностей, вероисповеданий» [Медведев, 2010в]; судьба ветеранов рассматривается как «пример для всех поколений нашей большой, многонациональной страны» [Путин, 2012б], патриотизм представляется как фактор, который «и сегодня сплачивает народы России» [Путин, 2013в] и др. В 2014 г. в речах по случаю Дня Победы впервые параллельно с рассуждениями о «сплоченности многонационального, многоконфессионального народа» [Путин, 2014б] появилась также тема географии большой страны, причем не только в связи с присоединением Крыма11. В речи на торжественном приеме Путин, вспоминая о подвигах в тылу, перечислял регионы, ставшие «для тысяч эвакуированных… родным домом» – Поволжье, Урал, Сибирь, Дальний Восток, а также республики Средней Азии и Закавказье [Путин, 2014б].
Переформатирование коснулось также внешнеполитических проекций темы Великой Отечественной войны. День Победы традиционно использовался как повод напомнить о символических границах, объединяющих или разделяющих Нас и Других. В праздничных речах президентов РФ нередко присутствовала тема нерушимости «братства и сотрудничества» бывших советских республик, скрепленных общей памятью о войне (фрейм 9). При этом спичрайтеры виртуозно жонглировали идеей «единства памяти», применяя ее то ко всему Советскому Союзу, то лишь к Содружеству Независимых Государств, чтобы «застолбить» границы так, где это представлялось политически целесообразным. Например, в год празднования 60-летия Победы, омраченного международными скандалами в связи с отказом глав Прибалтийских государств участвовать в торжествах, Путин, рассуждая о тяжести потерь, понесенных «всеми народами и республиками Советского Союза», заключал: «И потому 9 Мая – священная дата для всех стран Содружества Независимых Государств». Таким образом, очерчивая круг тех, с кем у нас «единая скорбь, единая память и единый долг перед грядущими поколениями», он демонстративно исключал из него Прибалтийские государства [Путин, 2005б].