Олег подскочил на ноги, и к своему удивлению увидел, что чеченец стоит живой. Над его головой кора дерева была разбита пулями. Иванов только имитировал расстрел.
Лунин ухватил чеченца за подбородок, повернул его голову к себе:
– Что, Дукус, отпустить тебя? Или все же привалить прямо здесь? Смотри, твое село не так далеко. Вот будем умора, когда твой труп здесь найдут!
– А ведь война скоро кончится, – добавил Иванов. – Все будут строить новую, мирную жизнь. А твои останки в это время будут гнить под землей…
– Нет, – в шоке чеченец помотал головой.
– А знаешь, что надо для того, чтобы я оставил тебе жизнь? – спросил Шумов.
– Что? – спросил Хамхоев.
– Я хочу от тебя знать о боевиках всё. Фамилии командиров. Количество личного состава. Схроны с оружием и боеприпасами. Явки. Замыслы. Противоречия между командирами. Если я буду получать от тебя эту информацию, тогда живи. Согласен?
Иванов мгновенно вскинул автомат на уровень глаз и практически упер срез ствола в переносицу Дукуса. Ствол автомата источал запах пороха, который в данное время ассоциировался только с запахом смерти. Это не могло не повлиять на горца.
– Я согласен, – быстро кивнул Хамхоев. – Согласен! Согласен!
– Сейчас ты можешь наговорить мне всего, что только придет в твою головенку. А как только мы тебя отпустим, ты мгновенно про нас забудешь… – сказал Шумов.
– Я сделаю все, что скажете, – глухо отозвался парень.
– Знаешь, я тебе почему-то верю, – кивнул Шумов. – Но я все же подстрахуюсь немного. Говори в камеру: я – Дукус Хамхоев, добровольно соглашаюсь сотрудничать с главным разведуправлением…
Шумов начал снимать на видео.
– Я, Дукус Хамхоев, добровольно соглашаюсь сотрудничать с главным разведуправлением…
Шумов выключил видеокамеру. Этого было достаточно.
– Вот так, Дукус. Теперь, если ты попытаешься меня хоть в чем-то обмануть, эту запись увидит весь твой тейп. Как ты думаешь, они похвалят тебя за это? Станут больше уважать твою семью и весь твой род?
Чеченец посмотрел на Шумова глазами, налитыми ненавистью. Дукус был похож на жалкого, перепуганного, поджавшего хвост шакала. Сейчас он ничем не напоминал гордого борза.
– Если ты что-то узнаешь, то приходишь на это место и ставишь ветку вот в этот пень. Это будет служить сигналом. После этого мы организуем зачистку деревни, и дома разговариваем с тобой. Так тебя никто не раскроет, потому что говорить мы будем с очень многими. Первые пять докладов бесплатно, потом ты будешь за результативные доклады получать деньги. Если по твоей наводке наши люди попадут в засаду, или подорвутся на мине, о твоем добровольном сотрудничестве узнает вся твоя деревня, весь твой тейп и вся Ичкерия. Последствия тебе известны. Свои же тебя и грохнут. Всё усвоил?
Чеченец кивнул.
– Сейчас есть что сказать о боевиках?
– Я слышал, что в Сельментаузене в разных домах лежат на излечении раненные ваххабиты. Где именно, я не знаю. Когда ваши входят в село, раненых спускают в подвалы.
– Понял. Если информация подтвердится, считай, что первый доклад тебе засчитан… а теперь проваливай!
Чеченец подскочил и быстро направился в чащу леса, с каждым шагом ускоряя движение.
– Да, еще один момент! – вослед крикнул Шумов, – разница между докладами не более двух суток!
Чеченец кивнул.
– Поехали, – махнул рукой Шумов.
Офицеры забрались на броню. Лунин постучал каблуком по крышке люка:
– Трогай!
Люк открылся. Высунулась голова механика-водителя. БМП захлопала выхлопом двигателя, дернулась и с места в карьер рванула в направлении базы отряда.
– Ну что, киллер? – спросил Иванов. – Как настроение?
– Да уроды вы все… – грубо отозвался Олег и отвернулся.
Иванов громко рассмеялся.
Глава третья
Света стояла над могилой своего мужа. Теперь он был под двухметровым слоем земли, и никак уже не мог согреть свою любимую жену теплом своего сердца. Рухнуло всё…
Все надежды на светлое будущее утонули в одном листке телеграммы, который так и лежал в кармане, и все так же жег сердце и рвал душу.
Уже отсалютовал почетный караул, который выделило командование находившейся неподалеку воинской части. Солдаты выстрелили из автоматов по три раза, погрузились в машину и уехали. Могильщики закидали гроб землей, установили памятник и тоже укатили по своим делам.
Ушли родители. Ушли родственники. Ушли все те, кто пришел на похороны.
Осталась только Света.
Света и море тюльпанов.
Света и море слез.
Света и море горя.
*****
Дверцу десантного отсека открыли снаружи. Это был Иванов.
– Ну, и что ты сидишь? Давай, выходи, киллер. Нечего прохлаждаться. Ты на дежурстве, или где?
В палатке Олег устало опустился на стул. Срочник ковырялся в печке. Рядом лежала свежая куча дров. Боец натаскал пустых ящиков от снарядов, наломал их до размеров печки и теперь радостно пытался отдыхать.
– Товарищ лейтенант, угостите сигареткой…
Олег машинально угостил его куревом, и боец убежал из палатки отравлять организм никотином. В палатку вошли командир отряда, начальник штаба и Иванов.
Олег опустил глаза. Ему было противно на них смотреть. Только что он пережил сильнейшее моральное потрясение, и еще не знал, как оно отразится на его будущей жизни. Но то, что он прошел какой-то Рубикон, Олег уже не сомневался.
– Ну, как? – спросил Романов.
– Хуже некуда… – честно признался Нартов.
– Олег, – спросил Романов. – Тебе еще никто не говорил, что человек, это такая скотина, которая ко всему привыкает?
Нартов подумал, что уже где-то слышал эту фразу, но не смог вспомнить где. На всякий случай сказал:
– Знаю.
– Пойми. Это наша работа. Особенности профессии, так сказать. Ты это понимаешь?
– Понимаю, – кивнул Олег.
Остальные все это время смотрели на Олега так, как будто намеревались сказать что-то серьезное, и очень значимое. Это давило на психику и было понятно, что вот-вот у кого-то вырвется нагоревшее наружу.
Первым не выдержал Иванов:
– Понимаешь, Олег, они получили независимость. Они очень сильно хотели её получить. Когда это произошло, они были безмерно рады. И что из этого получилось? Ты попробуй поговорить с ними по душам. Они тебе прямо скажут, что работать у них, как говорят блатные, просто «в падлу». Работают у них рабы. Чеченцы только присматривают за рабами, и кроме автомата ничего в руках держать как бы не должны. Вайнах будет жить впроголодь, но ни метра земли не засеет. Никогда он не возьмет в руки орудие труда. Только оружие будет в его руках. Если ему будут нужны работники, он поедет в Россию и там наберет себе рабов. И если ты думаешь, что тот, кого сегодня мы под расстрел подводили – не боевик, ты глубоко заблуждаешься. Все они тут одним миром мазаны. Все они нас ненавидят. Все они спят и видят нас мертвыми. И если кто-то из них и не боевик, то либо помогает им, либо готовится стать им. Так, что все твои переживания по поводу того, нужно было его убивать, или нет – просто лишены смысла. Ты просто еще ничего не понял. Поэтому ты сейчас подвержен влиянию ложного чувства справедливости. Было бы справедливо, если бы мы его там кончили. Я уверен, что нам бы здесь жилось немного легче. Поверь.
Иванов выдохся и замолчал. Романов и Шумов своими взглядами выразили полную солидарность с ротным. Нартов потупил взор. Он пока не знал что сказать, тем более, что после своего монолога, Иванов не требовал никакого ответа.
– Вы что, действительно собирались его убить, или только имитировали расстрел? – наконец спросил Олег.
– Могли и убить, – усмехнулся Романов. – Что нам стоит дом построить?
Олег каким-то шестым чувством понимал, что Романов не шутит.
– А если бы я в него все же выстрелил? – спросил Олег.
– Закопали бы, – усмехнулся снова Романов. – А о тебе я бы точно знал, на что ты способен.
Он бы противен Олегу.
– Дело-то не хитрое… – хмуро сказал Олег. – Обезьяну тоже можно научить нажимать спусковой крючок. Вот только будет ли та обезьяна знать, что она совершает?
Романов сплюнул от досады.
Снаружи загремели солдатские котелки. Подразделения отряда пошли на завтрак. Тут же офицеры потеряли к Олегу весь интерес. Нартов прислушался к себе, пытаясь определить, хочет он есть или не хочет. Внутренний голос говорил, что кушать пора уже давно.
Возле кухни стояли разведчики роты Самойлова. Они тихо переругивались, ожидая своей очереди за порцией каши и чая. Каждый подходящий офицер вставал за пайкой без очереди, что и вызывало очередную порцию ругательств со стороны бойцов. Олег тоже встал без очереди. За своей спиной он услышал «и пиджак туда же…».
Нартов повернулся. Никто из разведчиков даже и не пытался скрыть свое презрение к лейтенанту.
– И кому, какое дело, какой я закончил ВУЗ? – спросил Олег срочников.
Бойцы немного расступились. Все смотрели на него с совершенно одинаковым презрением. Олег в очередной раз почувствовал, что ни в коей мере не может управлять этой толпой. Никакой устав не сможет заставить бойцов подчиниться ему. И как только Иванов умудряется «строить» их?
– А чего лезете без очереди? – спросил боец с азиатскими чертами лица. Это явно был боец из «крутых».
Олег подумал, что не знает, что и сказать на это заявление. Когда его молчание уже стало заметно, он, наконец, нашелся:
– Я не вижу очереди. Стоите, как базарные бабки…
– Не надо нас оскорблять. Мы не для этого сюда приехали, – отозвался тот же боец.
– Фамилия, солдат? – спросил Олег.
– Сержант Май-оол, – отозвался боец. – А вам-то что?
– Знать буду, – усмехнулся Олег. Ему совершенно не хотелось портить с бойцами отношения. Еще памятны были прения с караулом. – А теперь встань в очередь и меньше болтай. Тем более что перед тобой офицер стоит…
Май-оол не нашел что ответить на слова Нартова и промолчал.
Получив завтрак, Олег вернулся в палатку. Там он быстро поел и, проверив связиста, завалился на топчан «отдыхать лежа».
Спать ему долго не пришлось. Кто-то за палаткой громко крикнул, и он проснулся. Встал, помотав головой. Романов сидел за рабочим столом и рассматривал карту. Шумов стоял возле радиста, что-то объясняя ему. Дневального в палатке не было. Спросить где он, Олег постеснялся.
Испив из бачка воды, он вышел из палатки. Дневальный стоял тут же. Спросил закурить. Олег отдал ему предпоследнюю сигарету.
– Кури…
Вышел Романов. Уходя, бросил:
– Караул проверь…
Солнце стояло уже высоко. Воздух был заметно теплее, чем ночью. Новый день старой войны…
Метрах в сорока от палатки штаба пять бойцов копали яму, видимо под блиндаж. Они уже упарились и скинули бушлаты. С их спин валил пар.
Олег несколько мгновений смотрел на них и вдруг подумал: «отбудут здесь свой срок и поедут по домам, если, правда, живыми останутся. И никто не заставляет их убивать…». Олега пробила мелкая дрожь. Перед глазами стоял пленный, которого он должен был расстрелять. Наверняка он не боевик, а только сознался в этом под давлением обстоятельств, для спасения своей жизни…
Вдруг Олегу стало противно он понимания, что именно собой представляет война. Вдруг он с особой остротой увидел в войне чудовищное преступление, покрытое, тем не менее, ореолом героизма, славы и справедливости. Какой бред! Война – это ужас, страх, боль, скорбь. Война – это смерть, это бесчестие, это жестокость. И не может война так подаваться в кино и книгах, как это есть на самом деле.
Олег двинулся по направлению к караульной палатке. Возле входа стоял Мишин.
– Замучил ты меня своими проверками, – устало сказал начальник караула.
– Извини, Устав. Давай «постовку», пропишу проверку.
Володя посторонился, приглашая Олега в палатку. В палатке двое караульных играли в шашки. Третий из бодрствующей смены ломал на дрова снарядные ящики. Еще трое спали на нарах. Олег сел за стол и начал заполнять постовую ведомость. После караула Нартов пошел по расположению отряда и незаметно для самого себя дошел до палатки медицинского пункта. Из палатки доносились голоса, и он решил войти.
Саша Кириллов сидел на корточках и рассматривал резаную рану на ноге старшины-контрактника из роты Самойлова. Старшина Широков, которого все звали «Шайбой», морщился от боли, но терпел и вслух свою боль не выказывал. Саша, чтобы облегчить старшине страдания, сказал:
– Рана пустяковая, на «гражданке» ты бы ко мне с такой раной и не пошел бы.
– Правильно, – усмехнулся старшина. – Я бы врача на дом вызвал…
Кириллов повернулся, и увидел Нартова.
– Привет, – кивнул врач. – Проходи…
Саша закончил бинтовать рану, и сказал старшине:
– Шайба, такую повязку ты мог бы и сам себе наложить. Вот тебе антибиотики, пей каждые четыре часа по одной таблетке. Завтра утром приходи на осмотр. От выполнения боевых задач я тебя освобождаю.
– А это зачем? – старшина криво посмотрел на врача. – Не надо мне освобождения. Я могу бегать. Как на меня пацаны смотреть будут?
– Еще набегаешься. Еще навоюешься, – Саша хлопнул старшину по плечу: – Иди.
Когда старшина вышел, Кириллов повернулся к Олегу:
– Рассказывай. Что болит?
– Да, собственно, ничего не болит. Разве что душа…
– Это у всех здесь болит. Это побочное явление любой войны. Так что сильно по этому поводу не переживай. А что, собственно, ты так распереживался? На боевые, вроде, не ходишь…
– Да так. Утром мне приказали расстрелять чеченца. Разве можно вот так просто взять и убить?
– Можно, – махнул рукой Кириллов. – Запомни, Олег, это – война. Здесь цена человеческой жизни равна цене патрона. С этим нужно просто смириться, и принимать это как должное. Или быстро свихнешься. Ты его расстрелял?
– Ты что? – Олег замахал руками. – Я же не палач!
– Значит, ты еще не перестроил свою психику на боевой лад. Ну, ничего. Это дело вполне поправимое. Скоро будешь убивать пачками, и на завтра уже не будешь об этом помнить…
Саша так скривил лицо, что, было, не понятно говорит он правду, или так жестко шутит. Поэтому Олег не знал, как ответить. Он промолчал.
– Может, дать тебе успокоительного? – спросил Кириллов.
– Давай, если не жалко… – пожал Олег плечами.
Врач вынул из ящика какие-то таблетки, и дал Нартову пару штук. Олег проглотил таблетки и запил их водой.
– На войне, Олег, жизнь и гроша ломанного не стоит. Примирись с этим.
– Но ведь это не правильно! Человеческая жизнь – это самое дорогое, что есть на этом свете. Жизнь надо беречь, а не так лихо пускать её в оборот…
– Запомни, Олег – война, это самое мерзкое, самое кровавое преступление.
– Но ведь все равно, это не правильно!
– Это не совсем так, – покачал головой Саша. – Убивая врага, ты, возможно, спасаешь кому-то жизнь.
– Не нужно было затевать эту войну. Тогда бы не пришлось никого убивать.
– Война уже начата. И не нами. Сейчас наша задача – закончить войну. Закончить мы её сможем только после того, как переломим боевикам хребет. А это мы сможем сделать только тогда, когда отправим к Аллаху большую часть боевиков.
– Тот, кто начал войну – урод, – заключил Олег.
– Согласен, – кивнул Саша. – В семье не без урода.
– Этого урода надо сюда. Пусть он посмотрит, как это выглядит на расстоянии вытянутой руки. Пусть он посмотрит, что есть такое смерть, как она выглядит, как она пахнет. Может, тогда он осознает, на что обрек тысячи человек…
– Уроды, Олег, никогда не спускаются до таких мелочей. Им хорошо и наверху.
– Но я бы все равно хотел бы посмотреть на них здесь. Вон там, на сопке, где погибла десантная рота.
– Я, честно говоря, тоже… но это, как ты понимаешь, не реально. Смотреть на смерть выпало нам и только нам. Ничего уже не изменить. Такое наше призвание…
Саша закрыл ящик с медикаментами и снова повернулся к Олегу:
– Если тебе приказали расстрелять боевика, значит, наши командиры в отношении тебя что-то замышляют.
– Я знаю. Романов приучает меня к виду крови. Он что-то задумал. Говорит, что если эту задумку реализовать, то боевиков можно будет брать голыми руками…