Между прочим, Зука – аналог знаменитой Денизы, той самой, которую рекламировала великая Марго, только Дениза, ясное дело, понавороченнее, она – для настоящих продвинутых Женщин, и ею пользуется даже сиятельная госпожа Нана (вы ее наверняка видели в шоу «Мы – островитянки»).
Что делает Зука? Она отбеливает ваши зубы, нормализует pH-балланс, и ее действия хватает аж на пять часов. Выходит, достаточно пользоваться ею в семь, двенадцать, семнадцать и двадцать два часа, чтобы зубы были здоровыми. Не идеально, как при использовании Денизы, но близко к этому.
Если не слишком придираться, то Зука реально очень смахивает на свою старшую сестру, разве что поменьше да попроще. Но это и к лучшему: места она занимает всего ничего, и в разобранном виде запросто влезает в дорожную сумку, потому ее свободно можно брать с собой в путешествия, как сказано в инструкции. Хотя, это, скорее, прикол, потому что потребительница нижнего уровня – сами знаете – никогда не путешествует дальше места своей работы, а обязательный ежегодный отдых в санатории по месту жительства назвать путешествием как-то язык не поворачивается. Но помечтать-то можно.
Так вот, это были дни моей недолгой славы. Сначала все шло как по маслу: фемы-оператрицы были со мной добры, и гримерши тоже, а госпожа Таня Крэкер, которой меня однажды представили, – вообще няшепусечка. Вот только режиссерша была строга со мной и пару раз при всех сказала, что я какая-то не женственная, но это она не со зла, а потому что хотела, чтобы я больше старалась.
Как бы там ни было, я до сих пор по уши благодарна тем, кто придумал Зуку. Во время съемок настолько вжилась в образ, что по ночам мне даже несколько раз снился мой старый детский сон, где я лечу вдоль этажей на почетной платформе и на мне белое платье остров-кандидатки. До сих пор, когда вспоминаю этот сон, слезы наворачиваются, хотя много чего в моей жизни изменилось.
Увы, дела мои с сестрами Крэкер были недолгими. Контракт действовал до конца зимы, и его не продлили. Я все ждала и ждала, пока не стало ясно, что ждать, собственно, нечего, а те накопленные сорок лайков промотались, не успела и глазом моргнуть. Ололо, какое же это было разочарование!
Но вернемся в тот вечер, когда я напилась. Так вот, сижу, значит, на корточках на своем столе – этакая жирная птица – и думаю о том, что последние полгода – коту под хвост. За это время я снямкала тонну порошкового пюре со сливками и перестала влезать в свой мини-тренажер. Сижу, смотрю на свое отражение в зеркале санузла, а там – страшная толстуха: щетинистая, бледная… На пузе – ужасные складки, с таким пузом сидеть на корточках не очень-то удобно. Когда я взвешивалась в последний раз, с моим ростом метр девяносто весила семьдесят девять килограмм при норме шестьдесят восемь – катастрофа! И взгляд у меня явно нездоровый. Видела бы меня в ту минуту Дашери! Ух, как она умеет пропесочить, представляю, что сказала бы: «Ах, Иллка, Иллка, вижу, ты совсем уже в медузу превратилась».
Тут я стала думать о ней – о Дашери. Когда надо прогнать тоску, я всякий раз стараюсь вспомнить ее лицо. Рот у нее большой, мягкий и очень ловкий, – да-да, у Дашери просто гениальный рот. А нос ее – это такая милая лепешка для поцелуйчиков, видели бы вы этот носик! А какие у нее ямочки на щеках, – да они как будто нарочно созданы для того, чтобы умилять меня. Ну да, теперь-то всех лепят с ямочками – и бучек, и феминяшек, у меня и у самой они, как видите, присутствуют, но у Дашери ямочки особенные, честное слово. А какая у нее шея, у моей сладкой негритяночки – длинная, упругая, как у дикой лошади, а грудь у нее гладкая, крепкая, – так и тянет к ней прижаться. Ах, моя милая маслиново-смородиново-антрацитовая Дашери…
Но вряд ли в тот вечер можно было остановить поднимающийся поток йецерары одним только воспоминанием о Дашери. Скорее, было наоборот – я только еще больше возбудилась, такова моя, как говорится, натура, что поделать. Старшим сестрам в гимназиуме после того как я набрала равные балы сразу по трем специальностям, было нетрудно определить мой профиль и статус.
Ололо! Если отбросить лишнюю болтовню, то смысл нашей жизни в том, чтобы как можно скорее наскрести себе тысячу лайков и получить на руки новенькую фуку, где черным по зеленому будет написано, что ты не какая-то серая овца, а качественная стопроцентная няшка-мимишка. А для того чтобы рейтинг реально подлетел до уровня Ж, надо с утра до вечера выжимать из своего убогого крео невозможное.
Так вот, насчет крео. У меня с этой штуковиной серьезные проблемы, – я вам уже об этом говорила. Раньше кривая способностей еле дотягивала до среднего уровня, причем ни одна из способностей толком не была обнаружена. Только эти дурацкие «художница-музыкантка-поэтесса» по неведомой причине на полделения поднимались над остальными. Как надо мной не корпели – миллион раз тестировали – все одно и то же. Можно подумать, я и в самом деле уродилась художницей в большей мере, чем какой-нибудь флористкой. Меня, конечно, пытались научить рисовать натюрморты, придумывать саунды и рифмовать разную чушь, но как я ни старалась освоить технику и проявить креативность, у меня выходили мазня, какофония и графомань. Все, что мне предлагали, было «не мое». Любое дело меня вгоняло в сон. Я, если можно так выразиться, величайшая бездарность.
То ли дело Дашери, – у нее всегда все было на высоте. По профессии она – постановщица улыбок (у нас на них говорят «лыби»), настоящая виртуозка – таких в Матриуме можно по пальцам сосчитать. Или Фарри-Волосатка – эта хоть и зануда, но рекламщица из нее то, что надо. Обе они всегда были успешными, не то, что я – проклятая небом серая посредственность с бракованным крео. Даже толковое планоме никогда не могла себе состряпать.
Старшие сестры из гимназиума вечно сокрушались о том, как я, мол, такая непутевая, впишусь в новое общество, ведь не за горами золотой век и все такое. Ну и где он, этот ваш золотой век? Не будет его, покуда по свету ходят такие странные существа, как Иллка Брук. Раньше-то я тоже надеялась, что он вот-вот нагрянет, и верила, что все мы и в самом деле не сегодня – завтра переступим порог царства разума и, как говорится, высоких отношений. Но в тот день, когда в башке был хмельной туман, мне вдруг до одури захотелось высунуться по пояс из моего маленького окошка, а еще лучше забраться голой на подоконник с бесстыже торчащим рудиментом. Вот она, моя истинная натура. Помню тот момент – смотрю на окно и представляю, как же это будет выглядеть. Как будто в таком виде я сказала бы миру что-то умное. Это вряд ли, и не потому, что мне сказать нечего – дело в другом: я вдруг окончательно дала себе отчет, что я – растолстевшая невостребованная буч-клип-модель и проститутка. Кому такая нужна? А ведь мне только двадцать семь!
Демонстрация, имитация, эманация и всякая прочая ерунда – вот, что больше всего выматывает. Подумаешь – депресуха, – я, как только в социум попадала, тут же изо всех сил корчила из себя этакую успешную бучу, всю из себя вежливую и отзывчивую. Все это до ужаса утомительно. Вот что такое ад. Представьте себе, я вся целиком была одна большая напряженная улыбка – и снаружи, и внутри – вот-вот лопну. Теорию-то я знаю: лыби нацепила – путь позолотила, будем улыбаться – станет все сбываться… Лыби-то я цепляла и так, и сяк, и, может, у большинства все так и есть, но у меня от этого кривляния тихая истерика начинается, зуд в спине, потливость и главное – всякий раз все впустую.
Да-да, я обзываю маскулин (в том числе и себя) бучами – пардон, – за сленг в последнее время отменно чехвостят, но такая уж у меня слабость с гимназиума. Я пару лет на атлетику ходила, а у нас там любили после душа языки почесать. Да и Фарри – подружка моя – она тоже сперва по-плохому выражалась, это ее позже переиначили – в универе. Но меня-то в универ не взяли, я все по сценам да по салонам, а у нас там свои манеры и свои разговоры.
Итак, сестрицы, сижу я на столе, мечтаю о Дашери, а во мне уже всякие смутные страсти бушуют, и вот тут-то я сделала первый шаг в пропасть. «Ну, – говорю себе, – пора!» – и – прыг со стола. И дальше – Зука, душ, обсыхание, одевание, – натянула свежие розовые кружевные трусики в виде двух больших бабочек (у нас в салоне такие шалунишками называют), затем – гольфы, просторные желтые шорты-клеш до колен, бежевую нейлоновую блузу с круглым воротником и лиловый берет с синими пайетками. Еще раз придирчиво глянула в зеркало. Да уж, – единственное, чем мне по-настоящему можно похвастаться, так это мои черные густые волосы, хотя подружки говорили, еще у меня глаза выразительные, а вообще, конечно, жесть – не сразу в этом чудище узнаешь ту миловидную бучку, которую показывали каких-то полгода назад по сотням каналов. Но только я отвернулась от зеркала, сразу перестала об этом думать.
И вот гляжу в окно, и чувствую, как меня все больше тянет в эту страшную ночную темноту. Нехорошая такая страсть, гадкая-прегадкая, лютая, демоническая, так и лезет откуда-то снизу, из чакры-муладхары, и никак ее не остановишь. Видно, это и есть чистейшая йецерара. И главное – кончиком ума-то я понимала, что завтра мне будет невыносимо стыдно, но ничего с собой поделать уже не могла: с каждой минутой моим разумом все больше овладевало затмение.
Раньше я думала: и отчего это в нас, таких современных и цивилизованных, до сих пор сидит вся эта жуткая дикарщина? Неужто генные инженерессы из Лаборатории Тела никак не придумают, как это из нас вытряхнуть? Позже смекнула: да все же просто, там ведь в основном одни феминяшки работают, а у теперишних феминяшки нет даже элементарных представлений о том, что такое природа бучи и до чего она коварна. Они ее, казалось бы, вечно изучают, всюду о ней трубят, клепают по ней всякие, там, диссертации, но прочувствовать изнутри им это не дано.
Знали бы они хотя бы, сколько неприятностей доставляет нам рудимент – этот проклятый подлый отросток! Он только и делает, что день и ночь напоминает о себе – ему вечно тесно, хочется выпрямиться, размяться, потянуться – и так всю жизнь. Сколько себя помню, столько и его, и вечно с ним морока. Почему он то маленький, то большой, и почему вечно хочется его трогать? В детстве, бывало, на уроке не выдержишь, сожмешь в ладошке через юбку, и так тебе легко становится, так сладко. А потом часами себя грызешь, каешься, как последняя дура. Да еще ночные кошмары – там все время какие-то огроменные двустворчатые двери – хлоп! хлоп! хлоп! – перед самым носом, а дальше – темень. Эти кошмары – хуже исповедальни.
Вам странно, сестрицы. О да, если тебе с детства вдалбливают, что все мы ровня, пусть ты и знаешь, что это вовсе не так, а все равно какой-то частью ума веришь в эту мечту – волей-неволей, а веришь: дело-то все в привычке. Но нет, на самом деле вам только кажется, что вы в это верите. Это как обман зрения. В действительности мы всегда знаем больше, чем думаем, что знаем, – это я на себе убедилась.
Вот я вам прямо сейчас… вы капельку потерпите, еще одно крошечное отступление, и я снова продолжу рассказ. Вот я вам сейчас кое-что растолкую, ведь я одна из немногих, кому в башку упаковали хитроумную программку под названием психоанал, и это мне реально помогло. Я не хвастаюсь, так оно и есть. Готова спорить, вы о такой штуке даже не слышали, потому что это секрет: меня даже просили об этом особо не распространяться. Так вот: вы удивитесь, но на самом деле закон толерантности (это тот, что касается милосердинга), он вовсе не такой универсальный, как нас хотят убедить, то есть он не всегда срабатывает, а взрослая мистресса своим милосердингом ничем не отличается от шестилетней.
Не верите? Значит, вы просто меня не поняли. Все дело в том, что в действительности на бучей вы смотрите как на уродок, но вы об этом даже сами не подозреваете. Просто так устроен наш ум, вы в этом, можно сказать, не виноваты. То есть вам кажется, что вы смотрите на бучей, как на милых сестренок, да? Но ужас в том, что вы себе обманываете и сами же это прекрасно знаете.
Вот, например, когда вы говорите, что от рождения мы все одинаковы, как горошки на платье, и что это не проблема, что бучи так нескладно и некрасиво устроены, мол, чуток старания, капельку упорства – и будет им счастье, – вы говорите это, потому что вам повторяют это с детства, но тут есть подвох. Сама эта фраза программирует нас, бучей, на то, чтобы мы почувствовали себя неудачницами.
Мерси, конечно, нашему заботливому Институту Общества за то, что законы пока еще не позволяют бучей до рождения отсеивать, и потому нас и штампуется столько – едва ли не треть населения. А, может, это не из жалости к нам. Может, нами, уродками, нарочно общество-ня разбавляют, для контраста, чтобы вы на нашем фоне еще увереннее себя чувствовали. А?
Да ладно-ладно, это же очевидно, что мы, бучи, и есть уродки, это не скроешь. Тела наши – тумбы нелепые, а рудименты – это же коровье вымя: если нас раздеть догола, поставить на четвереньки и посмотреть со всех сторон, мы – самые что ни на есть коровы. Признайтесь, вы ведь тоже где-нибудь в глубине считаете, что именно из-за нас общество так медленно ползет к своему светлому будущему. Я и сама так раньше считала – до того как кое с кем познакомилась.
Нет, сестры, я не в претензии. Слава мими, до меня еще в гимназиуме дошло, какое это благо, что нам, бучам, вообще до сих пор позволено рождаться. Огромное мерси сестрам Шлиман за нашу бесценную демаристократию, я не шучу. Ведь как бы там ни было, но дорога перед маскулинами все-таки открыта, хоть она и узка, как ниточка. У нас есть всякие, там, права, – можно учиться, тренировать крео, строить свои планоме и все такое. Надо бороться с ленью и прочей ерундой – все в наших руках. Поэтому я тоже часто мечтаю, в душе я желаю славы, хочу, чтобы мной восхищались – пусть я по-прежнему всего лишь бучка-неудачница, мелкая букашка. Фантазии о моей будущей славе – это то, что дает мне силы жить.
Многие помнят великую госпожу Улузу Бинчер – ту самую, что девятнадцать лет назад якобы уплыла на Остров – так, по крайней мере, все в то время считали. Так вот, наряду с великой Марго и сиятельной госпожой Наной она была моим идеалом. Женщина с рудиментом! – вот, сестрицы, от кого я реально балдела. В детстве у меня над кроватью даже висела ее голография, на ней великая Улуза стояла на мостике над каким-то ручейком. Она была просто сногсшибательна – поза, улыбочка, а сзади – цветущие сакуры. Честное слово, она была потрясная на этой голографии, я часами могла ее разглядывать.
Вот не думайте, будто я сейчас говорю это, чтобы как-нибудь обелиться и выгородить себя за грехи, – грехов-то – ой-ой-ой. Просто с некоторых пор я стала сомневаться не только в себе одной, да и великую Улузу не случайно упомянула. Есть в жизни нашего общества темные стороны – сколько угодно темных сторон.
Помню, в тот вечер я еще доканывала себя мыслями, что великая Улуза – само совершенство, а я – бородатая толстуха в нейлоновой блузе и ленивая овца с нулевым крео и минусовым рейтингом. Как не смешно, рудимент – это единственное, что было общего между мной и великой Улузой.
Я уже говорила вам, что дом, где я жила, стоит на самой окраине Каллионы, в пятнадцатом районе. По правде говоря, это так себе район, далеко не самый лучший. Прежде я думала, что там, за задним двором, у нас что-то вроде промышленной зоны. Я даже искала это место через конексус, но не нашла – решила, что если там и припрятаны камеры наблюдения, то не для общественного пользования. Но однажды, еще до этого дурацкого пьяного вечера, я уже бывала за домом, и сейчас впервые рассказываю о том маленьком приключении. Это было уже давненько. Представьте себе, я ходила туда своими ногами. Это случилось как раз в тот день, когда закончился мой контракт с сестрами Крэкер, после того как до меня окончательно дошло, что его не продлят. В тот день я вышла из авиетки не на площадке этажа, как обычно, а просто у нижнего входа. Достаточно скомандовать: «Нулевой этаж» – и все, а раньше я удивлялась, из окна авиетки глядя, как это некоторые прямо по дорогам ходят. Безумие, конечно, но я не хотела возвращаться к себе, в свой маленький шамбрет в четыре квадратных метра на семьдесят третьем этаже, в которой нет ничего кроме кровати, столика, лет пять назад вышедшего из моды головида, мини-санузла, бесполезного мини-тренажера, маленькой прялки и моей главной ценности – Зуки. Я старалась не думать о будущем. Я просто шла, куда глаза глядели. Мне вдруг захотелось обойти дом, просто так, безо всякой причины. Вернее, сейчас я понимаю, что меня туда потянуло не любопытство, а желание хоть как-то отвлечься от дурацких мыслей. И я почапала на задний двор.