– Тогда ты – оцелот!
– Носуха-коати!
– Мандрил!
– Мангуста!
– Мартышка-гусар!
– Кистехвостый дикобраз!
– Галаго!
– Броненосец Потемкина!
– Азиатская макака!
– Гиббон!
– Павиан!
– Бабуин!
– Ага! Вот ты и просчитался! – возликовал Боуи. – Павиан и бабуин – одно и то же!
– Вот ты и есть один и тот же павиан-бабуин! – отрезал Фредди.
Боуи от такого нахальства побагровел, отшвырнул гитару, вытащил из-за пазухи дубину и, держа ее в зубах, пополз по водосточной трубе. Вот чего Фредди не учел – лазания Боуи по трубам. Он думал, что все Боуи только на крышах кричать умеют и рыбу воровать. С перепугу ему на ум пришли строчки стихотворения одного русского поэта, которое ему часто доводилось слышать от не в меру строгого папы. С криком: «Раззудись, плечо! Размахнись, рука!» он метнул банку с компотом в лезущего Боуи. Тот, как заправский акробат, поймал ее на лету, устроился поудобнее и принялся поедать вишни, дав тем самым Фредди фору на обдумывание спасения.
Но Фредди ничего обдумывать не стал. Планы спасения в таких случаях появлялись сами собой. Фредди (в который уже раз) побежал в студию, где его друзья, вернувшиеся с обеда, распаковывали инструменты, схватил в охапку Брайана и выволок на балкон. Боуи же тем временем развлекался. Допив компот и проглотив вишни прямо с косточками, он стал жонглировать банкой, подержал ее немного на носу, как морской лев, а затем с наслаждением съел. И полез наверх. Фредди раззудил свои хилые плечи и метнул в Боуи Брайаном. И, к сожалению, промахнулся. Джон с Роджером задрожали. Судя по звуку, Брайан упал на тротуар в позе зародыша, прижимая к груди гитару.
Боуи продолжал уверенно ползти по трубе. Фредди заметался по балкону, а затем отдал Боуи на съедение Роджера. Дэвид его есть не стал – от Роджеров обычно бывает несварение и бляшки в сосудах – а просто кинул вниз, до кучи. Джон, не дожидаясь, пока его выкинут, выбросил Фредди сам и от полноты чувств схватил бас-гитару и заиграл на ней маршбатяк (маршбатяк (джоновск.) – вовсе не маршевый батальон, а нечто музыкальное, задорное, свежее, от чего ноги сами дрыгаются).
…Внизу, на мостовой, имела место быть восхитительная куча-мала. Фредди, которому за многие месяцы утомительной работы выпала возможность всласть побеситься, блаженствовал вовсю. Он запутал руки-ноги лежащих приятелей так, что сам черт не разберет. В самом низу кучи, на асфальте, лежал Боуи, на котором громоздилось два центнера беспрерывно шевелящегося и хихикающего человеческого мяса, и жалобно всхлипывал:
– Как под прессом! Как под прессом!
После происшедшей затем дележки рук и ног (которую подглядел сэр Уильям Самуэль Харрис в исполнении Ширвиндта с трубкой в зубах и привнес в фильм «Трое в лодке»), все поднялись и со стонами-вздохами отправились в студию, где и увидели Джона, который расхаживал, раскачивался и время от времени слюнил пальцы.
– Не грызи ноготочки, – нежно посоветовал ему Фредди. – Будут глисточки!
Не успел Джон достойно ответить, как его сграбастали, в наказание за неучастие в куче ввернули в патрон лампы, включили свет – и нос Джона засиял приятно и электрически. И все этому обрадовались – наступал вечер…
А уже гораздо позже, когда Джон вывернулся, а Брайан склеил свою многострадальную гитару, Боуи категорически отказался уходить и стал петь вместе с Фредди. Так была записана песня «Under pressure», которую каждый может услышать в альбоме «Hot spaсe».
А Джон еще долго светился по ночам и пугал персонал монтревской гостиницы…
/ – картинка №6 – / МНИМЫЙ БУКА, или ПРИЗРАК ДОМА НА ХОЛМЕ /
Однажды по возвращению из Монтре наших героев ждало несколько сюрпризов. Например, Роджер с изумлением обнаружил, что у него родился сын! Он позвал в консультанты Джона, и они долгими зимними вечерами пропадали в кабачках и пабах, заливая удивление от презента пивом с чаем. Фредди же был занят весьма важным делом – он случал своих кошек с какими-то ужасными камышовыми котами, которых находил в самых неожиданных местах (одного, например, он обнаружил в шкафу отдыхающим на своем новом выходном смокинге), а затем продавал получившихся котят как манулов, а одного, особенно ушастого, всучил Лондонскому зоопарку как фенека… Брайана по приезду тоже ожидал сюрприз, гораздо менее приятный – его жена выехала в неизвестном направлении, продав дом. В доме теперь жили совершенно посторонние люди – бородатые. Их Брайан, проявив недюжинную смекалку, сразу окрестил «Бородами». Хотя настоящую фамилию Борода носил только их друг – безбородый. Все эти волосатые личности гамузом поступили работать в пожарную часть, но Брайана это совершенно не волновало. Огорчало другое – жить было негде. Свои вещи, кстати, Мэй все-таки нашел. Изрядно попорченные ветром и дождем, они валялись в мусорной куче за его бывшим домом.
И стал Мэй думать. Подумав, он решил купить еще один дом – на его счету еще лежало несколько десятков фунтов. Купля-продажа прошла на удивление легко – агент по недвижимости, пряча глаза, вручил ему ключи в обмен на пять фунтов. Брайан заподозрил подвох и потребовал досье на бывшего владельца дома. Но и фамилия его Мэю ни о чем не сказала – Самнер.
– Какой-то Самнер, – ворчал Брайан, везя в тележке все свое добро в новый дом. – Черт его знает, кто это такой.. Вот если бы Бульсамнер – тогда понятно.. Все они такие, персидское племя.. Жжечь бы его – да и дело с концом! Жжечь!
С такими вот контрреволюционными мыслями Брайан и зашел в дом. С порога он сразу закричал:
– Эй, есть тут кто-нибудь?
– …кто-нибудь, – отозвалось эхо.
– Значит, нету, – и Брайан стал распаковываться.
– Кого-нибудь нету, – сказал вдруг чей-то голос. – Я есть. А ты-то сам кто?
– Ну, как, – Брайан растерялся. – Я это.
– Кто «я»? – сварливо осведомился неизвестный.
– Я, Брайан, – ответил Мэй. – Друг Фредди.
– Друг Фредди?!!
В воздухе явно запахло недобрым и серой. Что-то с протяжным жужжанием вылетело из окна.
– А ты его не позовешь? – опасливо спросил кто-то. – А то – ого!
– Ого? – с презрением сказал Мэй. – Ого-го! И еще больше!
– Мы его боимся, – доверительно сказал новый хриплый голос. – И не сладим.
– Да! – с гордостью за своего неуязвимого друга крикнул Брайан. – И никогда и ни за что! С ним даже Бука не сладит. И Кощей.
– Насчет Кощея не знаю. -прохрипел голос. – А вот Бука – это я.
– По пачпорту? – изумился Мэй.
– По тарифу! – огрызнулся хрип. – А может, и слажу. Как выскокну, как выпрыгну из шкафика – и голову откусю.
– Видел бы ты его шкафы! – мечтательно сказал Брайан.
– А что? – подозрительно спросил Бука. – Много я их видал. Что они у него – китайские?
– Японские! – похвастался гитарист-новосел. – А чулан – корейский!
– У-у-у! – зашумело невидимое общество.
– А по мне – хоть австралийский! – разошелся хрипатый Бука. – Всех съем!
– Не советую, – холодно произнес Мэй. – Вам же хуже будет.
– А мы что, мы ничего, – испуганно отозвался первый голос. – Это все он начал про шкафы. Это его конек.
– Это его ослек, – разозлился Брайан. – Хочет идти к Фредди – пусть идет.
– Я просто так сказал, – ретировался хрипатый. – Я – специалист по детям. У Фредди ведь дети есть?
– Нету, – развел руками Мэй. – У него кошки есть. Любишь кошек?
– Всех перережу! – сорвался на визг домовой. – Всем кровь пущу!
– Дю! – крикнул первый голос. – Фаринелли!
– Чо?!!
Раздался звук затрещины, потом полетели стулья и, в общем, началось такое буйство духов, что в комнате поднялся настоящий ураган.
– Ди-и-икий ветер!!! Хей, хей, хей, хей!
Это, как вы уже поняли, в комнату вошел Фредди, разудалым голосом крича новую песню.
Шум упал, а дым сгустился. Фредди замолчал, почувствовав на себе множество взглядов, смутился и заковырял пол носком ботинка.
– Не пакости мой паркет! – возмутился Брайан.
– Так это твой паркет?
Фредди тут же отодрал несколько паркетин и, сложив из них шалашик, поджег. Затем он сварил суп и съел его. Суп из спаржи. Все это проистекало под многозначительное молчание.
– Это и есть ОН? – спросил, наконец, тонкий голос.
– Да, – самодовольно сказал Фредди. – Это он. А ты-то кто?
– Это мой паркет… – растерянно начал Мэй.
Фредди замахал на него ложкой.
– Подожди, – сказал он твердо. – Дай с нечтом разобраться.
– Я – призрак оперы! – представился голос и, судя по всему, присел.
– Ночь в опере? – уточнил Фредди. – Помню. Бывал.
– И я бывал, – подключился хрипатый. – И в опере, и в полисмене. Даже в сапожнике бывал. В их шкафов. Точнее, в иф шкохав. Тьф.
– А я вас помню, – проснулся Фредди. – Ты – Бука? Знаю. Читал. Ну, выходи, Бука. Посмотрим на твои бучачьи уши!
Послышалось шебуршание, лязг, истерический шепот: «Не сметь! Не сметь, рожа волосатая!», и из шкафа, кряхтя, выбрался.. медведь. За ним, красный от смущения, выбрался Стинг. Фредди с Брайаном молча смотрели на это безобразие.
– Так это ты – Самнер? – задыхаясь от возмущения, вспомнил настоящую фамилию Стинга Мэй. Стинг кивнул и тяжело задышал, всем своим нелепым видом требуя пощады.
– Так это ты, значит, Самнер, – повторил Брайан, медленно приближаясь к нему. – Ну сейчас мы из тебя будем делать Микки Мауса.
С этими словами он схватил с полки бюстик великого Лонгфелло и треснул им несчастного Самнера с такой силой, что от поэта осталась только борода и кусочек уха. Сам же Стинг, впрочем, пострадал меньше. Он подхватил медведя под лапу и позорно сбежал, прикрывая наиболее уязвимые места, по которым их лупил логарифмической линейкой гнавшийся за ними Фредди. А Брайан, злой и недовольный, решил отметить первую ночь новоселья здоровым и крепким сном. И так хлопнулся на диван, что весь дом заскрипел, затрещал и сложился вовнутрь, придавив стенами безмятежно спящего новосела…
/ – картинка №7 – / ЭДИОТ, ЭДДИ или ЭЛТОН? /
Однажды ночью на Фредди напало обжорство. Напало тихо, без предупреждения и объявления войны. Фредди проворочался полночи без сна, свез простынь и покрывашку, но обжорство не уходило, а лишь азартно топало ногами и жало желудок.
– Как будто другого времени не было, – ворчал Фредди шепотом, чтобы не разбудить Джима, с которым потихоньку жил. – Убирайся, кружка Эсмарха! Вон отсюда, скотина! Уходи!
Но обжорство не желало уходить. Оно так и заявило:
– БББРРРЛЬККК!!!
– Фред, это ты? – проснулся Джим. – Проголодался, бедненький! Иди поешь, чего найдешь там, – и он, махнув ногой в сторону кухни, опять задрых.
Фредди нехотя встал и поплелся на кухню, где, к своему глубочайшему удивлению, застал Роджера. Тейлор сидел за столом, читал «Таймс» и машинально пил молоко.
– Понятно, – сказал Фредди. – Пьешь?
После чего открыл холодильник, сел на пол и принялся опустошать агрегат, как будто не ел целую неделю (по правде, он не ел три дня, но ведь это мелочи, не так ли?). В порыве ликующе отплясывающего обжорства он смолотил индейку, миску салата «оливье», 34 абрикоса, полкило икры, 9 котлет, мороженую мойву, 5 вареных раков, гроздь бананов, 9 сырых сосисок и один желтый платок, по ошибке принятый за кусок сыра «пармезан». Платков, кстати, в холодильнике было предостаточно. Как и во всем доме. А все потому, что мама Фредди, несмотря на запрет папы (про него мы расскажем чуть позже), поддерживала отношения с Фредди, тайком писала ему письма и слала посылками дюжины носовых платков, так как по рассказам господина Дюма-отца знала, что в Лондоне сыро. Поэтому Фредди просто утопал в платках: платки были и в шкафах, и в ящиках стола, и весь пол толстым слоем, как ковром, был устлан платками. Так что не нужно больше удивляться.
А мы вам все равно еще кое-что расскажем. Сначала Фредди, получая бандероль, распечатывал ее и долго лил ностальгические слезы над каждым платочком, но потом привык, плакать перестал, а стал бандероли просто выкидывать. Даже не распечатывая. И вот однажды мама прислала Фредди ко дню рождения полную посылку денег, заработанных на продаже цветов в аэропорту Хитроу, возле которого они с папой и жили, и приложила к ним персонально от себя подарок – книгу «Катера и дрожжи: часть вторая». Фредди по привычке выбросил бандероль в мусорный бак за окошком, а сам сел в кресло и принялся читать свою любимую книгу – «Катера и дрожжи: часть первая».
На ту беду Элтон Джон близехонько бежал, и, как он впоследствии оправдывался, ему «просто приспичило покопаться в мусорном баке»! Чем он и не замедлил заняться, нырнув в бак с головой. Фредди, привлеченный шумом, высунулся в окно, но увидел лишь торчащие из ящика чьи-то ноги в башмаках сорок пятого размера. Фредди пожал плечами и вернулся к чтению главы – вот совпадение! – сорок пятой: «Катера и с чем их едят». А Элтон, вынырнув из ящика и выудив бандероль, благополучно скрылся с места преступления…
Утро следующего дня для Фредди началось довольно интригующе – в его дверь позвонили. Хотя в Кенсингтоне всем было известно, что Фредди – «сова» и обожает поспать подольше, видимо, таинственному утреннему посетителю на это было начхать. Фредди, бормоча проклятия и ужасные обещания, открыл. К его огорчению и обозлению, букета красных роз на пороге не было. Зато на земле лежала книга «Катера и дрожжи: часть вторая»! Поверх ее лежала записка: «Дарагой Фреди! Спасиба за книгу но она мне не патходит по маралным саоброжениям. Доброму хрестеонину не должно четать такии книги! Пакайся, иначи тебя ждут семь казней игипетских и гиена огненая! С наилутшими пажеланиеми – ЭД».
Фредди страшно удивился такой отповеди в шесть утра, да еще с какими-то грязными намеками и настойчивыми просьбами пакаться, но отнес книгу в дом и принялся тщательно изучать. Где-то в дальнем углу он нашел робкую надпись знакомым маминым почерком: «Др. сын! Посылаю с оказией книгу и 150 фунтов от меня. Десять – от Кашмиры. Расти веселым, красивым и не пей сырой воды. Твоя мама».
Фредди перетряхнул все страницы, долго копался в корешке, но денег так и не нашел. Тогда он сопоставил некоторые аргументы с фактами, перечел записку и бросился карать нахала. На полдороге он сбавил галоп и стал рассуждать:
– А куда я бегу? И зачем я бегу? Ах, да – бить морду. А кому? Чьи это ноги торчали из бачка? Ах, да – там были инициалы! ЭД! Кто же этот ЭД? Откуда бы такой ЭД? Может, это Эдди? Но у меня нет знакомых Эддов. Кто же тада???
Фредди развернулся и, повинуясь наитию, побежал к Дикону. А Джон в это время укладывал спать своего младшего после утренней кормежки. Фредди налетел бесшумно, как филин, метя головой прямо Дикону в пузо.
– Да как же?!! – получив, засипел несчастный папа.
– Где деньги? – засипел в ответ Фредди.
– Какие деньги? – шептал Джон, с опаской поглядывая на коляску.
– Обычные, – удивился его тупости Фредди. – Мои. Чьи же еще?
– Тише! – шелестел Джон. – Он спит!
– Которые ты у меня украл, – громко сказал Фредди.
– Пирцзхгл! – проскрипел Джон, раскачивая коляску, из которой уже послышалось хныканье.
– Украл, украл, – еще громче сказал Фредди. – Подлый вор.
Джон так замахал коляской, что малыш в целях безопасности стал привязываться пеленкой к ручке.
– Это не я, – одними губами ответил Джон.
– Унес, – куковал Фредди.
Коляска заходила ходуном, как при землетрясении.
– Почему я?!! – вышел из себя Джон.
Фредди показал ему записку.
– Инициалы-то! – как глухому, втолковывал ему на ухо Фред. – Твои ведь? Да? И почерк твой, – приврал он для вескости.
– Положим, – сказал Джон, изучая записку, – почерк не мой. К тому же, у меня инициалы – Д.Р.Д., а тут – Э.Д.
Он вчитался как следует, и его глаза заволокло.
– Сто пийсят плюс десять – будет сто шийсят!!!
Волосы на голове Джона зашевелились. Фредди быстро вырвал из его трясущихся лап записку и стал медленно отходить к забору.
– СТО ШЕСТЬДЕСЯТ, – хрипел Джон, наступая на Фредди. – СТО ШЕСТЬДЕСЯТ МАТЬ ИХ ЗА НОГУ ФУНТОВ!!!
– Не дам! – пищал Фредди, видя, что на Дикона опять напала золотая лихорадка. – Нет! Они мои! И вообще – у меня их нет!
– ФУНТЫ! – рычал Джон. – МНЕ! Э.Д…
И он, вытянув руки, как лунатик, и напрочь забыв о младенце, куда-то пошел. Фредди из чувства долга немного пообзывался в адрес Шерри, потом, спрятавшись за угол, дождался выскакивания оной из дома и забирания дитенка, усмехнулся в усы и погнался за Джоном.