– Леди, я не могу покидать свой дом. Я работаю только здесь. Вы можете заплатить мне на треть меньше или найти другого, – но я не соглашусь поехать с вами.
Грудь фрейлины яростно вздымалась. Тонкие пальчики чуть не порвали бедный веер на куски.
– Итак, это ваше последнее слово?
– Да. – Элайя кивнул. – Но я думаю, что мы смогли бы договориться лучше, если бы вы прислали ко мне другую фрейли…
– Капитан Эдворт!
…На её призыв дверь распахнулась и появились трое мужчин в штатском. Элайя Фант был каждому по плечо. Леди Гарнетт зачем-то поднялась на носочки и, прижав плечи к шее, выдала портному тираду, из которой до его сознания донеслись только слова «ваше чёрное дело», «приказ» и «обязаны что-то такое сделать». Затем она ткнула в него пальцем, чуть ли не провизжав детинам хватать преступника и везти – тут было совсем не разобрать, кажется, детинам тоже – то ли в тюрьму, то ли к лорду Ричарду. Эти, обращаясь к хозяину дома на «мистер», сомкнули свои ручищи на заведённых за спину запястьях и ждали, пока разбушевавшаяся фрейлина наконец успокоится, чтобы вести Элайю в экипаж. Он же помнил только, что в это время пытался сопротивляться, что на язык сами лезли слова, что будет куда-то жаловаться, пытался перекричать голос леди, убеждая, что они совершают ошибку.
Эти трое поволокли Элайю Фанта к двери – добровольно идти он не собирался. Они даже не подумали о том, что портному для работы могут пригодиться инструменты. Фрейлина выскочила из дома и пронеслась в карету, хлопнув дверью. Махины вытащили своего пленника на крыльцо, удивляясь, насколько рьяно он мог сопротивляться им. На шум от непродуктивной схватки, заполнивший всю Ликвид-стрит, из домов высыпались люди, образуя ощущение ещё большей суматохи, гудя, крича и перекликаясь друг с другом.
– Арабе… – повис в воздухе возглас Элайи Фанта.
…Это произошло, когда его вторая нога оторвалась от последней ступени крыльца. Щипцовая крыша и чердак дома №82 с треском сложились в обратном направлении и разлетелись в щепки, выбивая чужие окна; второй этаж треснул, раскололся на две, на четыре, на сотню частей, выстреливая камнем, деревом, штукатуркой, рваными и изломанными вещами во все стороны; первый этаж раскололся с гулом, напоминавший колокольный, вдавился вниз и разорвался, словно прижатый к земле огромной ступнёй великана; стёкла и обломки врезались в тупик, в соседние строения; чёрный дом №82 с грохотом и хрустом размазался по земле, на которой стоял, покрыв под завалом четырёх человек.
5. Синяя шляпа
После того досадного случая с домом пришлось стирать память всей Ликвид-стрит. Это было довольно неприятное занятие, потому что всё же появился тот короткий момент, в который люди вдруг осознали, что по их улице ни с того ни с сего размазался целый дом. Просто взял и развалился, как карточный, забросав дорогу мусором.
Гул удивления, зачем доброго портного схватили двое неизвестных под предводительством кричащей дамочки, сменился гулом возмущения по тому, что произошло после. Самое смешное заключалось в том, что люди не разбегались в страхе от рухнувшего без видимых причин дома, а громко негодовали, что щепы и камень задели их собственные жилища. Кто им виноват? Эти махины, да леди-фрейлина, испуганные до полусмерти и принявшие здравое решение (с подсказки Элайи) убраться с Ликвид-стрит восвояси.
А ведь им говорили, что хозяин не может покинуть дом. Он прикован к нему.
– Мистер Элайя! Спуститесь, из «Мерчантс» прибыли. Откройте!
Оклик с улицы долетел до второго этажа чёрного дома, пробил стекло и попал прямо в ухо портному. Подняв глаза от стола, он воткнул ножницы в подставку, отложил выкройки распашонок для близнецов и спустился к двери.
– О, мистер Пелби! Проходите, проходите и мальчиков своих заводите. Я уже заждался вашего паштета, такого во всём городе не сыщешь!
– Это улочку вашу не сыщешь, – пробурчал хозяин небольшого рынка, невысокий господин, делая мальчишкам знак, чтобы заносили в дом ящики с провизией.
– Как ваши дела? – нарочито громко осведомился Элайя, наклонившись к маленькому человечку. – Хорош ли спрос, или ребята из полицейского участка вам его малость умеряют?
Наверное, полгорода знало, что рыночек существует на не совсем законных основаниях, но отдельным лицам там делались такие скидки, а вина были настолько хороши, что все сошлись на мнении, что пусть себе, раз от рыночка такая польза.
– Ничего, ничего, потихоньку, – мистер Пелби попытался подмигнуть, но из-за мешков под глазами получилось не совсем заговорщески. Тут из дома раздался какой-то шум, свидетельствующий о потере контроля над тяжёлым предметом.
– Что-то упало, – подсказал портной.
– Дик! Боб! Что за мальчишки, вот я вам задам сейчас! Если это были яйца… – торговец, грозя кулаком, бросился в комнату. Задав оплеуху парню, не совладавшему с ящиком, он вытолкал его прочь под смешок второго, а сам, отряхивая руки, огляделся вокруг.
– А вы тут что-то поменяли, мистер Элайя.
Гостиную уже не опутывали в живописном беспорядке полотна габардина. Широкие ткани аккуратными полосами тянулись с потолка вдоль стен, и на каждой висела большая картина в стареньком багете. Одна из полос слегка колыхалась, как на ветру, а за ней была приоткрытая дверь, за которую уже сунул нос второй мальчишка. Элайе пришлось быстро (и незаметно для мистера Пелби) вытаскивать его оттуда и в шутку пригрозить портняжим резаком. Не понятно, подействовал ли этот жест, но глаза у мальчика были испуганные.
– Да, мне показалось, что можно слегка изменить убранство, – ответил портной как ни в чём не бывало, ногой прикрывая дверь в стене. – Наверх я тоже… Заказал картинок, там не менее интересно, – он состроил глупого и не разбирающегося в живописи коллекционера, чем мгновенно вызвал у на мистере Пелби покровительственный взгляд: он сам баловался гравюрами, в которых понимал не больше, чем в тяжёлой металлургии.
– Это достойное занятие, мистер… Фант, но и ему нужно учиться, – вальяжно проговорил он, скользя взглядом по кострам и пирогам на полотнах. Его движения замедлились, а сам он стал будто на дюйм выше. – Это придёт со временем, – важно и понимающе кивнул он хозяину. Под «этим» он, видимо, подразумевал чувство красоты и истинного искусства.
– Конечно, – кивал Элайя.
– Конечно, – уверял он, расплачиваясь.
– Вы совершенно правы, конечно, – через три минуты слово «конечно» утратило для него всякий смысл.
Ликвид-стрит погружалась во мрак. Этому также способствовали собирающиеся над городом тучи, совершенно точно обещавшие вылить на головы и крыши тонны воды.
Хозяин чёрного дома стоял у окна и наблюдал, как под далёкие и близкие раскаты грома зажигали фонари. Хотя ночь ещё не наступила, люди закрывали двери и окна своих жилищ, понимая, что в такую темень чего-то хорошего ждать уже не придётся. Мамаши хлопотливо топотали и сверкали из-под юбок лодыжками, загоняя в дом непослушных деток, попутно прищемляя дверьми кошачьи хвосты, отчего предгрозовое напряжение улицы иногда разряжалось животным визгом и треском разбитого горшка с геранью.
Элайя Фант представлял, что сам стоит на дороге, рядом с тем мужчиной около фонарного столба. Он думал, что раз его дом находится аккурат на западной стороне, у высокой стены, то в этот час он давно уже превратился в чёрное пятно, у которого лишь угол освещался бликом фонаря. Это была будто дыра, вырезанная в холсте, а сам пейзаж писался с грязной палитры художника-неряхи: смеси бурого, серого, чёрного цветов, в каком-никаком порядке нанесённые на подмалёвок, а по подобию неба тщательно прошлась непокормленная кошка, когда масло ещё сохло. Но это было давно, и возраст картины старил пейзаж. Портной видел, как в тонкие трещинки на постаревших красках просачивался неясный свет – он словно имитировал молнию на небе, только был не только там, но и на стенах домов.
Он представлял, что стоит вот так, вблизи от пропахшей всеми запахами куртки зажигателя фонарей, и уже чувствовал пробирающуюся сквозь подошвы сырость. Контуры зданий не подсвечивались луной, как обычно, сверху вниз, а просто плавно переходили в воздух, растворяя свои каменно-черепичные формы в дыму. Он видел, как дым толстыми клубящимися шеями валил из фабрики, возвышающейся на далёком холме; три трубы этого дракона извивались, вываливая газы не в отсечённые пасти, а наружу; они тянулись, словно хотели вырвать фабрику из земли вместе с её корнями, идущими под землей и выходящими тонкими невинными отростками в каждый маленький домик в этом, по сути, не таком уж и большом городе.
…Сквозняк хлопнул одной из картин об стену, заставил Элайю Фанта вернуться в своё тело. Его слишком резко вырвало с улицы, глаза сразу задавило, как на большой глубине. Он кинул ещё взгляд за окно, услышал вялое «кап-кап». Фонарщик перешёл к другому своему подопечному.
Портной вспомнил, что дверь, в которую утром лез любопытный мальчишка, всё ещё оставалась открытой. Раздвигая стену из габардина с мерно, как музыка ветра, стукающими друг о друга картинными рамами, он приблизился к дверному порталу и вместо того, чтобы просто повернуть ключ в замке, вошёл в него.
Футов на пятьдесят вытянулся подёрнутый дымкой коридор, в нескольких местах поворачивающий в неизвестность; по всей видимой поверхности стен тянулись двери: обитые кожей, выщербленные деревянные, перекрашенные и окаймлённые вспученными обоями, местами отслоившимися. Некоторые были на замке, другие слегка приоткрылись – на полу перед такими образовались лужи из песка, прошлогодней листвы, жжёной бумаги, а в щели у плинтусов набилась поблёскивающая серая пыль, отвратительно пахнущая порохом.
До слуха донёсся слабый стук в дверь, в обычную входную дверь. Сделай ещё хоть шаг вперёд по коридору, его было уже не расслышать.
– Кто-то должен был прийти так поздно? – и, не дождавшись ответа, он вернулся в комнату.
На середине следующего стука Элайя Фант распахнул её, впустив в дом прохладу и ощущение влаги, тут же забравшуюся в рукава. На крыльце стоял, задумчиво смотря в сторону, юноша и явно передёргивал плечами, верно, от прохлады. Он сразу понравился портному: так можется нравиться ткань – её фактура может быть любимой для ваших пальцев, а цвет приятен глазу больше, чем какой-либо другой. Но при этом вам будет всё равно, кто соткал эту ткань: на чёрном рынке измазанные руки или заботливая жена для пледа мужу. Так и Элайе было сейчас всё равно, кто этот поздний гость и что; но его внешний вид ему сделался приятен.
– Добрый вечер, сэр, – вежливо и в то же время удручённо поздоровался он. Голос его звучал глухо, а глаза забывали смотреть в глаза, и руки были сжаты в кулаки, но от того, что пытались сохранить больше тепла под довольно тонкой накидкой.
Студент – сразу стало понятно. Хозяин отступил от двери, давая гостю войти. Тот помедлил и прошёл внутрь. Совершенно ясно, что парень затерялся в своих мыслях.
– Сэр, я спрашивал, и мне сказали, что вы – мастер по части одежды.
– Совершенно верно, – обращение на «сэр» льстило. Его, теперь уже клиент, невидяще озирался и тёр ладони.
– В таком случае, я хотел бы попросить вас… Заказать… Мне нужна шапка выпускника, – выпалил он.
Элайя Фант покачал головой. Сам-то уже перебирал в голове, во что можно было бы одеть этого студента.
– Я не шляпник, – вздох при этом получился слишком неестественным. – Но вы можете обратиться к…
И он, как человек, обязанный знать всё о тех, кто умеет держать в руках иглу настолько хорошо, чтобы счесть возможным продавать своё ремесло, стал рассказывать, кто смог бы помочь молодому человеку, к кому ему нужно обратиться; называл имена всех известных ему ныне живущих шляпников и шляпниц города, характеризовал каждого из них, советуя обратить внимание именно на того или другого; перечислял адреса, замечал как бы между прочим, что Кожаный Бен дерёт чересчур для своего дешёвого сукна и никудышного покроя, что из-за Маргарет, той самой, племянницы деканши благородных девиц, несмотря на её обворожительные улыбки и обещания работы со скоростью гепарда, у неосведомлённого народа возникает уверенность, что гепард передвигается со скоростью черепахи.
Он настолько увлёкся, что не заметил, что всё это время парень мог слушать только потому, что не заткнул уши. Осев в своём плаще, он перебирал пальцы, смотря вниз и в сторону. Такое чувство, что он искал для себя не шляпника, а палача. Через какое-то время после завершения экскурса в мастеровую жизнь города да него дошло, что шумовой фон исчез и пришёл в себя. Кинув на портного взгляд, преисполненный грустью, он сказал: «Спасибо, сэр» и закрыл за собой дверь.
Элайя Фант остался стоять в коридоре, удивлённый появившимся и исчезнувшим гостем, несмотря на стремительность, оставившим приятное впечатление. Отчего же он так убивался?
«Шляпа выпускника, как странно. Из чего их шьют? Я не вдавался в это никогда. Может, это даже легче, чем склепать ползунки младенцу? Может, я зря так сразу сказал „нет“?»
Он открыл дверь – парень всё ещё спускался с крыльца, медленно и в чём-то торжественно.
– Эй, постой.
Тот безвольно остановился, не оборачиваясь.
– Откуда ты?
– Звонарский переулок, сэр.
– Я спросил, где ты учишься.
– Стэнс-колледж, – первая скудная эмоция на его лице за эту встречу – слабое удивление. – Сэр.
– А зовут тебя как?
– Генри.
– Входи, Генри.
Элайя предложил ему чаю – сил не было смотреть на такое затравленное лицо. Сгребя и закинув в открытый шкаф обрывки ткани, неказистые игольницы, пяльцы, ножницы всех форм и прочие реквизиты портняжего ремесла, он предложил расположиться за одним из столиков. Отогревшись заваренным жасмином, парень поведал свою историю.
Он был студентом последнего класса колледжа святого Стэнса, самого сурового места для образования самых одарённых ребят. Будучи одним из немногих счастливцев, которым удалось доучиться до этого финального круга и выделиться среди кутил и бездельников с полным карманом, он был очень горд тем, что заканчивает своё обучение практически на отлично. И всё бы было прекрасно и в наивысшей степени благополучно; но вот беда, их куратор оказался «сущим грифоном», по словам самого Генри. Это был жёсткий старик, чьё чувство дисциплины граничило с требованием от студентов нахождения в состоянии анабиоза в то время, когда для процесса обучения им не нужно было передвигаться, проще говоря – не признавал другой деятельности, кроме учебной. Он требовал в аудиториях вакуумной тишины и сосредоточенности; создавая шум самостоятельно, он предполагал его источником студентов. Он был великолепным учителем, если в рассказах про него опускалось описание, мягко говоря, крутого нрава. Можно сказать, что профессор от философии был поборником философии Абсолюта: всё должно быть идеально, вовремя, опрятно, обдуманно и выполнено после нескольких проверок. Но вот беда: от молодых людей, только начинавших делать свои первые шаги во взрослой жизни, ждать этого приходилось не всегда. Именно это было причиной негодования профессора Абсолюта, как называли его стэнсовцы; её следствием – наказание проштрафившихся учеников, а результатом – страх и крайняя неприязнь студентов. Но им ничего не оставалось, как в бессилии скалить зубы у него за спиной, а самим опасаться навлечь на себя гнев старого грифона.
И надо же было так случиться, что Генри умудрился потерять шляпу выпускника, в которой он должен быть на торжественной церемонии всего через неделю.