Его с позором выгонят из колледжа, хлопнув аттестатом перед носом, в отчаянии уверял Генри. Элайе не понравилось, что при всём этом глаза его почти не двигались и не моргали, а это было явным признаком приближающийся истерики. По-видимому, нрав у того старика действительно был прескверный.
Гость спросил ещё раз:
– Вы правда не можете её сшить?
Правда. Элайя имел очень смутное представление о шляпном деле, а делать что-то наобум было не в его правилах. Но и оставлять этого паренька в столь плачевном состоянии на грани краха он тоже не хотел.
– Хм, Генри. А ты не помнишь, где потерял её?
Этот глупый вопрос заставил вырваться из него воплю безнадёжности.
– Знал бы я – сидел бы я здесь, сидел бы, сэр?.. О, сэр, вы не представляете, как раздуется и побагровеет профессор Абсолют, когда увидит – а он увидит – мою непокрытую голову, и тогда…
Этого было довольно, чтобы Элайя Фант окончательно решил, как нужно поступить. Странный способ помочь человеку, но все используют то, что им доступно.
– Пойдём со мной.
Парень замер на полуслове и в комнате повисла тишина, которую сопровождал ливень за окном. Мокрый звук по стёклам и камням.
Хозяин и гость остановились перед одной из дверей, что вела из гостиной. Первый не сдержался и усмехнулся. Хотя сейчас нужно было быть серьёзнее. Второй же просто присутствовал в комнате, хотя полезнее было бы расслабиться.
– Не думаю, что ты захочешь кому-нибудь об этом рассказать. А расскажешь – тебе всё равно никто не поверит.
Перед Генри открылся проход, пропуская его вперёд. Это был тот самый коридор, который так и остался не запертым.
– Что это за мес…
Не дав опомниться, Элайя Фант схватил его за рукав и быстрым шагом потащил вперёд, сквозь окутывающий их поблёскивающий дым, стирающий очертания предметов. Они быстро прошагали мимо выщербленных дверей и потёкших полосатых обоев, тревожа маленькие огоньки на стенах воздухом, клубящимся следом; Элайя перешагивал, а парень – спотыкался о песчаные насыпи и осколки витража, выпавшего из красной двери, но которых было несоизмеримо больше, чем требовало пустое место; портной быстро обходил, а юнец неуклюже вваливался, утягиваемый его рукой, в пылевые зиккураты, воздвигнутые здесь осенними домовыми, чьи скелеты из жухлой листвы валялись рядом; двери разной степени обветшалости и обугленности проносились мимо, когда одна из них распахнулась, и студента втолкнули в неё.
…Они стояли на крутом берегу реки, залитой светом. Она была узкая, всего футов двадцать шириной и очень чистая. С противоположного берега к воде свешивались раскидистые ивы и липы, пышным букетом обволакивая весь горизонт, тонувший в буйной растительности. Небо было высоким, в маленьких облачках и пронзительно-голубое – для глаз было шоком из мрака попасть в солнечный полдень, в царство природы с шелестом воды и мириада травинок.
Но ученическое потрясение Генри так повлияло на него, что уже не осталось сил на здоровое удивление или хотя бы испуг. Он просто побрёл, шаркая по земле, к нависшему над водой краю обрыва.
– Как мы сюда попали? – интерес в его голосе появился только из вежливости. Но глаза округлились с совершенно искренним ужасом, когда паренёк обернулся.
Элайя Фант сам по себе был человеком не низким, больше шести футов, что доставляло бы ему некоторые неудобства, бывая он в домах со стандартными дверными проёмами. Сейчас же портной стоял перед своим поздним клиентом, увеличившись вдвое. Выпрямившись в свой огромный рост, Элайя небрежно опирался на покосившуюся дверь, пространство позади которой ломалось, как отражение в битом стекле.
Генри таращил глаза и раскрывал рот, как рыба. Против обычного, хозяин дома не усмехался.
– Узнаёшь место? – сказал он спокойно. – По-видимому, ты был здесь не так давно.
– Да… Это был пикник, три дня назад…
– Ищи свою шапку. Не обращай на меня внимания. Займись делом, Генри.
Ещё не совсем осознав, что от него требуется, студент глазел на мужчину высотой в тринадцать футов: видно, как мягкая земля вдавливалась под ним, а волосы трепетали на высоте ветра, неосязаемого для обычного человека. Спохватившись, Генри бросился к небольшой полянке, бормоча на ходу.
– Мы были здесь… Утром нам выдали мантии, и мы решили не оставлять их дома, сразу отправились сю…
Он бегал, шуршал травой, заглядывал под кустики, разгребал кустарники.
– Нет… Здесь нет… И здесь… Здесь – тоже… А может…
– В эти дни стояла жара и безветрие, – крикнул Элайя Фант (в два раза громче обычного), когда парень свесился на краю берега, пытаясь увидеть что-то внизу. – Её не могло снести вниз.
– Тогда здесь искать бесполезно, – опять расстроившись, сказал тот. Ему указали на выход.
Пропустив студента вперёд, Элайя сам кое-как протиснулся в дверь, чем разломал её ещё больше. В первые секунды они только чихали от пыли, уже полюбив вдыхать полной грудью свежий воздух; потом – снова помчались по узлам коридора. Они поворачивали направо четыре раза и оказывались в новом месте, ныряли в дыры в стене, обдирая руки о торчащие гвозди и отломанные косяки; юнец не поспевал, рискуя остаться в одном из проходов, освещаемых лишь слабыми огоньками да призрачно мерцающим дымом.
Без предупреждения, Элайя Фант втянул его в инкрустированную ржавчиной дверцу.
Лунная ночь с лёгким наплывом облаков, безветрие и открытая галерея, выложенная почерневшим мрамором. Окружающий со всех сторон массивный Стэнс-колледж с его башнями и шпилями – они были в арках внутреннего двора, истоптанного тысячами ног. Не горело ни единого окна, всё было погружено в темноту, спасаемую лишь лунным светом и отражением его от глянцевитых травинок.
– Ищи, – прогудел над студентом голос гиганта.
Генри бросился бегать по двору, стараясь держаться в стороне от трещин, тянувшихся по воздуху от самой двери. Он иглой обмётывал колонны, уплотнял газон быстрыми шагами, проныривал в любое доступное пространство, пытался привыкнуть к скудному свету, отмахивался от ночного тумана; он то замирал в задумчивости, тщившись вспомнить, то, вдохновлённый новой надеждой, мчался в главный холл университета, заставляя своего спутника следовать за ним семимильными шагами по бесконечным лестницам, переходам, залам, аудиториям. А тот смотрел, как он разгребает кипы книг и бумаг в студенческих комнатах, мечтая случайно наткнуться на свою пропажу; наблюдал, как юнец с опаской проникает в кабинеты профессоров, хотя бы для того только, чтобы не винить себя за непроверенную возможность. Но всё было тщетно, всё было зря.
Они возвращались назад по разделённым полосами тьмы и лунного света коридорам. Элайя одним шагом миновал лестничный пролёт, Генри волочился позади.
– Неудачник, – слышался его удручённый шёпот.
…Они побывали ещё во многих местах. Собрания, таверны, чьи-то квартиры, парки, набережная, улицы, улицы, улицы – двери открывались в десятки мест, в которых побывал этот теряющий надежду паренёк. Они попадали в безлюдные места ночью, утром, днём, вечером: залитые светом, погружённые в тревожное мерцание керосиновых ламп, в запачканные и блестящие чистотой и изящностью помещения, в которых хозяину чёрного дома приходилось складываться втрое; в некоторых переулках бушевал такой ветер, что студенту приходилось держаться за ногу своего проводника, чтобы не улететь вместе с газетами, – тот мягко покачал ветру пальцем, и бунтарь утих. В ресторанах и лавках Генри ползал под столами, осматривал все шкафы и буфеты, каждый ящичек, проверяя слуг и хозяев, не прикарманил ли кто его драгоценность. На колокольной башне, где он недавно был с друзьями, сразу стало ясно, что искать просто негде. Элайя предположил, что шляпу могло сдуть порывом в любую сторону, но Генри вдруг вспомнил, что был здесь задолго до того памятного дня. Через одну из дверей они угодили на выжженную дотла улицу, но поспешили покинуть её из-за нестерпимого гула, стоящего в воздухе. В печатном доме, куда его тридцатого числа занесло по нужде приобретения книги прямо из-под станка, он заставил помочь ему перевернуть печатные прессы, чтобы увериться, что шляпы нет под ними в какой-нибудь щели. В лесу, где он с сокурсниками ездил верхом, Генри неуверенно махнул рукой, сказав, что откуда здесь ей оказаться, а потом стал метаться от дерева к дереву, и большая удача, что поднявшийся из ниоткуда ветер поднял в воздух всю листву и ветви кустов так, что земля стала видна вокруг на полмили – ярко-синюю шляпу можно было бы сразу разглядеть. Но и тут, обшарив весь лес, он не смог её обнаружить.
Они вернулись в коридор, заваленный той кожей, которую сбрасывает дом за долгие года: штукатурка, деревянные рейки… Паренёк отчаянно попинывал хлам, ожидая, когда они двинутся дальше, а Элайя Фант думал, как сказать, что двери для него кончились и что он, по-видимому, больше нигде не бывал за прошедшую неделю. Сказал, как есть, прибавив два сожаления, чтобы не расстраивался – на шляпе свет клином не сошёлся. Тот тихо кивнул, а когда он поднял глаза, в них отсутствовал интерес к чему бы то ни было.
– Пожалуй, мне нужно идти, – на его лице появилось незначительное смятение. – Как мы выберемся отсюда? Мне кажется, что мы пробежали несколько миль по этому коридору.
Неглядя, Элайя распахнул первую попавшуюся дверь, пропуская гостя вперёд. Генри утомлённым шагом вышел в гостиную прежним шаркающим шагом, из-за чего тут же споткнулся, и только шкаф у стены удержал его, чтобы не растянуться на полу (впрочем, приняв удар, он рассыпал всё содержимое с открытых полок). И тут портной услышал крик – не боли и негодования, но ликующий возглас, радость, которая просто не поддавалась описанию. Не дав портному выйти в комнату и понять, что происходит, студент заскочил обратно в коридор, потрясая перед его лицом ярко-синей шляпой с бархатистой кисточкой. Генри прыгал вокруг, прижимал шляпу к сердцу, целовал её и, не переставая, говорил, что она выпала из шкафа, что это время она лежала там, сэр, под тряпками и лоскутами, сэр, там, сэр, сэр! И он сразу узнал этот ангельский синий цвет, самый прекрасный в мире цвет, сэр!
Элайя захотел своими глазами увидеть, где парень обнаружил свою драгоценность; но ступив в комнату, сводчатый потолок тут же упёрся в голову, а верхушка серванта больно ударила локоть. Генри с удивлением воззрился на него снизу-вверх.
– Так мы всё ещё… Там? Там, сэр?
– Как видишь, – пробормотал портной, и они вернулись в коридор. Спустя некоторое время многочисленные улицы и переулки дома были пройдены вновь, и их ноги (все – нормального размера) ступили на ковёр гостиной.
Вдруг Генри понял, что шляпа, которую он сжимал всё это время в руках, исчезла. Заметив, как блаженство на его лице сменяется бессмысленностью, а то начало превращаться в накатывающее безумие, Элайя Фант поспешил переворошить все вещи в нужном шкафу и мигом извлёк из-под завалов синий убор и вернул его обладателю.
– Тише, дружище, тише… Ты же не думал, что её можно буде просто так взять из воспоминания. А здесь – вот она, живая… Реальная, я хотел сказать.
Наверное, не стоит описывать, с как порывом Генри стал благодарить портного, сияя как новая монета, трясти руку, опять благодарить, желать всяческих благ, вертясь вокруг и, радостно обращая глаза к потолку, тараторя без умолку, что теперь он спасён, что всё будет, все будут, а он – его величайший благодетель.
Наконец, величая портного от сэра до господина и пытаясь сунуть в руку деньги, от которых Элайя всё-таки отказался, он, пятясь спиной и отбивая поклоны вышел за дверь. Потом забарабанил опять и вновь тряс руку…
…Когда Элайя Фант вернулся к своей непосредственной работе, вооружившись иглой, напёрстками и нитями, он был погружён в мысли, почему то, что мы искали так далеко, оказалось так близко, что можно было только руку протянуть.
Перебирая в памяти прошедшую неделю, он, наконец, вспомнил. Как-то к нему тоже пришёл молодой человек в форме и с нашивкой на груди – гербом Стэнс-колледжа. Кажется, по какой-то мелочи, и пришлось на пару минут выйти за необходимым в другую комнату. Из неё было слышно, как открылась дверь, и потом – другой голос: он говорил, чтобы Кристофер (так звали юношу) поторапливался, и что его ждут на перекрёстке. Кристофер предложил голосу подождать минуту, пока вернётся портной. Голос, который принадлежал, несомненно, Генри, согласился и по привычке снял шляпу, которую носил на людях ради пущей важности; но, не вытерпев и тридцати секунд, сказал, что будет ждать снаружи, вылетел на улицу.
Забавно, думал Элайя, пришивая пуговицы к распашонкам.
«И почему я не вспомнил об этом сразу»
Петля, петля.
«И как там вообще оказалась эта шляпа? Я же не мог положить её в шкаф старья»
Нить была перекушена и умело закреплена.
С последним швом Элайя Фант вспомнил, что герб Стэнс-колледжа – орлица с птенцами, а не колокол, обвитый лентами, который был на груди того парня.
4. Я вижу сквозь туман
В тот день всё было спокойно. На улице стоял туман, предвестник скучного вечера, особенно плотный для пятницы, а в доме стоял стол и множество других вещей, которых не трогал ветерок, запираемый двойными окнами. Если бы не десять картин в больших рамах, светящихся искренне-оранжевым светом так, что комната казалась озарённой очагом, можно было бы не усомниться, что простой мастер-портной сидит за работой, сшивая тряпицы по кусочкам, создавая некоторую цельность. Перед мастером – Элайей – на столе стояли в ряд девять игольниц, каждая подписана от 1 до 10. Отсутствие десятой он заметил только утром, когда перестал сосредоточенно втыкать иголки в подушечки, будто подбирая нужный порядок. От прикосновения к игольнице в виде туфельки с цифрой 6, вдруг начинала сильнее светиться шестая рама справа от Элайи. Воткнув иглу во вторую, он заставлял её переливаться, четвёртая тут же становилась из оранжевой жёлтой, девятая вовсе затухала, а остальные пока не реагировали на его манипуляции.
Провозившись с неполным комплектом некоторое время, он поднял голову и хлопнул себя по лбу, предусмотрительно отложив пачку иголок. Со словами «теперь ты точно знаешь, что они и без короны, оказывается, неплохо работают» он встал из-за стола и принялся искать десятую подушечку в последнем месте, которое осталось неисследованным – в собственном доме. Элайя для удобства дал такое название пропаже – «корона», хотя не видел её раньше и мог только представить. Впрочем, и другие игольницы напоминали скорее случайно сбрызнутое в холодную воду серебро со вставленной тканью, но для него это были спящая собака, туфелька, камин, цилиндр, львиная пасть, златоглазка, кекс, болото с камышом и горшочек.
Элайя Фант начал заниматься с этими вещицами довольно давно, и они ему порядком надоели. Он решил закончить всё это не позднее сегодняшнего вечера, и потому его раздосадовала проволочка с недостающим звеном, которую он с наигранным ужасом обнаружил только сегодня. Элайя до сих пор даже не знал точно, зачем и что в принципе нужно сделать с картинами и игольницами. Кому захочется тратить больше времени, чем нужно, вот на это? Поэтому окрылённый внезапной идеей Элайя Фант и сновал по большой гостиной, служившей ему мастерской, поднимая каждую коробку и заглядывая под каждый столик, надеясь отыскать пропажу прямо в комнате. Пока он перекладывал с места на место многочисленные вещи портного и просто жителя, не покидающего порога своего дома, рамы висели на самом широком из тканевых полотен, красиво закреплённых по всей гостиной. Каждый багет обрамлял свою картину, а каждая картина как будто соответствовала той игольнице, на прикосновение к которой отвлекалась. Вот между скал лежит белый лев в сбруе и царской шапке из репейника и скалится (или «протяжно зевает», как был склонен считать Элайя), вот кекс на блюде, поставленном на огонь, будто на твёрдый предмет, на фоне – какие-то праздничные афиши; в отливающей желтизной раме была светлая собачонка, грызущая тапок, а рядом – болото, цветущее львиным зевом с камышом и рассыпанными остатками чьего-то пикника; рама с витриной обувного магазина, приковавшая внимание парочки дворняжек по соседству с золотым горшком, инкрустированным изумрудами и кипящем на голом камне… И ещё какие-то сцены.