– Лично я вам верю, – продолжил Шепетинский. – Но поймите меня правильно. Так как речь идёт не только обо мне… Не могли бы мы проверить ваши слова на вот этом вот аппарате?
Мой гость снова отрыл свой чемоданчик. Чемоданчик сейчас он открыл шире, чем в прошлый раз, и я увидел в этом чемоданчике очень красивые пачки денежных купюр национального банка США. Пачек было несколько, даже, наверное, штук пять, и они магнитом притягивали взгляд. Шепетинский отодвинул пачки, достал какой-то прибор из чемоданчика и снова обратился ко мне.
– Вы, я надеюсь, не против?
Как можно, Борис? Как можно быть против? Я в целом человек не очень-то конфликтный. Даже в некотором роде буддист. А тут – пистолет. И деньги эти мне показались почему-то такими милыми и симпатичными. И, может быть, даже не просто так оказавшимися сегодня в моём доме. Ну и самое главное – мне действительно совершенно нечего было скрывать.
– Да ради бога, – ответил я.
Борис улыбнулся мне как можно дружелюбнее.
– Тогда позвольте вот сюда свою левую руку, – он переложил пистолет на подоконник, поставил прибор на стол и указал мне, куда следует положить мою кисть. Я сделал так, как просил Борис.
– Спасибо, – Шепетинский что-то набрал на сенсоре прибора и замер.
– А о каких людях вы говорите? – нагло спросил я.
– Что?
– Ну вы говорите, что речь идёт не только о вас…
– Позже, Александр Николаевич. Итак. Ваш год рождения?
– 1979.
– Месяц, день?
– 10 октября.
– Корень из 196?
– 14.
– Корень из 1955?
– Не знаю.
Шепетинский неотрывно смотрел на экран прибора.
– В каких ещё библиотеках есть ваша книга?
Я задумался.
– В российском МГУ точно, в Питере, в какой библиотеке, я забыл. В грузинском национальном лингвистическом университете. Остальное знаю только по городам. Кишинев, Рио-де-Жанейро, Монреаль. Кажется, всё.
– Сколько в вашей квартире комнат?
– Две.
– Столица вашей страны?
– Минск.
– Семейное положение?
– Разведён.
– Как ваша книга попала в библиотеки мира?
Я, как мог короче, объяснил про библиотекаря.
– Кто вам рассказал концепцию о Маяках?
– Ну я же говорил вам уже.
– Александр Николаевич…
– Мне никто ничего не передавал. Концепцию о Маяках я придумал сам. Вот этими вот руками.
– Может быть, головой? – не улыбаясь, спросил Шепетинский.
– Может быть, и головой, – легко согласился я. – Хотя записываю я все-таки руками.
– Как зовут вашего библиотекаря?
– Ольга.
– Фамилия?
– На кой чёрт вам её фамилия?
Во-первых, мой библиотекарь крайне отрицательно относился к тому, что я порой упоминал её фамилию даже в интернете, где мы с ней и познакомились. Во-вторых, никакой логики в выяснении фамилии библиотекаря я действительно не видел.
– Нам очень нужна её фамилия, будьте так добры.
Я немного поколебался, но назвал её фамилию. В конце концов, я, кажется, имел дело с такими людьми, которые могут узнать эту фамилию и без меня.
– Врёте, – сказал Шепетинский.
Я поколебался снова и назвал фамилию. Теперь уже настоящую.
– Спасибо. Достаточно, – Шепетинский что-то выключил на панели прибора.
Я убрал руку.
Человечек так же ловко, как достал, запаковал прибор обратно в чемоданчик. Взял с подоконника пистолет, положил туда же. Отставил чемоданчик в сторону.
– Александр Николаевич… – Борис посмотрел на меня. – Я, видимо, должен извиниться.
– Ну не стоит, что вы, – я вспомнил о нелёгкой жизни Бориса. Шепетинский не обратил никакого внимания на мои слова.
– Простите за весь этот… мм… антураж. Но сами понимаете, такой антураж сильно ускоряет дело. Если вам придут в голову какие-то глупости относительно меня, то имейте в виду, что внизу в машине меня ожидает водитель. А то знаете… Раз уж непосредственной опасности нет, вы вдруг возьмёте и потеряете голову…
– Я постараюсь ничего не терять, Борис, – сказал я.
Шепетинский выпрыгнул из кресла-качалки и прошёлся по кухне.
– Вот и хорошо, – произнёс низкорослый человечек. Глядя на него, прохаживающегося по комнате, я подумал, что Бориса специально подбирали таким худосочным. Для того, чтобы особенно внушительно выглядел пистолет. Хотя кто его подбирал? Чего он вообще хочет? Что здесь делает? Теперь мне очень хотелось услышать ответы на все эти вопросы.
– Может быть, всё-таки расскажете, какого черта вам от меня надо? – спросил я решительно.
Борис улыбнулся.
– Не злитесь, Александр Николаевич, – сказал он. – Мне действительно надо то, о чём я вам говорил. Я приехал за вашей книгой.
– Из библиотеки Конгресса США, – напомнил я.
– Вы знаете, самое любопытное, что нашли мы её действительно там. Случайно. Среди американцев тоже есть любопытные люди…
– Не сомневаюсь.
– Да, да. Среди технической литературы и трудов профессоров и докторов наук – вдруг ваша… ммм… книга. То, что её вообще нашли – нелепица, случайность.
Шепетинский замолчал, как будто действительно переживая эту нелепую ситуацию: моя книга – и вдруг в библиотеке Конгресса США.
– В общем, мы её обнаружили, – сказал Борис. – И теперь хотим купить весь остальной тираж. Который ещё остался. Сколько, вы говорите, у вас есть ещё книг?
– Ну, – стал в уме подсчитывать я, – штук четыреста, наверно, ещё есть.
Ляпнул я почти наугад. Но Бориса такая приблизительная цифра устроила.
– Я хочу купить их все. За остаток тиража я дам вам… – здесь Шепетинский, который явно знал цифру, которую сейчас собирался назвать, сделал театральную паузу. – Я дам вам за остатки тиража десять тысяч долларов.
Тут у меня немного ослабли колени. Ради этого предложения стоило впускать сегодня Бориса. Мне, наконец, предлагали деньги за мои писательские труды. Хорошие деньги. И было совершенно ясно, что предложение это не шутейное.
Я присел за стол. Наверное, нужно было выдержать какую-то паузу. Надуть щеки.
Но ничего этого я не сделал.
– Я… я согласен, – ответил я.
Борис помедлил с продолжением разговора. Походил по комнате. Рассмотрел яишницу – картину моего отца над электроплитой. Рассмотрел дельфина, картину моей дочери.
– Но в этой сделке есть одно небольшое условие, – сказал, наконец, Борис.
Интересно, какое. Я почувствовал, что сейчас или доллары придётся отправить на благотворительность, или надо будет переписать 80 процентов текста. Я сделал как можно более равнодушный вид:
– Говорите.
Шепетинский посмотрел на меня с видом делового человека, как-то по-новому, по-волчьи. Он понял: я уже в сделке. И теперь мы только обсуждаем подробности.
Борис отошёл от окна, снова сел в кресло. Снова поднял на руки свой чемоданчик, раскрыл его и вытащил красивую, величественную, обаятельную и грациозную пачку долларов США. Положил на стол. Посмотрел на меня.
– Вы больше нигде ничего не публикуете про Маяки, – сказал после всех своих манипуляций Борис. – Ни под каким видом. Ни в статьях, ни в журналах, ни даже в социальных сетях. Вообще нигде, понимаете? А мы будем внимательно за этим наблюдать.
Шепетинский медленно подвинул пачку ко мне.
– Я вам, Александр Николаевич, вовсе бы рекомендовал эту вашу концепцию забыть, – сказал представитель библиотеки.
– Концепцию? – я сказал это, чтобы хоть что-то сказать.
– Ну да. Про Маяки. Это можно назвать концепцией?
Я промолчал.
Борис снова полез в свой чемоданчик и достал два листа с машинописным текстом.
– Это договор. Формальность. Ни в какие суды я с ним, конечно же, не пойду. Но лучше будет, если вы его прочитаете и подпишете.
Шепетинский положил листки на стол, наверх положил ручку. И подвинул их ко мне вслед за деньгами.
4.
Опережение событий.
Письмо Маргарите, 2012 года рождения.
Письмо первое
Привет, Маргарита, привет, моя дочка.
Тебе сегодня исполнилось 16 лет.
Ты уже совсем взрослая.
Я пишу эти письма, когда тебе всего десять.
А получила ты их только сейчас.
Сделано это для того, чтобы ты всё хорошо поняла.
Скорее всего, меня уже нет в живых, Марго, но это совершенно ничего не меняет. Потому что в этих письмах и то, для чего я жил, и то, почему погиб.
Мне понадобится твоя помощь.
Впрочем, куда я спешу, давай обо всём по порядку.
Сначала я хочу открыть тебе одну тайну. Одну, но большую.
Итак, Маргарита, однажды я понял, что я – не человек. Вернее, не совсем человек. Я понял, что я – инструмент.
Инструмент Бога.
Понимаешь, какая штука: у Бога тоже есть инструменты. Такой ящик, как у мастеров из ЖЭСа, которые приходят починить электричество или потёкший кран.
В мире, который создал Бог, тоже постоянно где-то что-то протекает или нуждается в ремонте. Поэтому Богу без инструмента никак нельзя. И такие инструменты у него – люди. Люди очень разные.
Вот в своё время, давно, Бог вылепил одного человека. Вылепил, вдохнул в него жизнь, вдохнул в него сообразительность, много, и – выпустил, наблюдает. А этот человек возьми, и изобрети колесо. Ты представляешь, как сложно было людям без колеса, и как сейчас проще с колесом?
Или вылепит Бог другого человека, вдохнёт упорства, много, и выпустит. И этот упорный человек проделает тысячу неудачных экспериментов, а на тысячу первый изобретает лампочку, которая тебе сегодня свет каждый день даёт.
Так вот, я – такой же инструмент Бога. Бог сначала меня вылепил. Потом вдохнул воображения – и тоже много. Для того, чтобы я однажды изобрёл Маяки, которые светят не через пространство, а через время.
И я их изобрел.
Я попробую сейчас тебе рассказать, как работает они работают.
Когда человек помирает, его кладут в деревянный ящик, плачут с причитаниями, потом прощаются с человеком навсегда, забивают тот деревянный ящик гвоздями и закапывают в поверхность матушки нашей, планеты Земля.
Так вот, я со всем согласен, кроме одного. Я не согласен прощаться навсегда.
Это, на мой взгляд, совершенно необязательно.
Давным-давно всем известно, что есть у людей такая штука – «душа». И что штука эта путешествует из тела в тело, бесконечно.
Известно это всем давным—давно, да вот только доказать это ещё никому не удавалось. Не лепил Бог такого человека, который бы доказал. Но вот время, наконец, пришло. И Бог слепил меня.
Когда я закончил институт, мне долго не удавалось понять, отчего так криво складывается моя жизнь. Отчего так нелепо и так нескладно.
Люди вокруг жили спокойно и тихо, ходили на работы, зарабатывали себе на жизнь.
Я же ходил в дырявых кедах, пил, убегал от контролёров в автобусах, ел куриные суповые наборы ценой в доллар за килограмм, устраивался на какие-то нелепые работы, которые меня никогда не интересовали, и думал. Я постоянно думал о том, как всё устроено. Как устроено то, что скрыто от наших глаз.
Люди вокруг влюблялись, женились, строили себе дома, рожали сыновей и сажали деревья.
Я в это время думал, пил спиртосодержащий боярышник, стригся наголо, потому что не было денег на парикмахерскую, увольнялся с работ, ругался с твоей мамой и, наконец, довел наши с ней отношения до того, что наша семья развалилась.
Люди вокруг богатели, имели достаток и семью, ездили летом к морю, а зимой – на горнолыжные курорты Австрии и Франции, люди посещали памятники архитектуры, смотрели на другие страны. Одевались от Paola, дарили друг другу подарки на праздники, ходили в рестораны.
Я уже редко вставал со своего дивана, почти не выходил из комнаты. Я лежал и думал. На те небольшие потребности, что у меня были, я научился зарабатывать, не вставая с дивана: я писал сценарии, статьи, сказки, рассказы.
Тут есть один уместный вопрос.
Вопрос о том, почему, если уж я инструмент Бога, Бог не дал мне каких – то данных по улучшению этого мира сразу, без всего этого лишнего?
Потому, дочь, такие вещи должны шипами пройти через твоё сердце.
Для того, чтобы их понять.
Потому что, дочь, если Бог тебе это возьмёт и вывалит всё за один раз. Ты посмотришь на эту кучу. Плечами пожмёшь, да и пойдёшь себе дальше. Ну, в лучшем случае поковыряешься в этой куче немного, лениво, без страстного, жгучего желания. И всё.
Что же, по-твоему, опять Богу лепи человека, опять выпускай, опять наблюдай? Нет, у Бога всё устроено чётко и ровно, у него всё работает, как часы. Даже лучше, чем часы. Во много раз лучше.
Так я лежал, думал. И, наконец, я додумался. Я понял, малыш. Я понял то, что хотел понять.
Ведь если думать добросовестно, понять можно что угодно. Запомни это.
Сразу же за пониманием я увидел, отчего жизнь моя так крива. Я догадался, что я – инструмент Бога.
Я пришёл в этот мир не наслаждаться телячьим семейным бытом, кататься зимой на лыжах, а летом фотографировать город Рим. Благоустраивать дачный участок или подстригать газон около своего загородного дома. Я – инструмент.
Ты видела когда-нибудь, как работает с инструментами слесарь на СТО? Конечно, ты видела. Ты просто вспомни черную кошку в серой коробке, её чумазых котят, которых мы привозили домой купать, ты вспомни их, и мигом вокруг этой коробки возникнут стены автосервиса, встанут в полный рост синего цвета подъёмники, на которых висят машины, и начнут ходить вокруг этих машин слесаря, которые занимаются ремонтом. Ну, вспомнила? Инструмент у них в процессе работы валяется, как попало, он в следах смазки и грязи, выщербленный, ударенный сотни раз с разных сторон молотком. На то он и инструмент.
Так вот я – такой же инструмент Бога. Богу нет никакого дела, в комфорте ли я, есть ли у меня семья и много ли у меня врагов. Бог лепил меня не для того, чтобы этим интересоваться. Глупо отрицать, он, конечно, подбрасывал мне кое-что в жизни. Но ведь хороший слесарь тоже следит, чтоб инструмент не пришел в негодность. А я запросто мог. Прийти в негодность.
Итак, я изобрел Маяки.
То есть прости, немного не так. Я ничего не изобрел. Маяки существовали всегда. Я придумал, как эти Маяки продемонстрировать всем. Чтобы все увидели, что они-таки есть. И что Маяками можно и нужно пользоваться.
Теперь о Маяках оставалось только рассказать.
5.
Как я уже вам говорил, ничего, кроме пятидесяти сценариев, по которым сняли сериальное кино, моей книги и ещё живого журнала в моём творческом багаже, фактически и нет.
Рассказики и разные статьи, которые я писал для журналов и газет, очерки какие-то, работы на конкурс, дипломы на двери моей комнаты – это тоже было, но как-то совсем уж не воспринималось мной самим всерьёз. Всё это было чем-то игрушечным, ненастоящим.
Но если ещё 10 ноября в этом своём творческом багаже книгу о Маяках я никак не выделял, то сегодня, 11 ноября, книга эта уже стала казаться мне совсем немалой ценностью. Засияла, можно сказать, жемчужиной. Не меньше.
И вот передо мной сидит человек, который хочет эту жемчужину купить. Купить без моего права переиздания или дальнейшей работы над концепцией Маяков.
Купить за десять тысяч долларов.
По-моему, жемчужины стоят больше.
Тем более, что мне пришлось бы продать всё, с потрохами. Мне пришлось бы забыть о концепции Маяков.
Конечно, если бы я не видел в чемоданчике Шепетинского большого количества нарядных пачек с банкнотами, я бы, может быть, так и не думал. Но я прикинул, что с собой у него тысяч пятьдесят, не меньше. Тут же я решил, что все эти деньги предназначаются для того, чтобы купить меня и моё молчание. Просто первый заход – это как будто бы на лоха. Хотят купить дёшево. Зачем давать пятьдесят, если лох продаст за десять?
Шепетинский положил листки договора на стол, наверх положил ручку. Придвинул всё ко мне.
– Сто тысяч, – ничуть не стесняясь и глядя в глаза Шепетинскому, произнёс я. Чёрт его знает, сколько там в его саквояже. Не будем мелочиться.
Борис посмотрел на меня с печалью.
– Не расслышал?.. – сказал он, хотя было очевидно, что расслышал он всё прекрасно.
– Сто тысяч долларов, – повторил я.
– Вы верующий человек, Александр Николаевич? – спросил зачем-то Шепетинский.
– Ну допускаю… Что нечто такое есть.