Скоро появился Димитров.
Димитров поздоровался с Весниной и прошел через зал книжного в нашу офисную комнату. Даша несмело спросила меня:
– Товарищ меня сам позовёт?
– Вы знаете, товарищ совсем не самодур и не играет в большого начальника. Идите смело.
– Спасибо, – сказала Веснина. Даша подошла к двери, постучала и вошла. Через минуту в дверях появился Змитер:
– А ты чего? – обратился он ко мне. – Девушка на собеседование пришла. В твой книжный. Давай, заходи.
Ну надо – значит, зайду. Хотя, конечно, некоторую растерянность я испытал.
– Ну вот, Саша, – сказал Змитер, – как я тебе и говорил, это наш основной претендент на должность арт-директора.
Димитров из всех подавших анкеты выбирал отчего-то не двух-трёх человек для собеседования, а всегда одного. Мне казалось, из какого-то чувства порядочности. Не подошел человек, можно сказать ему об этом сразу. А не собирать компанию страждущих вакансию и «смотреть всех».
Змитер перешёл к объяснению того, зачем нам нужен «арт». Мне было скучно, я всё это знал, а Веснина в беседу практически не вступала. Когда они перешли в режим диалога, я украдкой стал смотреть на неё. Бывают люди, которые внешне не меняются до определенного возраста совсем или меняются незначительно. Веснина была именно из таких. Всё в ней было именно от той Даши, которую я в конце концов решился пригласить на свой день рождения в профилакторий. Я стал глядеть в окно. Было ли это вообще изнасилованием? Да нет, почти наверняка не было. Наверняка. Обычный пьяный секс, каких у Весниной было до этого случая, судя по её уверенным действиям в ту ночь, миллион. Я незаметно напоил, а потом изнасиловал свою любовь, вот что я сделал. Свой идеал любви, что ли. То, о чём читал книги и смотрел фильмы. В них не было ни слова о том, что человека, которого любишь, нужно поить и трахать. От того поступка мне было гадко и мерзко просто бесчисленное количество раз за эти пятнадцать лет. И в отместку себе я называл это изнасилованием, стегал себя этим словом, унижал себя. И однажды, когда я случайно встретил брата Весниной…
– Так что, Саша? – отвлек меня от окна голос Димитрова. – Тебя устраивает кандидатура Дарьи? Мы принимаем её на работу?
От воспоминаний, и оттого, что вот она сидит, Даша Веснина, у меня всё поплыло перед глазами. Я с трудом понял вопрос. Через паузу я сориентировался и сказал:
– Я обоими руками «за», Змитер. Обеими. Давай её брать.
– Хорошо, – сказал Димитров. – Дарья, давайте я вам покажу наш торговый зал, где вы будете проводить презентации.
Веснина, которая в общей сложности в ожидании постоянно опаздывающего Димитрова обошла наш зал по периметру раз шесть, тактично согласилась.
– У вас только белорусская литература? – услышал я голос Весниной за дверью.
– Да, процентов на девяносто. А вы по-белорусски не читаете?
– Читаю, конечно, но мне привычнее русский.
– О, тогда вам могу предложить книгу нашего директора, Александра Николаевича, он как раз пишет на рассейскай мове.
– Саша – директор нашего книжного магазина, – продолжал Димитров экскурс в нашу организацию. – Я – директор всего издательского дома.
– А. Понятно. Какая интересная обложка.
Видимо, Димитров всё-таки сунул ей в руки мою книгу.
– Дочь его рисовала.
– Как мило. Я, пожалуй, её куплю, сколько стоит?
«Зачем тебе её покупать, сумасшедшая Веснина. Я дам тебе десять, сто таких книг», – пронеслось у меня в голове.
И тут я отчего-то вспомнил, что Веснина всегда любила хорошие рестораны. Дорогую одежду. Да и разного рода бранзулетки ей всегда были милы.
И что, возможно, лучше дать Весниной не десять и не сто моих книг, а вот это вот всё.
И такая возможность ведь у меня была.
Я услышал звук выходящего кассового чека, Веснина попрощалась с Димитровым и ушла из магазина.
15.
На следующее утро меня звонком разбудил редактор одного из сайтов, куда я писал.
Я проснулся после бильярда с Павликом и настроение моё было не важным.
Редактор что-то говорил, я пытался понять, что. Кажется, меня за что —то отчитывали.
Редактору было интересно, отредактировал ли я интервью с Мелеховой.
Я не отредактировал интервью с Мелеховой.
Далее редактору было интересно, готова ли была подборка с лайфхаками.
Подборка с лайфхаками готова не была.
– Саша, вы работать, простите, собираетесь? Я думал вам статью дать о многоженцах, но не дам – вы же мне всё валите!
– Я вам всё валю, – с этим я не спорил. – А вы мне платите по два доллара за тысячу знаков.
– Саша, сейчас такие расценки, сейчас все пишут за эти деньги! У меня в коридоре три человека стоят – за эти деньги писать, однако, так как мы с вами работаем уже полгода…
– Зовите, – перебил я.
– Что? – не понял редактор.
– Зовите этих. Из коридора.
Я повесил трубку.
Дела мои были невеселы. Совсем. Первые деньги в новой роли директора я должен был получить только через полторы недели. А пива хотелось прямо сейчас. А ещё потом захочется есть. А ещё я не помнил уже, сколько месяцев я должен был за электричество и коммунальные услуги.
– А ещё я, кажется, вчера пропил первую свою зарплату, – припомнил я вслух события прошедшего дня. Я поднял руку с телефонным аппаратом и набрал Фашиста. Поговорили. Да, почти всю. Я пропил вчера почти всю свою зарплату. Которая будет через полторы недели.
Голос Фашиста навеял мне наш с ним разговор про Веснину.
Я рассказал ему, что встретил свою первую любовь. Павлик сказал, что если судьба снова свела нас – ей, судьбе, зачем-то это нужно.
Все эти мысли привели меня к размышлениям о том, что Веснина была очень дорогая в ухаживании девочка. Нельзя сказать, что я знал это наверняка, но так казалось.
– Да пошло всё к чертовой матери, – сказал я, глядя в потолок. – Маяки-шмаяки, человечество, великие произведения искусства, гуманизм, просвещения, революционные открытия. К чёрту.
Я встал и пошёл к тумбе, в которую положил визитку Шепетинского.
Я вспомнил слова Дэвэ о том, что если я и впрямь писатель, то я обязательно придумаю что —нибудь ещё.
Проходя зеркало, я задержался и посмотрел себе в глаза:
– К чёрту. Ясно?
Человеку в отражении было все предельно ясно.
Я нашёл визитку Шепетинского, лёг обратно на кровать и стал разглядывать строгие, сухие надписи на чёрном фоне. Буквы на визитке «Канадская береговая охрана» следовало расшифровать. Я потянулся за ноутбуком, полез в Вику, но совершенно ничего не прояснилось. Это была организация, которая обеспечивала морские поисково-спасательные операции, морскую радиосвязь, колку льда, и ещё обеспечивала какое то бла-бла-бла. Каким боком организация «Канадская береговая охрана» оказалась у нас в стране, и чем она могла бы здесь заниматься, было совершенно непонятно.
Наконец, я выдохнул и набрал номер, указанный на визитке.
– Алло, – сказал номер голосом Шепетинского.
– Здравствуйте, Борис, – сказал я.
– А, Александр Николаевич, – обрадовался Борис. – Как же, здравствуйте.
– Хочу к вам сегодня подъехать.
– Подъедете, конечно, Саша, кто же лучше вас подъедет, – ответил Борис. – Я буду на месте с 15 до 16—30.
– Мнэээ… Книги брать?
Борис задумался.
– Если на такси поедете, так и возьмите.
– На такую роскошь у нас денег нет. Во всяком случае, пока.
– Будут, будут деньги, обязательно, Александр Николаевич! Не сомневайтесь.
– Хорошо. Значит, к началу четвёртого и подъеду?
– Да, жду вас.
Надо было вставать. Решение было принято и по идее мне должно было сейчас много легче, но легче не становилось.
Я встал, попил воды, побродил по квартире. Постоял у окна. За окном уже совсем очевидно разлилась зима, но снег меня не обрадовал. Я сел за компьютер, почитал ленту. Ни один из постов не то, чтобы не зацепил. Не остался в памяти ни на минуту. Я читал предложение, переходил к следующему, а предыдущее забывал. Осознав это, я картинно потряс головой – иногда помогает и что-то картинное. И задумался – что это со мной?
Ответ пришел быстро.
Я жил со своими Маяками уже десять лет.
Это была «моя прелесть», как говорил Голум.
Почти всё, что я писал в большой форме – а написал я две пьесы и две повести – так или иначе, было связано с Маяками.
И моя неудавшаяся в коммерческом плане книга заканчивалась главой «Сверхзадача», главой о Маяках.
Я очень к ним привязался, к своим Маякам. Я полюбил эту свою концепцию. Она стала лейтмотивом всей моей жизни, смыслом её существования. Что-то неразрывно уже сплетённое со мной.
А теперь я её продавал.
– «За франки», – вспомнил я фильм «Утомленные солнцем». – «Тебя пошло купили. За франки», – повторил я фразу целиком.
Я пошел на кухню, достал сигарету и закурил. В голове крутились слова Дмитрий Валентиновича: «Можете взять и забыть. А можете взять и не забывать. Память – это дело такое…»
Я успокаивал себя тем, что в действительности ничего такого не забуду, никто ничего не может похитить из моей памяти, «что моё – то моё», напевал себе я из Розенбаума, но это отчего-то не помогало.
Мне было не двадцать лет, когда можно было прикидываться дуриком и подписываться под документами без оглядки.
Мне уже было тридцать шесть. И если я что-то обещал на словах, даже не подписывая, мне нужно было держать. И я держал. Ну, иначе нельзя. Иначе сам себя очень быстро разуважаешь, и дело не в окружающих, хотя и в них тоже.
А тут договор.
На десять тысяч долларов.
И мои Маяки.
– Да и чёрт с ними, – прошипел я зло вслух. – Придумаю что-то ещё.
Хотя мне самому было совершенно ясно, что ничего большего я в своей жизни уже не придумаю.
Я докурил, потушил сигарету, встал и снова пошел к компьютеру.
Снова бессмысленно стал открывать страницы, и тут мне пришла идея помечтать, что же это такое я себе могу позволить на красивую сумму в десять тысяч долларов.
Я откинулся на диван и закрыл глаза.
Сначала я представил себе Дашу Веснину.
Попытался представить нас с ней в городе Амстердаме. Ну, или хотя бы в Брюгге.
Я представлял, представлял, но никакого кайфа от этого не было.
В голову лезло, что я проведу неделю в этом самом Амстердаме, но потом-то. Потом. Потом я вернусь домой.
А ещё потом кончатся эти десять тысяч долларов.
И я буду и без денег.
И без «моей прелести».
Картина получалась депрессивная, чёрно-синих тонов картина, без оранжевого или хотя бы зелёного. Некрасивая была картина.
Не воодушевляющая.
16.
В половину третьего я стал собираться и вызвал такси.
Сборы на улицу у меня происходили легко – лишнего шмотья никогда не было. Одни штаны, две рубашки, выбор недолгий. Курточка, ботинки. У меня даже крем для ботинок был только один, чёрный. Поэтому все ботинки (синие, коричневые, серые) у меня постепенно приобретали чёрный цвет.
В машине меня ни с того ни с сего стало подташнивать. Это было вообще чем-то удивительным. Не укачивало меня в транспорте уже лет, по крайней мере, двадцать пять.
Я попросил водителя остановиться, вышел, закурил.
И меня тут же вырвало. Потом ещё раз.
Я утёрся, сказал таксисту: «Пять минут, Турецкий» и пошёл на остановку к киоску «Союзпечати». Больше ничего похожего на места, где могут продавать воду, я поблизости не видел.
В киоске был сок в дистрофичных двухсотграммовых пакетах.
Я посчитал деньги, хватало только на один. Я купил его, отодрал трубочку, выбросил, потом порвал едва ли не пополам пакет и жадно его выпил. Сел в такси.
– Шо, – спросил, трогаясь, таксист. – Вчера было хорошо. А сегодня не очень?
– Ага, – ответил я, лишь бы он отвязался.
– Бывает. Я однажды съел с бодуна трёхлитровую банку красных помидор, приколи?
Он рассказывал что-то ещё, я старался не слушать. Обычно после того, как вытошнит, становилось хоть немного, да легче. Сегодня почему-то не легчало. Да и с чего я вообще блевал-то, понятно не было.
Таксист продолжал что-то говорить, в собеседнике он не нуждался и я стал думать о том, что прощаюсь сейчас с, по всей видимости, самым дорогим, что у меня есть. С моей книгой.
«В полях под снегом и дождем, мой милый друг, мой верный друг, тебя укрыл бы я плащом от зимних вьюг, от зимних вьюг», вспомнил я неизвестного мне поэта и какая то неуместная, странная, как от прощания с любимой женщиной горечь заполнила меня всего.
Я писал тебя десять лет, моя книга. Я отдавал тебе всего себя, я не мыслил себя без тебя, у меня не было в жизни ничего другого, кроме тебя, весь смысл моего существования, вся моя радость от того, что я есть – она была там, в тебе.
И обблеваный возвращаясь домой, и укуренный вхлам, и в странных компаниях со странными вероятными исходами – я всегда помнил, что у меня есть ты, что мне есть зачем жить дальше, что мне есть зачем существовать, существовать здоровому и на свободе, функционировать – есть, пить, поднимать тосты и не опускать руки, мне есть зачем в конце концов даже любить людей – потому что люди – это единственный почти источник, из которого можно пить, чтобы утолить ту жажду, которая потом выплёскивается на голый лист словами.
Пусть никогда и никем не понятый, пусть презираемый добившимися многого, сытыми и удовлетворёнными одноклассниками – я был счастлив с тобой, я был счастлив с тобой почти всегда наедине, ведь редко я давал кому-то в тебя заглядывать, впрочем не то, чтобы я туда заглядывать не давал – туда заглядывать просто не хотели. Я писал тебя не про любовь и не про деньги, ни про вражду и ненависть, я не использовал для тебя таких любимых «вечных» тем, оттого ты была плоха, была не очень то востребована окружающими. Людям нужны другие люди, людям интересно лишь про других людей, может быть в этом моя ошибка, моя книга, прости. Я не насытил тебя такими историями, я не смог. Сломя голову я летел только к одному, к смыслам, к пониманиям того, из чего ткется ткань мира и зачем все вокруг и отчего вокруг все.
Конечно же, я не знаю до сих пор, получилось у меня что-то или нет.
Конечно.
Тут я переключился на мысль о том, что наверное, все таки, знаю.
Раз предлагают деньги, и деньги хорошие – наверняка что-то там действительно есть, в моей книге.
Тем сложнее было сейчас с ней прощаться.
При чем прощаться мне предлагалось навсегда.
Наконец, прибыли. Таксист назвал цифру.
– Старик, я как раз сюда за деньгами приехал. Минут двадцать всё займет, подождёшь?
Старик посмотрел на меня с большим сомнением.
– Документ какой-нибудь давай.
У меня был с собой паспорт, но паспорт мог понадобиться Борису, чтобы подписать договор.
– На вот мобильный, – нашёлся, наконец, я.
Таксист глянул на мой телефон, который был едва ли не из прошлого века, потом на меня. Я понял, что сделка не состоится.
– Чёрт с тобой, на! – я полез в рюкзак и достал паспорт. – Но на чаевые можешь не рассчитывать.
– Тут своё бы забрать, – протянул таксист. – Чаевые.
Наездили мы действительно уже много, километров сорок.
Мы приехали в тенистый внутренний дворик Минска, где я ещё не бывал. Я подошёл к одинокому подъезду. Камера. Домофон. Я позвонил. Почти сразу же домофон ответил голосом Шепетинского:
– Да-да?
– Александр Николаевич, – представился я.
– Вижу, Саша. Поднимайтесь, второй этаж, – сказал Шепетинский.
– А кабинет?
– А здесь один.
Я ещё раз окинул взглядом здание. Один кабинет? Это какой же должен быть кабинет.
На первом этаже я не увидел дверей вовсе, поднялся на второй. Там действительно был один кабинет, но на нём отчего-то была цифра: «85. Канадская береговая охрана. Борис Шепетинский. Куратор.»
Я постоял у двери, настраивался на разговор. Это получалось плохо. Никудышно даже.
Какая к свиньям Канадская береговая охрана, продолжал удивляться я. Что она делает в нашей стране, которая не то, что к океану, к морю выхода не имеет? Впрочем, я решил, что нужно бы немного собраться, распрямил спину и вошел.
Борис стоял у окна. Он определённо меня ждал.
– Здравствуйте, товарищ адмирал, – сказал я спине Бориса.