– А когда? – спросила Даша.
– Вы знаете, – я уже вполне владел собой, – это не такой простой вопрос. Обещал он через полчаса. Но я бы не доверял.
– Интересно. Мне он обещал прямо вот сейчас. Хорошо, я ему сама позвоню.
Веснина достала телефон и вышла на уже выстывшую декабрьскую улицу.
Дверь за ней закрылась.
Или узнала? Сердце, после того как увидело Веснину, стучалось ко мне из груди и напоминало: смотри, Саша. У тебя есть, есть сердце. Я повернулся к продавцам и стал вспоминать, о чём мы говорили:
– На чём мы там…
– На графике.
– Да, – я задумался. – Итак, меня, в целом, мало интересует, как вы будете друг друга подменять, у кого сессия, и кому каникулы. Меня интересует, чтобы кто-то был в смену с 10 до 16. И в смену с 16 до 22.
Строго говоря, меня и этот вопрос сейчас вообще нисколько не интересовал. Меня интересовало, что сейчас делает на улице Даша Веснина. Зачем она приходила? Вернётся ли? Господи, какой я идиот. Даже не выяснил, что ей нужно было от Димитрова.
Я увидел Дашу Веснину в первый раз в институте, в «поточной» аудитории. Я даже помню предмет, который нам тогда читали, я помню горбоносого маленького профессора в очках, я помню, где сидела она, а где я. Я даже помню, какой по счёту это была пара.
Я увидел её и сразу пропал. А она, повернувшись, о чем-то говорила с одногруппницей, увидела мой взгляд, взяла и подмигнула мне. Кажется, я тогда упал в обморок. Потом, кажется, я встал, поднял на руках весь первый корпус Белорусской государственной политехнической академии и сказал: смотри! Смотри, что я сейчас могу! Потом положил этот корпус, которые весит 822 тысячи тонн, на землю, сел на место и сказал себе: «Она будет моя».
Потом я каждую неделю с нетерпением ждал этой «поточной» лекции – наши группы пересекались только на ней, только в той аудитории на втором этаже восьмого корпуса – и несмело, робко, как никогда больше после ни на одну девушку не смотрел, смотрел на Веснину. Просто любовался ею. Вот это вот «она будет моя» я уже забыл, не нужна она была мне моей, мне хватало просто смотреть, издалека, редко, ожидая этой минуты, как ожидает «тяжёлый» наркоман новой дозы.
Но также, как это бывает с наркоманами, дозу нужно было увеличивать. Я изучил расписание группы 104216, где она училась, я ходил к аудиториям, где сейчас у неё были пары, и смотрел.
Она всё видела, однажды не выдержала, подошла ко мне и сказала:
– Мой телефон 80293777893. Позвони.
И так же просто, как подошла, исчезла.
Я стоял, потрясённый, ничего, конечно же, не записал, а просто выжег паяльником эти цифры у себя на запястье.
Потом я позвонил, в полуобморочном состоянии говорил какие-то глупости, что – не помню.
Потом как-то позвонила она. И сказала:
– Будем сегодня гулять.
Мы гуляли по территории медицинского института, недалеко от которого я жил; удивительно, но я из той прогулки тоже ничего не помню, это был какой-то морок, небывальщина, чертовщина.
Потом она поехала домой, на прощание поцеловав меня в губы.
А ещё потом, я её напоил и изнасиловал.
______
* А помнишь, я просил тебя подарить мне крылья?
Ты должна помнить, обязательно должна, я всё понимаю – про десятки поклонников и сотни имён, я понимаю даже больше, чем всё, но ты должна помнить, обязательно.
Ты пообещала тогда.
Что отдашь мне свои.
Когда отрастут.
Знаешь, я не смогу их взять.
Я просто помню, как пытался неоднократно примерять чужие – не подходят.
Не знаю, в чём дело – может быть, дело в группах крови и отторжении тканей, может, в несовместимости версий, может быть, в размере, не знаю.
Не держат.
А я хочу летать. И умел, и знал как, и даже ещё не забыл, хотя вспоминаю сейчас очень редко и нужен случай, знаешь, какой то особенный случай, таких сейчас делают очень редко, и непонятно когда его ждать – календарь красный от праздников, а случаев в нём не пишут, я искал, я знаю о чём говорю, я делил его на знаки зодиака и расчерчивал на года, ничего не выходило.
Я прошу тебя ещё раз – подари мне крылья.
Подари мне мои.
Знаешь, это какая-то ошибка Бога, может быть, даже не ошибка, может быть, сознательный обман, когда кажется, что нашёл себя в тебе, ведь ищешь всегда не тебя, постоянно ищешь себя, и находя фрагменты, срочно бежишь искать крылья.
Иногда даже получается найти.
Но никогда не дарили.
Подари мне мои.
Я, конечно же, не помню, где оставил их, но я знаю наверняка – я не поломал их и не сжёг, не заложил и не пропил, это совершенно наверняка, тебе будет очень сложно, но такие вещи и не должны быть легки, ты спрашиваешь, зачем же тебе это вообще нужно – я отвечу.
Потому что, если ты мне подаришь мои, я буду должен.
И ты наверняка понимаешь – что.
11.
Троицкое предместье города Минска имеет существенное отличие от других центральных районов города Минска.
Отличие это заключается в том, что в Троицком предместье меньше гостей и жителей столицы. Сильно меньше. Кардинально меньше.
Место это тихое, в нём располагаются антикварные лавки, художественные галереи, магазинчики сувениров, рестораны с приглушённой музыкой и кафе. Жителей практически нет, почти все здания – памятники и историческая ценность города. Квартиры, которые остались в двух-трехэтажных зданиях предместья, почти все выкупили россияне с громкими фамилиями. Эти квартиры либо сдаются в аренду, либо вовсе стоят пустующими, по ночам слепо глядя провалами своих окон на самую старую часть Минска.
Место, кстати, так и называется – Старый город.
Открывать книжный магазин в наше тяжёлое время – вообще дело странноватое. Открывать книжный магазин в таком месте, с соответствующей месту арендой – чистое безумие. Но меня это поначалу волновало мало, моё дело было директорское: наполнить магазин ассортиментом, руководить продавцами, обеспечивать необходимую документацию. Ну и было сказано, что деньги на аренду дают некие неведомые мне инвесторы, и такое положение вещей должно сохраниться ещё четыре месяца совершенно точно. Националисты хотят возрождения белорусского языка, культуры и самосознания, объяснил себе всё тогда я. Их право. Кто платит девушку, тот её и танцует.
Те же неведомые инвесторы финансировали превращение в книжный магазин пространства с розовыми стенами на первом этаже.
После того, как мы открылись и проработали два дня, ко мне пришел растерянный, если не сказать, напуганный Димитров и показал какие-то листки.
– Смотри, что мне выставил за свою работу Денис, – сказал Димитров.
Я без особого интереса посмотрел на исчерканную ручкой бумагу. Какой счёт выставил дизайнер Денис, меня интересовало мало. Не я договаривался, не мне выполняли работу, не я рассчитываюсь. Но цифры действительно были какими-то несуразными.
– Он что, дурак? – спросил я.
– Ну так, выходит, – ответил Димитров.
– Шли его нахрен. Полтораха за дизайн? – ткнул я в листок и огляделся по сторонам. Сбоку я увидел ячеистую структуру книжных полок, незанавешенные окна и кофе-машину. Сверху был обычный потолок. Снизу – плитка пола. – Где здесь дизайн? И полтораха за него?
– Вот и я не вижу – где, – сказал Димитров.
– А за работу, – продолжил я свой доклад по предоставленному счёту, – я не знаю, о чём вы там договаривались. Я ж не мебельщик.
– Мне тоже кажется, что это какой-то треш: «Итого: две тысячи двести»…
– За неделю работы по сборке мебели два косаря?
– Он говорит, что они же вчетвером работали, – Димитров был печален.
– Тебе какая разница, всколькиром? А если б он десять человек позвал на сборку, ты бы пятёху ему отдал?
– Нет. Не отдал бы.
– Ну так и придерживайтесь того, о чём говорили на берегу. В самом начале о чём договаривались.
Димитров горестно вздохнул.
– Ни о чём не договаривались. Я же не думал, что у Дениса в голове вот это вот…
– Ооо, – протянул я. – Если ни о чём не договаривались – это худо. С одной стороны. С другой – вообще можешь ему ничего не платить. Раз у вас такая вот любовь взаимная. Без обязательств.
– Нет, ну совсем ничего не платить нельзя, – сказал Димитров.
Помолчали.
– Я не знаю даже, что тебе тут и советовать. У тебя же с ним отношения. А не у меня. Спроси у инвесторов. Может быть, они захотят рассчитаться по этому счёту.
– Не захотят, – Димитров, казалось, сейчас растает от горя, оползёт зимним сугробом на пол и станет лужей.
– Я даже спрашивать не буду, – добавил он.
Помолчали опять.
– Ну зови его на разговор, что остаётся. А сколько дадут, ты хотя бы имеешь представление?
Димитров, как глава нашей концессии, сильно пошатнулся в моих глазах.
– Уже дали. 1200 евро.
– За всё – и дизаен, и работа?
– Да.
– Немножечко разошлись, – в задумчивости сказал я. – Зови, что ещё остаётся-то?
12.
Разговор с дизайнером Денисом получился ожидаемо тяжёлым. Денис, который понимал уже, что кручёный пас, пущенный им Димитрову, скорее всего, не пройдёт, сидел, набычившись. Это выглядело несколько смешно: тощий, под два метра ростом, в непременной дизайнерской бороде, с большими дизайнерскими глазами, Денис сейчас хотел быть похожим на Сильвестра Сталлоне в его лучшие годы. Встреча происходила в кафе, а не в самом книжном. Чтобы не травмировать психику продавцов и бухгалтеров.
– Мы работали вчетвером, – как можно более мужественно сказал Денис. – Ты обещал рассчитаться. Так?
– Ну так, – ответил Димитров. – Но я-то думал, что я тебе отдам твой гонорар, а ты уже рассчитаешься с этого гонорара с людьми.
– 1200 евро за всё? – спросил Денис. – Это – твой гонорар?
– Это – твой гонорар, – сказал Димитров.
– За проект дизайна? И за работу по сборке?
Дальше следовал скучный понос на полтора часа обсуждений. Мы все втроём знали, что проекта никакого, по сути, не было. Но Денис пучил глаза и пытался убедить сначала себя, а потом нас, что проект был.
Было тягостно слушать, но я старался не перебивать.
Затем я высказался в том смысле, что бы мы сейчас не услышали, больше, чем 1200 евро Денис за свою работу не получит.
Денис, не торопясь, откинулся на спинку стула. Я испытывал к Денису чувство любви, я писал об этом. Но сейчас было совершенно очевидно – моё чувство было совсем безответным. Трагичный дизайнер меня не любил.
Денис немного подумал.
– Давайте деньги, – сказал он.
Тут слово взял Димитров.
– Денис, если у нас так всё складывается… Нам бы расписку тогда…
– Хорошо, пошли.
Мне очень не понравился ни тон Дениса, ни его решительность. Было совершенно ясно, что после расчёта обязательно будет продолжение истории.
Мы вернулись в книжный, Денис написал расписку и с нехорошей улыбкой протянул её Димитрову. Когда Змитер протянул руку, чтобы её взять, рот Дениса из улыбки искривился в гримасу, он задрал руку с распиской вверх на весь свой двухметровый рост и сказал:
– Сначала деньги.
Димитров достал из внутреннего кармана деньги, протянул, не считая, Денису.
Денис, так же, не считая, принял деньги и отпустил расписку с больше чем двухметровой высоты. Расписка красиво закружилась в воздухе, самолётиком отлетела к стеллажам и замерла на полу.
– И что, ты думаешь, что ты прав вот сейчас? – спросил Димитров.
– Я думаю, что не прав ты. Вот с этим, – Денис указал на меня. – И очень скоро я докажу это вам обоим.
– Ты нам угрожаешь, Денис? – спросил я.
Денис ничего не ответил мне. Он только сверху вниз, почти в упор посмотрел на меня взглядом, в котором по-прежнему не было любви. Сложил, не отрываясь от меня, деньги в карман. И пошёл на выход.
– Пока, буратины, – на прощание сказал Денис. – Точнее, до свидания.
13.
В жизни почти каждого человека есть знакомый, который отбывал срок наказания в тюрьме.
У меня тоже такой знакомый был и звали его Павлик. Павлик Фашист.
Мы встретились морозным утром с Павликом около его автосервиса, мне нужно было взять у Паши кое-какой инструмент, сейчас Фашист открывал ворота в гараж. Ворота не открывались.
Павлик подышал на дырку в замке, потом попытался сунуть ключ.
– Не лезет, – Павлик был раздражён. – Внутри растворителя сколько угодно. Пырснул – в два счёта бы разморозилось.
Фашист постучал по воротам.
– Тама. А сейчас чего делать – не представляю.
Павлик отошёл от ворот и в задумчивости потер подбородок.
– А ты разденься по пояс – и прислонись, – дал я совет. – Отогрей.
Павлик оглянулся на меня:
– Дело говоришь, – сказал он. – Только я – директор, не пристало директору голяком на улице стоять. Давай лучше ты, м? Я твои вещи подержу?
– Не, Паулик, – ответил я. – Я теперь тоже директор. Мне тоже не пристало.
– Это чего это ты директор? – Фашист достал из кармана скрепку и стал ею выковыривать лёд из замка.
– Книжного магазина. В Троицком предместье.
– В Троицком, – сказал Павлик, сосредоточено работая скрепкой. – Лавка, поди, какая-нибудь на три квадрата. В Троицком аренда дурная.
– Восемьдесят два, – сказал я.
– Что восемьдесят два?
– Квадрата.
Фашист, у которого ключ, наконец, забрался в нужное отверстие, замер, так и не повернув его.
– Вы идиоты, – немного подумав, сказал он. Затем, наконец, Павлик сделал несколько движений ключом, замок открылся, Павлик толкнул ворота и повернулся ко мне:
– Прошу!
Я вошел в ангар павликовой станции и огляделся. Три подъемника, яма, тумбы «Спутников», в которых слесаря хранят свой инструмент. Не бедно.
Павлик остановился перед тумбой с инструментами, поковырялся, вынул ключи, которые мне были нужны для ремонта и отдал.
– А ты чего сегодня делаешь-то? – внезапно спросил Павлик.
– А что?
– Ну как – «что?» Сегодня четверг.
Я вспомнил, что раньше мы собирались по четвергам в бильярде. Павлик продолжил:
– Такая новость… Такая должность… Пришел бы. Посидел с рабочими.
– А, – понял я. – Ну так, для информации – у меня зарплата 200 баксов пока.
– Зажиточно директора книжных живут, – Фашист пошёл по «Спутникам» сверять инструмент. Инструмент слесаря «пятили» с завидной регулярностью.
– Не знаю, куда дензнаки складывать, – тут я вспомнил, что уже лет сто, наверно, не играл в бильярд. – Тысячу лет вас всех не видел. А кто сегодня будет-то?
– Валентиныч твой будет. Близнецы. Петя. Приходи. Я ставлю.
«Сколько же они мне ставить-то будут, – подумал я. – До конца жизни, что ли?»
– Не. Так не пойдёт… Разве что в долг. До первой зарплаты.
– Ты же меня знаешь, – сказал Павлик. – В долг – значит, в долг. Я долгов не прощаю.
– И не надо, – меня уже охватило радостное возбуждение. – Во сколько?
– Ну, набери меня, – Павлик задрал голову и близоруко сощурился на часы, что висели над воротами станции. – Ну часа в четыре набери. Добалакаемся окончательно, э?
– Э, – согласился я. – Отчего же не «э».
14.
Тогда, пятнадцать лет назад, в жизни Весниной я значил очень мало. Я плохо представлял себе, сколько у неё поклонников и связей, но для меня было очевидно, что много. Она была вершиной женской красоты, апогеем, совершенством.
То, что она обратила на меня внимание тогда, в институте, было с её стороны каким-то проявлением мягкости и сострадания.
И совсем неудивительно, что через пятнадцать лет после института она меня не узнала. Я ещё немного поцеплялся за то, что, может быть, она просто сделала вид, но обманывать самого себя я не любил и поэтому, когда Веснина появилась ещё раз в книжном и обратилась ко мне на «вы» с той отстранённостью, с которой обращаются к незнакомым людям, я не был удивлен нисколько.
– Добрый день, – Даша дежурно улыбнулась. – Димитрова, надо думать, ещё не было?
– Не было, – я чуть было не сказал «Даша», но вовремя одумался. – А большая ли тайна, по какому вы вопросу?
– По вопросу трудоустройства, – ответила она. – А большая ли тайна, кто, собственно, вы?
– Я – ответственный за кофе-машину, – ответил я. – Если вам повезёт устроиться у нас, я буду делать вам кофе.
– Да? – непонятно было, поверила Веснина в это или нет.
– Да.
– Ну я тут у вас погуляю немножко. Должны же мы со Змитером когда-то встретиться.
– Погуляйте, конечно. Кто же лучше вас погуляет, – вставил я оборот Шепетинского.
Веснина улыбнулась мне и пошла осматривать полки с книгами.