– Здорового человека, здорового, – прошептал я и добавил, подражая Венечке Ерофееву. – Тяжело мне, ангелы. Дайте поспать. Напойте колыбельную. А?
Я сказал и прислушался. Иногда, откуда-то из совсем далёкой соседской квартиры доносились неясные, но явно религиозного характера песнопения. Я считал их колыбельными песнями ангелов – именно для меня. Но сегодня ангелы молчали.
Я вздохнул и перевернулся на другой бок.
– Вот сколько производит хорошая бетономешалка? – подумал я. Спать не хотелось совсем. Вернее, хотелось. Но не моглось. – Я был бы хорошей бетономешалкой, или нет? Если в меня засыпать цементу, песка и бетону?
Я снова перевернулся. Хотелось думать о приятном, и я стал думать о том, что я был бы хорошей. Производительной бетономешалкой.
При выходе из запоя ночью существует одно руководство, одна заповедь, которую нужно неукоснительно соблюдать. Заповедь эта – ляг и не шевелись. Не крутись из стороны в сторону, лучше не будет ни на одном из боков, на спине не будет лучше тоже; если ляжешь на живот, это опять тебя ничем не спасёт. Даже если разверзнутся небесные хляби*, и сам Сатана в чёрных молниях прыгнет тебе за спину – не переворачивайся на другой бок и не смотри на него. Тем более, что, скорее всего, это никакой не Сатана, а твоя кошка решила ободрать картонный футляр от гитары. Оттого и столько звука.
Не вертись. Это просто состояние организма, когда ему плохо в любом положении. Будешь вертеться – совершенно точно не сможешь заснуть.
Заповедь эту я хоть и знал твёрдо, но никак не соблюдал, и этой ночью, если бы у меня была резьба, я бы уже давным-давно провертелся в спинку кровати и намертво там бы застрял. Где-то предположительно по пояс.
Я убеждал себя не шевелиться, я говорил себе: попробуй лучше дышать тихо и размеренно, а ещё попробуй остановить все мыслительные процессы. Я знаю, это почти невозможно, но попробуй – без этого никак не уснуть.
В такие ночи слух мой отчего-то становился очень острым, и я знал прекрасно, что где-то в квартире внизу завели собаку, и что спит она в коридоре. Знал периодичность походов соседей в туалет. Знал, что по уикендовым ночам кто-то ходит на балкон курить, знал, во сколько кладут спать детей, которые топочут сверху, мог дешифровать все движения моей кошки – откуда она спрыгнула или что пошла жрать, а может быть, и вовсе залезла на стол.
Ночь – она вообще для звуков. Когда исчезают почти все информационные поля, все эти радиоприемники и телевизоры, DVD-проигрыватели и каналы, по которым смотрят порнофильмы, всё-всё исчезает, до последнего держится только лифт – он может загудеть и в два, и в три ночи, а по выходным загудит обязательно.
Эти мои размышления прервал телефонный звонок.
У товарища Розенбаума есть песня «Ночной звонок». В ней, в этой песне он сообщает, что не любит ночные звонки. Говорит, что кроме беспокойства, ничего такие звонки не несут. Я вполне разделял эту мысль, но трубку, тем не менее, взял. Слава богам, это был ДэВэ, от которого не стоило ждать каких-то неприятностей.
– Здравствуйте, ДэВэ.
– И вам того же, АН. Я понимаю, что поздно. Но дело достаточно безотлагательное. Тем более, что по вашей просьбе. А я завтра улетаю в Лондон, понимаете ли.
– Понимаю, кто же лучше меня вас поймёт, ДэВэ. Говорите…
– Тут такое дело… Что лучше не по телефону. Это про вашу организацию, АН.
– Про Шепетинского, что ли? – я считал себя очень проницательным мальчиком.
– Александр Николаевич, – я будто наяву увидел, как досадливо морщится Дмитрий Валентинович. – Я же говорю. Не надо ничего по телефону… Хотите, приезжайте ко мне в течении получаса. Нет, встретимся после Лондона… Хотя есть некоторые обстоятельства, что встретиться стоило бы до моей командировки.
– Понял, – понял я. В том числе понял, что прокололся и очень может быть где-то подставил ДэВэ и себя, назвав фамилию Шепетинского по телефону. – Тут всё зависит от такси, ДэВэ. Я ведь не на самолёте. Но должен успеть.
– Будете через сорок минут – ничего страшного.
Я действительно был у ДэВэ через сорок минут.
20.
Когда ДэВэ открыл дверь я вместо «здравствуйте» сразу спросил:
– Ну?
– Что же вы так разволновались-то, Александр Николаевич? – спросил ДэВэ. – Разувайтесь. Проходите.
Я стал разуваться и проходить. Зашли на кухню, ДВ стал делать кофе. Я его не торопил. Кофе машина стала лить струйку кофе в чашку и Дмитрий Валентинович наконец начал.
– Сама организация, и сведения о ней, знаете ли, достаточно скучны, – сказал ДэВэ и поставил две чашки на стол. – Хотя и не лежат в открытом доступе. Да… Не лежат.
– Если вы потратились, вы скажите, ДэВэ! – ответил я. – Вы же знаете, я сейчас при лавандосе.
– Да ну что вы в самом деле… Глупости какие-то говорите, слушать неудобно, – ДэВэ сделал сострадающее моей глупости лицо. – Выпьете что-нибудь?
– Нет, – на второй день после запоя я был твёрд совершенно, как камень*. – Я в состоянии устойчивой ремиссии…
– А. Понимаю, – ДэВэ посмотрел на меня, всё понял про мою ремиссию и начал о говорить о главном. – Ваша канадская береговая охрана занимается на территории Беларуси совершенно легальным и приносящим стране валюту бизнесом. Закупает у нас оборудование, в том числе и высокоточное, которое помогает осуществлять функции охраны береговой линии государства Канада.
– Всё? – я сглотнул.
– Почти. Почти всё, Александр Николаевич. То есть, в известном смысле всё… Я бы мог вам, при желании, достать списки того, что они закупают. Такой список недорого отдавали. Но мне почему-то показалось, что это вам безо всякой надобности.
– Если они действительно просто закупают оборудование…
– В этом даже не сомневайтесь. Легальность им обеспечивает именно это. Государственный, понимаете ли, заказ. Ошибки быть не может.
– Ну тогда конечно. На кой чёрт мне смотреть на их оборудование…
– Я подумал совершенно аналогично. Но, Саша, но! – Дмитрий Валентинович явно собирался теперь сообщить нечто важное. – Я нашёл тебе человека, который поступил ровно так же, как и ты.
Иногда, в редкие моменты, ДэВэ обращался ко мне на «ты». Но уловить связь, когда именно наступали такие моменты, я не мог.
– Эээ, – не понял я. – Это как же?
– Он не пошёл с ними на сделку. С этой организацией.
– Отказался?
– Ну да. Ты же отказался продать им книгу…
Тут я вспомнил, что не поставил ДэВэ в известность о том, что книгу свою я таки продал.
Продал с потрохами.
– Это я сначала отказался… – приступил я к объяснению.
– Да это не важно, Александр Николаевич! – сказал ДэВэ. – Понимаете, я нашел ещё одного человека, которому поступило такое же предложение, как и вам!
– А, – сказал я. – Ну конечно. Понимаю. Это же многое может прояснить.
– Есть тут только один небольшой момент, Александр Николаевич, – ДэВэ откинулся от меня на спинку стула и несколько замялся. Посмотрел на меня. И сказал:
– Человек, которого я вам нашел… Ммм… он малость с прибабахом…
Я пожал плечами.
– Я уж не знаю, ставили ли ему диагноз врачи, – продолжил ДэВэ. – Но в том, что он мнэээ… несколько сумасшедший, сомнений нет.
– Несколько?
– Да. То есть, никакого буйства, нет, в этом замечен не был. Но, вот некоторые данные… вот послушайте, – ДэВэ взял со стола листок и начал читать. – 46 лет, Юрий Леонидович Юркевич. Нигде не работает. Живет с мамой, сдают ещё одну квартиру в аренду. Даже это не делает его особенно странным, но, но, но, – Дмитрий Валентинович бежал глазами по тексту. – А, вот. Ежедневное его занятие. Это переносить свои деньги из банка в банк и перекладывать с вклада на вклад. Каждый божий день. Ну когда работают банки, безусловно.
Дмитрий Валентинович отложил свою бумажку.
– Да уж… Человек точно не без привета, – сказал я.
– Да. Более того. Он считает. Что, перекладывая свои деньги с вклада на вклад, – здесь ДэВэ сотворил театральную паузу. – Он управляет денежными финансовыми системами мира, представьте себе! Увязал как-то банки с планетами и по движению планет смотрит, в какой день, когда чего переносить. Понимаете?
– Какой задорный… – тут я задумался. – Послушайте, ДэВэ. Ну, а если… Если и впрямь управляет? Вдруг… Вдруг у него именно этот проект и хотел купить Шепетинский?
– Была такая мысль, АН, была, – сказал ДэВэ. – Ничего похожего. Во-первых, он одет, почти как бомж… С мамой живут на её пенсию. Во-вторых, по этому поводу у него в голове такой кавардак, что и слушать неудобно… По некоторым другим вещам кавардак, кстати, тоже. Но чего-то от него добиться можно наверняка, общие рассуждения достаточно чёткие… Без вывертов.
– А ведь Перельман тоже с мамой жил, ДэВэ, – сказал я. – И тоже одет был, будем прямо говорить, не очень…
– Ну Александр Николаевич, у вас будет шанс поговорить обо всём с ним самостоятельно. Может быть, так сказать, объедините ваши усилия и ваши идеи…
– Вот так вот ходит-ходит человек в отцовском драповом сером пу-альто, – сказал я мечтательно. – А потом – бац. И накрывается какая-нибудь платёжная система, а? А человек этот в отцовском драповом сером пальтеце с этого – миллионщик. Как вам?
– Поговорите, поговорите с ним сами, АН. Мне кажется, вы все поймёте достаточно быстро. В общем, вот его телефон, извольте. Юрий Леонидович Юркевич, 1964 года рождения. Записали?
Я записал данные Юркевича в мобильный.
– Мы там небольшой ремонтец в его квартире сделали. Косметический. Больше для мамы. В общем, он будет рад с вами поговорить о Шепетинском. Мы с ним друзья. А друг моего друга, – Дмитрий Валентинович поднял палец, – сказал мне Юрочка на прощание, мой друг.
– Когда он ждёт моего звонка? – спросил я.
– Расстался я с ним сегодня… Так что лучше завтра, чтобы по горячему, так сказать… Чёрт его знает, насколько мы с ним друзья, понимаете? Я вас сегодня и позвал поэтому. Возвращаюсь я только через три дня… Так что лучше завтра, АН.
– Ниски вам поклон, ДэВэ. И это безо всякого юмора. Очень помогли.
– Отдадите мне данными о моем Маяке, АН, – ДэВэ улыбнулся. – Раз уж вы хотите безо всякого юмора.
– Зря вы не верите, – несколько обиделся я.
– Если бы не верил, пальцем бы ради этого дела не пошевелил, – ответил ДэВэ уже серьёзно. – У меня просто ещё тут дел полно. А родиться в следующий раз… – ДэВэ пожал плечами. – Кто же от этого откажется.
Я помялся в дверях.
– Мне один мой приятель, рассказал о том, что его мама стоит и смотрит в окно. Часами. Представьте себе.
– И что? – не понял ДВ.
– А это история про бабушек, которые смотрят в окно, Дмитрий Валентинович, понимаете? Только эти вот бабушки, которые ещё совсем недавно было «какими-то не ясными бабушками, которые смотрят в окно» – это уже наши мамы, понимаете?
Тру смотрел на меня и вроде бы понимал, что я хочу сказать. А вроде бы и нет. Тогда я решил все-таки пояснить
– Очень мало для каждого из нас одной жизни, ДВ. Трэсь – лясь, оглянуться, кажется, не успел, а твоя мама – это та бабушка, которая смотрела в окно и с которой было смешно, что вот есть такие бабушки – смотрят от безделья в окно. Доживают. Точно также мы не успем никуда оглянуться, а уж и помирать надо. Нехорошо это. Если навсегда.
Я вышел за дверь и поехал домой.
21.
Жизненный принцип «пришёл на работу позже – значит, уйти сегодня нужно будет пораньше» мне знаком, близок и понятен. В книжном я старался появляться не раньше полудня. Хотя бы потому, что не видел в раннем появлении пользы ни для себя, ни для сотрудников, ни для книжного. Была, конечно, ещё Веснина. С которой находиться рядом было без преувеличения праздником. Но принцип, о котором я написал выше, был близок и ей.
Сегодня, однако, меня ждал сюрприз. На рабочем месте меня уже караулил Димитров. Я сел за свой компьютер, и Димитров сказал:
– Саша, надо бы уделять больше внимания работе. У тебя накопилось столько текучки, что подумать страшно. А я тут поспрашивал у продавцов… Ты, оказывается, раньше двенадцати и не появляешься!
Я подивился такой перемене в Димитрове.
– Чо за текучка? Почему я о ней ничего не знаю?
– Ну как что за текучка, Стецкий, – кажется, в первый раз за всё время Димитров назвал меня по фамилии. – Ну, сходи в зал, посмотри на ассортимент! Где сувениры, где календари, где наша национальная белорусская символика, Саша? Где это всё, я тебя спрашиваю? Где книги от государственных издательств, почему у нас нет ни одной книги от государственных издательств, Стецкий? Почему у нас бачок, в конце концов, в туалете течёт, Александр Николаевич?
Это уже было ни на что не похоже. Так он со мной никогда ещё не разговаривал. И не хотелось бы, чтоб разговаривал в будущем. К тому же в магазин зашла Веснина и мило чирикала о чем-то с продавцом. По всей видимости, Даша услышала, как Димитров меня распекает, и тактично решила пока не входить в офисную комнату.
– Ты перепил что ли вчера, Змитер? – спросил я.
Димитров отвернулся к окну и как-то сразу сдулся, стал меньше и незначительнее.
– В государственные издательства, ты сказал, мы пойдём вместе, – напомнил я. – Сказал, что один я там нахватаю, чего потом за год не продашь. Сувенирку заказали в «Адлиге». Обещали привести на неделе. Ещё я был в «Закутке» по поводу сувенирной продукции, там ничего интересного, побрякушки какие-то. Нам нужны здесь побрякушки? Я же тебе звонил, спрашивал.
Димитров молчал.
– Символику твой знакомяга какой-то делает, перевозчик, – продолжил я. – Ты с ним сам договаривался, сказал, чтобы я не лез. Календари вот лежат, их просто ещё бухгалтер в зал не оформила. Вот, – я взял со стола бухгалтера и бросил к Димитрову на стол пачку календарей. – Что там ещё. А, унитаз. Унитаз, Дима, у нас течёт оттого, что это ты заключал договор аренды на помещение…
Я стал рассказывать дальше своё видение наших совместных дел, но Змитер меня перебил.
– Меня жена выгнала, – буркнул Димитров и достал что-то из-под стола. Щелкнул крышкой, срывая пломбу, и глотнул прямо из горлышка. Водка. Меня передёрнуло.
– Будешь? – спросил мой самый главный директор, кривясь и ставя бутылку на стол.
– Не буду, Дима. Прости. Чуть выбрался вчера.
– А, – сказал Димитров. – А я вот так и не выбрался. Вчера пришёл домой, а в двери верхний замок закрыт. От которого у меня ключа нет.
– Строгая у тебя жена.
– Специально врезали, – с каким-то мазохистским удовольствием произнес Димитров. – Чтобы я выбраться не смог, когда запой. Хорошо, пусть запои действительно не нужны, пусть замок…
Жена действительно иногда просто не выпускала самого главного директора из дому. Я сначала не мог этого понять, потом смеялся, затем начала раздражать невозможность оперативно решить какие-то вопросы.
– Но, чёрт побери, не домой же меня не впускать мы этот замок повесили!
Димитров добавил много матом. Потом снова приложился к горлышку своей бутылки, и в этот момент вошла Веснина. Змитер, не отрываясь от горлышка, перевёл взгляд на Веснину, махнул ей рукой – «заходи», спокойно допил, сколько хотел, и поставил бутылку. Теперь уже, правда, под стол.
Веснина не повела своей четко очерченной, «вразлет», бровью. Я поздоровался с ней. Она со мной. Мы приступил к своим делам.
У Змитера же, похоже, сегодня никаких дел не было. Он ещё немного посидел, впитал и переварил. Потом Димитров заинтересовался порезом на полу:
– Гляди ты! Только же постелили линолеум… новое всё… А уже порез.
Он оглянулся на нас:
– Никто не знает, чем бы тут..? – спросил директор издательского дома.
– Иодом можно, – неожиданно предложила Веснина.
– Или зелёнкой, – добавил я.
Димитров пошевелил ногой линолеум и совершенно беззлобно сказал:
– Юмор – это хорошо… – тут новая мысль пришла в его светлую голову, и глава концессии спросил:
– А может, у кого трубка есть? – спросил Димитров. Сигарет он не курил, курил исключительно табак.
– Как ни прискорбно, – ответил я.
У Весниной трубки также не было.
Змитер подумал и сказал:
– А вот скажи мне, Саша.
Учредитель концессии собрался с мыслями и продолжил.
– Почему я всё время хожу и побираюсь, а? Почему я не могу просто сходить на Октябрьскую и купить себе там недорогую… Пусть…