Были ещё вопросы. Спрашивали о возможных вариантах поведения Любы, о действии препарата на внутренние органы, на органы зрения, слуха, обоняния. Проводили разные эксперименты: выключали свет, и «враг» перемещался, меняли «врага», объявляли «врага» другом. Ростислав Моисеевич комментировал поведение девушки, отвечал на вопросы, а сам всё время посматривал на часы. Постепенно пыл и ярость девушки стали угасать.
– Сейчас девушка заснёт, – объявил Ростислав Моисеевич. Её сон будет почти нормальным.
– Что Вы имеете в виду?
– Можно сказать даже нормальным, но сильно углублённым, беспробудным. Пока я ещё не нашёл более удобного способа выводить человека из трансового состояния. И ещё, во время сна проводится сеанс… Вы всё увидите сами… А сейчас, господа, обратите внимание на девушку, принявшую препарат РК-2. Она сидит с отсутствующим видом. Это прекрасный робот, который можно заставить заняться любой самой грязной работой: чистка, уборка, сельскохозяйственные работы.
– Как это сделать? – спросил старичок.
– Что?
– Как заставить её?
– Приказом.
– Приказ слуховой?
– И не только. Сейчас я продемонстрирую вам слуховые приказы, но мной разрабатываются и другие виды воздействия, в частности, через Ростозвуковое излучение.
– Ростозвуковое? – выразили удивление присутствующие.
– Да! – энергично ответил Ростислав Моисеевич, и в его глазах предательски на доли секунд мелькнул восторг победителя, который Ростислав Моисеевич усилием воли быстро сумел потушить. Рано, ещё рано даже говорить об этом, но так хотелось похвастаться. Посыпались вопросы о новом виде излучения, но Ростислав Моисеевич обвёл присутствующих жёстким взглядом и категорически заявил:
– Господа, придёт время, и я ознакомлю вас с результатами моих исследований, и с действием этого явления, а сегодня вы приглашены для того, чтобы я на примере этих девушек с улицы продемонстрировал вам действие препарата РК. Отвлекаясь на Ростоизлучение, мы теряем драгоценное время. Действие препарата у Лены уже началось, и уже в активной фазе.
– Да, да, – виновато поспешили согласиться присутствующие.
Лену заставляли убирать осколки стекла с пола, гладить бельё, мыть грязную раму. Всё девушка делала с подчёркнутой аккуратностью. Она ни разу ни обожглась, ни укололась. При этом лицо её оставалось безучастным. Она даже не поднимала глаз, выполняя то или иное приказание. Вопросов было много. Присутствующих интересовало, что, если девушка совершенно не имеет того навыка, который требуется от неё для выполнения приказа, спрашивали о её самочувствии и т. д.
Неожиданно расхохоталась Люся.
– Господин Гутман, Вы ничего не говорили о том, что Ваш препарат вызывает смех, – ехидно улыбаясь, заметил яйцеголовый мужчина с козлиной бородкой. Глянув на него, Люся расхохоталась ещё сильнее, на её глазах даже проступили слёзы.
– Люся, не смейся, ты нам мешаешь, – скомандовал на русском языке Ростислав Моисеевич.
Люся тут же подавила в себе смех, но лицо её серьёзным не стало, оно вновь приняло глуповатое выражение с блуждающей улыбкой. В тишине, нарушаемой лишь лёгким скрипом салфетки о стекло, Ростислав Моисеевич ответил:
– Не думаю, что смех девушки вызван действием препарата. Ведь находясь в трансовом состоянии, она продолжает жить: видит, слышит, осязает, и, возможно, многое понимает.
– Многое из сказанного Вами?
– Нет, не совсем так. Безусловно, она слышит и меня, но вряд ли что-либо воспринимает осмысленно, тем более, что девушка почти не знает языка. Говоря, что она многое понимает, я как раз имел в виду наоборот, она сейчас понимает много меньше того, что бы должна понимать в нормальном состоянии, но нельзя сказать, что она не понимает ничего напрочь. Её центральная нервная система… Ростислав Моисеевич говорил много, уверенно, доказательно.
Люся сидела, смотрела на окружающих, и в её голове рождались недомысленные мысли, мысли-обрывки, додумать, домыслить которые она не могла. «Я… Что я? Эдик говорит что-то… Что?.. Кто это? Какой смешной яйцеголовый… Похож на… На кого? Кто похож? Лена моет раму. Мама мыла раму. Мыла мылом… Что я тут…»
Потом в голове стала появляться мысль: «Я сделаю, я должна сделать». Эта мысль, мешаясь с другими, всё чаще и чаще, стала вырисовываться чётче, и, наконец, повисла в сознании Люси одна, вытеснив все другие. «Что мне сделать? Я сделаю! Я должна сделать!». Готовность исполнить желание, неважно чьё, читалась и на её лице, всё ещё не утратившем признаки дебилизма.
– Люся, ты готова исполнить мои желания? – спросил Ростислав Моисеевич.
– Да, – с нетерпеливой охотностью закивала головой девушка.
– Станцуй нам!
Люся не заставила себя ждать. Она стала танцевать под музыку, которая была слышна только ей одной, так как в действительности вовсе и не было никакой музыки.
– Сделай мостик!
Мостик получился на славу.
– Сядь на шпагат!
Шпагат не растянулся на сто восемьдесят градусов, но всё же.
– Этот мужчина, – Ростислав Моисеевич указал на ближнего мужчину, – хочет тебя.
Люся охотно пошла навстречу мужчине, игриво покачивая бёдрами.
– Нет, Люся, иди ко мне!
На слове «нет» Люся остановилась, повернулась к Ростиславу Моисеевичу и пошла к нему.
– А что, если кто-то другой будет давать ей команды?
– А может ли она одновременно выполнять команды разных людей?
– Как она поведёт себя если…
Вопросов было много. Ростислав Моисеевич отвечал на все, часто подтверждая ответы демонстрацией.
Люся выполняла пожелания мужчин, а в голове всё продолжала висеть та же мысль: «Что исполнить? Я исполню!» Минут через тридцать пять эта мысль стала мало-помалу увядать, размываться, тонуть в какой-то дали, и, наконец, наряду с ней в сознании девушки проскользнула новая мысль: «Хочу спать!» Проскользнула кратко, неуловимо, и за ней стали появляться обрывки других мыслей, всё более и более вытесняя мысль «Я исполню!». Минуты через три снова возникла мысль «Хочу спать!» На этот раз она прозвучала чётко и выразительно, разметав на тысячи несобираемых брызг все другие мысли, роющиеся в её голове, и повисла в сознании, заполняя всё существо девушки.
Люся невидящими глазами смотрела на Ростислава Моисеевича, она видела его, слышала, но только сотые доли секунд, мозг не фиксировал ни увиденного, ни услышанного, не фиксировал никаких ощущений. Она жила, и не жила. Наконец, Люся услышала в свой адрес: – Иди в кресло, спи!
Люсе снился сон, в котором она шла по лесной тропинке, и всё надеялась, что вот-вот появится опушка или что-то ещё, а лес всё продолжался, кругом было мрачно, сыро, прохладно.
Проснулась Люся от толчков и крика матери. Не сразу она поняла, где находится, а, поняв, не могла вспомнить, как она оказалась дома, ведь она уехала на выезд, или это приснилось? Из оцепенения Люсю вывел вопрос матери.
– А что ты в институт-то не пошла? Прогуливаешь что-ли?
– Нет, – по привычке рефлекторно стала сочинять Люся. – У нас сегодня коллоквиум в четыре…
– Так ведь уже шесть часов! Ты ж проспала. Это всё твои гулянки.
– Мам, а какое сегодня число? – почему-то неожиданно для себя спросила Люся.
– Не знаю… То есть шестнадцатое, у нас же сегодня был методсовет. Знаешь, всем очень понравилось моё выступление, а Нелли Львовна даже попросила меня подготовиться к выступлению в районо на тему «Воспитание в подростке…». Но Люся больше не слушала мать. Шестнадцатое, шестнадцатое, а вчера, пятнадцатого, у них был выезд. Они же куда-то ездили, а вот куда? А деньги целы? Как только мать вышла из комнаты, Люся кинулась к комоду, вынула сумочку из-под груды белья, куда она её прятала от родителей, открыла нервными движениями и успокоилась, деньги – триста долларов, как и договаривались с Лёшей, были на месте.
Но успокоение от наличия денег вновь вытеснилось тревогой, тревожило то, что она совершенно не помнила, как провела вечер и ночь с пятнадцатого на шестнадцатое, как добралась домой, как…, словом, ничего не помнила с того места, как отъехали от дома. Ехали не к Серёге, это точно, Стас ещё посмеялся над Ленкой, а вот куда? Люся встала и стала звонить подругам. Номер Лены не отвечал, Люба отозвалась сразу.
– Я тоже ничего не помню, – с каким-то трагизмом в голосе ответила Люба. Часа через три звонила Лена, которая, оказывается, только что проснулась, она тоже ничего не помнила. Узнать что-либо у ребят тоже не удалось, так как их уже не было в живых. Прошлой ночью они разбились.
На этом бизнес стриптизёрш закончился, и не только потому, что они потеряли сутенёров, но ещё и потому, что и сами очень изменились. Все считали, что потеря друзей очень сказалась на их психике. Все трое стали какими-то странными. Люба, дочь престарелой матери, стала плохо спать, мучиться кошмарами, подолгу замыкаться в себе, и уже получила на работе два выговора. Лена, дочь богатых родителей, связалась с парнем сомнительной репутации по кличке Блик, и, говорят, стала употреблять наркотики. Люся бросила институт, так как учёба ей вдруг стала не под силу, и собирается выйти замуж за бывшего одноклассника.
Дождь
Дом, который сняли девочки, был недалеко от вокзала. Высокое крыльцо, сени-коридор, прихожая-кухня с печью, две смежные комнаты, разделённые печью и фанерной перегородкой и небольшой спальный закуток без окон, тоже отделённый фанерной перегородкой. Мебели в доме было мало, отчего он казался просторным.
Ира и Зина, студентки второго курса энергетического института, приехавшие в областной город из маленького волжского городка, ликовали. У них было своё жильё без коменданта, без студсовета, без добрых тётушек-вахтёров. Хозяйка, интеллигентного вида женщина, сославшись на то, что не сможет часто приходить за платой, взяла у них деньги вперёд за три месяца. Значит, и надзора со стороны хозяйки тоже не будет!
Жили весело – вечеринки, пирушки.
Пенсионер Трохин любил наблюдать за домом напротив. Наблюдение это для него стало своеобразным развлечением. Многих из тех, кто ходил туда, он знал в лицо и всем дал клички. К примеру, рыжего парня спортивного телосложения он звал Кобелём, тонкую девушку – Пигалицей, грудастую полногубую девушку – Марфой, длинного парня – Колом, стройного весельчака с гитарой – Жеребцом.
Иногда Трохин замечал, что пришли в дом девять человек – четыре девушки и пять парней, а ушли только трое – две девушки и парень. Остальные остались с ночёвкой. Заметив, что в другой раз остались ночевать три парня и две девушки, он даже переживал, вот ведь незадача, вот ведь нескладуха, выходит, девок – четверо, а парней – всего трое!
Иногда в тихую погоду до слуха Трохина доносились звуки музыки и обрывки каких-нибудь восклицаний. Трохин пытался представить, что же происходит в доме напротив. Сейчас, наверное, пьют, – предполагал он, вспоминая внушительную сумку в руке Кобеля. Сейчас, наверное, танцуют, вернее дёргаются, под такую музыку танцевать нельзя, можно только дёргаться, видел он это по телевизору. Но когда гас свет, музыка утихала, или просто начинала звучать медленная мелодия, он представлял обнявшиеся пары и всё пытался угадать, кто же с кем обнимается. Видя, как молодёжь расходится, он мог предположить, что Марфа лижется с Вертлявым, Пигалица – с Жеребцом. Но молодёжь совсем сбивала его с толку. Жеребец обнимался то с Пигалицей, то с кривоногой, то со стриженой. Вот и пойми их. Но больше всех Трохина занимал вопрос, которые из этих хахалей его-то девок. Соседок про себя он называл «своими девками». Каждый раз, наблюдая за молодёжью, Трохин пытался вычислить хахалей своих девок, и иногда, как он думал, ему удавалось это, но потом ситуация менялась, и все его вычисления летели к чёрту.
Сергей, заскочивший к дяде по поручению матери, нехотя остался у него попить чаю. Мать просила уважить старика, посидеть у него, не убегать сразу, ведь один бобылём жил Трохин, и никого у него, кроме сестры и племянника, не было. Сидели за столом перед окном. Сергей нехотя пил чай и усердно поддерживал еле вязавшуюся беседу.
– Поехали, – вдруг невпопад сказал дядя.
– Что? – не понял Сергей.
– Девки, говорю, поехали.
Слово «мои» Трохин упустил.
– На выходные поехали к себе. Прошлый раз одна только уезжала, а сейчас, видать, обе поехали. А, может, которая вернётся. Да, видно, вернётся, сумка-то одна.
Сергей заметил, что глаза Трохина оживились, даже немного прищурились.
– О ком это он? – подумал Сергей и привстал, чтобы увидеть объект внимания дяди.
По дороге в сторону вокзала шли две девушки. Они несли вдвоём за ручки большую дорожную сумку.
– Чай до дождя-то успеют…, – рассуждал Трохин. В голосе его слышалась забота.
– А кто это? – поинтересовался Сергей.
– Да… «девки мои», – застыло на языке Трохина, а ответил он, – соседки мои. Весёлые девки. Всё время праздники у них, да гулянья.
– Я что-то не помню таких раньше?
– А их раньше и не было, – резонно заметил дядя. – Нынче они сняли этот дом. Студентки!
Последнее слово Трохин произнёс язвительно.
– Всё думаю, их выгонят скоро, да нет, видно, нынче в институтах-то всяких держут. Гляжу, с утра опять в свой институт плетутся. Чай за деньги держут, али ещё за что.
Трохин оживлённо рассказал Сергею о девушках, выложил некоторые свои соображения о морали, о чести девок, об учёбе. Сергей слушал его рассеянно, хотя, со стороны могло казаться, был полон внимания. В действительности же он думал о своём.
– Идёт! – прервал свои рассуждения Трохин.
Сергей увидел в окно симпатичную девушку. Она подошла к калитке напротив и вошла в неё.
– А что хозяева-то? Тут, вроде, тётя Феня жила. Помню, мы ещё у неё козье молоко иногда покупали.
– Фая, – морщась от раздражения, поправил дядя. – Она в прошлом году померла. Дочь приезжала из Москвы, похоронила её, а дом этим, – он кивнул на улицу, – сдала. Деньги наперёд взяла. Не знала, наверное, что здесь всё танцульки будут. Вот приедет, я ей расскажу.
– А как фамилия-то была у тёти Фаи?
– Шлякова. Ты помнишь что ли её?
– Да, припоминаю. А дочь что ж, в Москве что ли живёт?
– Ну не в Москве, а в Зарайске. Замуж вышла за тамошнего.
– Может, в Загорске? – зачем-то поинтересовался непонятливый племянник, вызывая раздражение дяди.
– Нет, в Зарайске! Что уж я не помню, что ли? Бывало, покойная Фая бегала ко мне всё звонить дочери-то. Или Танюха, дочь её, звонила. Зарайск вызывает! Мне уж этот Зарайск в печёнках сидит! – сказал дядя, проведя ребром ладони по шее.
– А я что-то не помню мужа тёти Фаи?
– А где тебе его помнить! Его уж и я почти не помню. В семьдесят первом он попал под поезд. Его не переехало, а сшибло. Пролежал неделю в больнице и помер. Так Фая-то одна Танюху растила.
– А как звали-то его?
– Кого? Мужа-то её? Иваном. А что?
– Да так… А то у нас у одного парня отца тоже сшибло поездом, – придумывал на ходу Сергей, – думал, не он ли.
– Да не—е—ет! У Ивана сыновей не было, только Танюха.
– Да, да, конечно, – поспешно согласился Сергей.
Вскоре он засобирался уходить.
– Ночуй, – предложил дядя, – а то вон, кажется, дождь собирается.—
По окну танцевали первые капли дождя. – Матери позвоним.
– Нет, дядя Лёш, мне ещё надо к другу заскочить.
– К другу, – ворчливо отозвался Трохин. – Знаю я твоих друзей! Поди, к таким же девкам спешишь!
Сергей молчал и загадочно улыбался.
– Ну, дядя Лёш, я пошёл.
Попрощавшись, Сергей вышел из дома, посмотрел украдкой на окна и пошёл в сторону остановки. Он знал, что дядя провожает его из окна взглядом. Пройдя два дома, Сергей свернул за угол и встал, хотя
до остановки нужно было идти прямо. Капли дождя участились.
«Хорошо, – подумал Сергей. Это очень кстати».
До ближайшего дерева было шагов пять, да и на дне сумки валялся зонт, но Сергей нарочно стоял и мок.
«Значит так», – рассуждал он. – «Хозяйка – Шлякова Татьяна Ивановна. Припоминаю эту Таньку. Когда я гонял на велосипеде, ей было… сколько же ей было? Она уже была барышней. Живёт она в Зарайске. Жаль, не спросил, как зовут её мужа, и о детях ничего не спросил. Ну да не беда, наверное, девушкам она биографии своей тоже не рассказывала. Так, я её… э… ну, скажем, двоюродный братец из Фурманова. Фурманов я знаю немного. Вот, дурак, не узнал, откуда девчонки. Ну, уж точно не из Фурманова, на Фурманов поезд позже. Хорошо и сумка у меня есть. Жаль, что пустая… Придётся изобразить, что полная». У Сергея была с собой большая дорожная сумка, в которой он принёс Трохину выстиранное матерью бельё. «Да, а кто я по профессии-то? Ну, наверное, журналист».