– А от чего, если не секрет, пытался Кеннет отделить короля-вампира? – удивился Штиллер.
Ящер подскочил метра на полтора вверх по стене, высунул язык и и выставил когти на передних конечностях, что, вероятно, должно было означать: «Вот это вопрос!»
– Не врут, значит, что ты Биццаро кусок, – с неожиданным пафосом провозгласил он. И продолжил доверительно:
– А ещё болтают, вы решили Катеру помочь. Не сходится!
«Почему?» – огрызнулся Рен, но про себя: имя, которым его в последнее время то и дело называли, принадлежало, похоже, редкостному мерзавцу.
– Прогуляюсь-ка с вами в Лиод, полвека там не был, – объявил вдруг оружейник. – Сдаётся мне, малютка Катер по незнанию влез в интригу семей Островитян, к которым принадлежала и Марион. Их свары никогда не кончаются! То и дело приходят талантливые новички с их уникальным способом попасть на Остров. И старичьё сразу кидается их душить…
– А ты сам никогда не хотел туда попасть? – стало интересно ключнику.
– Тот, кто утверждает, что его не тянет на Остров, – лицемер, – с абсолютной уверенностью изрёк Горрин. – Но я давно перестал искать пути. Пришлют за мной лодку на пристань Рипендам – не откажусь. А вот Катер отказался бы. Почему?
Штиллер находил манеру ящера задавать себе вопросы и самому на них отвечать забавной. Горрин явно предпочитал равного по уму собеседника!
– Катера сейчас интересуют только деньги. У него семья в Элмше. Понял? Жена, дочки. Нехорошо, если с ним что-нибудь случится на задании.
– Конечно.
Ящер снова послал ему загадочный взгляд.
Тут Штиллер, наконец, уловил смысл сказанного.
– Погоди, я только что услышал «с вами в Лиод»?
– Вот именно, – подтвердил оружейник хладнокровно.
– Да тебе какая польза?! Удивительное дело. Все, кто слышат, что я иду в Лиод, сразу находят повод, чтобы присоединиться. Лежало себе пепелище, колючкой зарастало пятьдесят лет. Если там что-то ценное и было, мародёры всё уже повывезли. Знаю, – Рен повысил голос, видя, что оружейник готов возразить, – ходят слухи ещё про ведьму в саркофаге адамантовом. То ли она пожар запалила у себя на кухне и до сих пор жжёт потихоньку. То ли наоборот, все годы против огненных тварей с метафизической лейкой воюет, отдыха не знает. Чрезвычайно занимательно для рассказчиков историй на базаре. И для архивариусов. В подвалах вполне можно попробовать обгорелые книжки поискать: я слыхал, у Константа было несколько таких, демон хорошо платит за находки. Ещё целители шипы с кустов в августе собирают: сушат и колют ими народ в оздоровительных целях. Но у нас, вроде бы, зима на носу. Увы. И даже Катер, что найдёт, то сразу пожжёт и закопает. Я к тому, что, конечно, Горрин, присоединяйся! – Штиллер заметил, что почти орёт, и замолчал, сбитый с толку собственной патетикой.
Горрин отвернулся.
– Дело не в Лиоде, – признался он после паузы другим тоном.
– А в чём?
– В тебе, Биццаро. Ты сотворил вот это, – оружейник показал лапой за спину.
– Что? – не понял Штиллер.
– Крылья мне подрезал.
Штиллер как стоял, так и сел на деревянный брус, свесив ноги в темноту между этажами. Удар оказался силён.
– Ладно, не убивайся, – ледяная лапа ящера похлопала его по плечу. – Дело прошлое.
– Я не… Бред какой! – у ключника получился только жалобный хриплый шепот. Воспоминаний о собственных преступлениях не просто не было. Крепло подозрение, что ему придётся ответить за злодеяния незнакомого хитреца. Рен отказывался принимать вину на себя и никогда бы не сломал… не совершил бы ничего подобного! Точка.
Тогда почему «Финн Биццаро» сразу отозвалось в памяти? Казалось, так прозвали Рена в далёком детстве.
Откуда он знал то, что знал?
Отец говорил: вспоминая, мы каждый раз заново придумываем своё прошлое. До сих пор его слова казались смешным парадоксом в духе Арвида Штиллера. Неужто ведьма и болотный жук заставили вспомнить, точнее, выдумать врага – и стать им? Штиллер решил разобраться в загадке, не поддаваясь на провокации, без истерик. Горрин, судя по всему, лично знал Биццаро. Не провидел в чародейском трансе, не высчитал по таинственным знакам, а встречал и беседовал. Пострадал даже – но ненависти не сохранил. Bemerkenswert.
Рен с ужасом заметил, что последнее слово произнёс вслух, и сразу подобрал новомирский эквивалент:
– Поразительно!
– Вот и мне интересно, как из чернокнижника сделался порядочный ключник, – заверил оружейник, внимательно наблюдая, как Штиллер рассеянно суёт «Сепаратор» в сумку тут же забывает о нём. – В соучастие Рыжей, Бретты, я не поверил, и в твоё никак не получается. Не робей, я тебе в Лиоде на горло не прыгну. Имел бы такой план – здесь бы и привёл в исполнение. Несчастный случай на тренировке, – Рен глянул вниз и сразу согласился с оружейником. – Верь мне, Штиллер, в Лиоде тебе помощь пригодится. Любая.
4.
Перед полуночью в «Слепой рыбе», в комнате Штиллера шушуну негде было упасть. Ключник убедился, что его замечательное уютное жильё совершенно не приспособлено для тайных собраний. Сразу стало душно, как будто под кроватью лежал буролесский двубобёр и активно поглощал воздух многочисленными головами. Штиллер настежь отворил окно. Посвежело, но зверь, похоже, никуда не делся: гости то и дело обо что-то спотыкались. Может, о двубобра.
Первой явилась Бретта в сопровождении тоненькой светловолосой возлюбленной мастера Ю. Та оказалась самостоятельной персоной, а не личным наваждением старика. Штиллеру захотелось осторожно поинтересоваться, как такому существу, как она, живётся среди непрозрачных разноцветных людей, которые пахнут и издают звуки. Но ключник расспрашивать не стал. В конце концов, и у неё могли быть срочные дела в Лиоде. Например, воздвигнуть статую мастеру Ю в натуральную величину. И возложить к сандалиям Учителя цветы и конфеты.
Оказавшись на пороге, девушка воздела ручки в узнаваемом жесте, среди всех цивилизованных народов и волшебных зверей означающем: «Ты победил, я проиграл, пощади меня!» И провозгласила:
– Треан!
Рен только на мгновение усомнился в ясности своего рассудка. Потом понял, какой реакции требует такая ситуация. Он немедленно оказался на ногах, скопировал позу наёмницы и точно с той же интонацией выкрикнул:
– Треан!
Бретта хлопнула в ладоши и сложилась пополам в пароксизме смеха. Но похихикать ей не удалось: следом ввалились Катер с Хиггом и отвлекли. Блондинка же воодушевлённо подлетела к Штиллеру, обхватила пальчиками ключников бицепс. Ей удалось так ловко не сомкнуть их, что ключник поверил, что бицепс у него имеется, и даже вполне достойный.
– Треан – моё имя, – проворковала эльфовидная девушка. – Но вы всё правильно сделали, уважаемый мастер ключей. Проявили старинную, почти позабытую формулу вежливости, когда используется только имя наиболее уважаемого собеседника, а о себе говорят опосредовано. Кстати, я всегда представляюсь по-буролесски, и только один из моих знакомых сделал такую ошиб… О, проявил вежливость подобным образом. Мастер Ю!
Штиллер покосился на Бретту. Но та самозабвенно обнимала Хигга, будто не видела великана двадцать лет. Тогда Рен кашлянул и предложил Треан общаться на «ты».
– О! – смешные звуки из её кукольного ротика не позволяли понять, довольна наёмница таким поворотом или не особенно. – Но ведь вас несколько!
Штиллер не нашёлся, что ответить, и снова обернулся к Бретте.
Та явилась на удивление многослойно одетой. Костюм её напоминал походную гвардейскую времянку или раковину улитки, но был мягким и не стеснял движений. Рен подумал: сшито для защиты от ледяных ночей наступающей зимы. Но целью было, скорее, нападение. «Начинку» плащей разной длины, надетых один на другой и сложно скреплённых между собой, составляли лезвия. Те самые, заточенные до хирургической остроты тонкие дротики, почти иглы, обращение с которыми требовало не только ежедневных многочасовых тренировок, но и таланта, и удачи, и немалых затрат личной магии. Поставщиками клинков были Виттемуны, семья гномов-ювелиров. Откуда те брали материал, как рассчитывали балансировку «летящей смерти», кто вообще предложил превратить лучника в лук, было, видимо, страшной тайной.
Роскошная амуниция наёмницы даже не звенела при ходьбе и прыжках на шею!
Бретта заметила заинтересованный взгляд Рена и вывернула уголок рукава. Допуск к осмотру был коротким, но ключник успел сообразить, что вся конструкция заряжается одновременно, длительно и кропотливо. Одна ошибка – и герой (в данном случае – героиня) остаётся безоружной.
– Надо же, показывает! А я который год выпросить не могу, – посетовали басом над ухом у Штиллера.
Горрин – это был он – медленно отодвинул лезвие, замершее напротив его плоского носа. Он отлип от стены, сменил окрас с серого на красно-коричневый, точно скопировав цвет хламиды Бретты.
– Если бы они были моими, – ящер с нежностью рассматривал клинки, – я бы попросил горца по имени Абам из Элмша (теперь его называют, кажется, Кишки) зачаровать лезвия, чтобы раны от них не заживали никогда.
Приятели переглянулись скептически.
– Дядя Горрин, надо так зачаровывать, чтоб били в цель, не промахивались, – убеждённо высказалась Треан. – Или я не понимаю в поединках. Ну, пусть возвращаются в руку. Собирать тогда не надо, возиться. Что хорошего в незаживающей ране?
Ящер поднял коготь.
– Ошибка! Кусок гниющей плоти укрепляет волю, приучает к чистоте. Регулярные болезненные перевязки вырабатывают привычку к аккуратности и точность движений. Надежда на выздоровление и последующие разочарования воспитывают смирение. Лихорадка…
– Ты не увлекайся так, – посоветовал Катер, роясь в сумке, пересчитывая, вероятно, пряники. – Обойдёмся без лихорадки.
«Надеюсь, я его по другой причине изуродовал», – сам себя испугавшись, подумал Штиллер. Незаживающие раны напомнили ему о печальных вещах, которые хотелось забыть.
– Слушайте, малютки, старика Горрина, – самодовольно закончил оружейник и показал ряд изрядно стёршихся зубов. – Какой урок может преподать врагу смертельная рана?
Бретта ласково похлопала оружейника по языку. Тот замотал плоской головой, внезапно выпустил коротенькие оранжевые уши, похожие на небольшие флажки, и пыхнул дымком.
– Хватит, хватит, я ещё не ужинал, – довольно прошипел он. – Рискуешь пальцем.
Хигг взгромоздился на стол (стула он просто не заметил) и стал сосредоточенно ждать, когда начнётся какой-нибудь мордобой. Его коллеге Катеру, наоборот, на месте не сиделось: тот заглянул во все углы, оценил обстановку за окном, даже заглянул наверх, точно ожидая нападения с крыши. Лук в виде расписного посоха с ненатянутой тетивой прятался за плечами под плащом, как тайный союзник.
– Поговорить можно и за воротами, – наконец не выдержал Катер, – а ещё лучше – на лужайке.
Все удивлённо уставились на него.
– На пустыре перед сгоревшими воротами. Хорошее место, там никогда не случается нападений – ни с неба, ни из-под земли. Небольшой такой… Остров, – Катер подмигнул. – Перекусить там, подумать. Если выйдем прямо сейчас, успеем до рассвета. Или ещё не все в сборе?
Интересно: как только он задал вопрос, Рен сразу почуял, что сейчас произойдёт ужасное. Он не мог предсказать точно, какая за беда явится вместе с принцессой. Но знал: удар отразить будет непросто.
В окне, словно на сцене кукольного балаганчика, возникла знакомая медноволосая фигурка. Глаза Хет были полуприкрыты: она дремала, повиснув в воздухе. Её движениями, несомненно, управляли. Встречаться с магом, который так обошёлся с юной вампиркой, совершенно не хотелось. Но выбора им не оставили. Злой женский голос произнёс:
– Неважно, что решат в Королевском Совете, Биццаро. Я остановлю тебя. Прямо здесь и сейчас.
– Фенна! – воскликнул Хигг расстроенно, будто ему неожиданно запретили драться.
Штиллер не сразу понял, о ком речь. А когда вспомнил – не испугался. Пророки казались ему безобидными шарлатанами, а то и безумцами, пожираемыми собственными видениями. Он оглянулся и заметил, что остальные иного мнения о могуществе ясновидящей. Народ был серьёзно напуган. Даже на лице неукротимой Бретты заметно проявлялась мысль о том, чтобы не торопиться и всё хорошенечко взвесить.
– Фенна! – повторил Хигг. – Что делать будем?
– Страдать и мечтать о смерти, – объявил жестокий голос, доносящийся отовсюду. Штиллер ещё успел недоверчиво ухмыльнуться – патетика казалась ему мелкой разменной монетой – и ощутил пугающее, как шторм, пробуждение могущественных чар. Упало тихое слово:
– Раскаянье.
5.
Рен сидел рядом с матерью, держал её окровавленную пятку в ладонях и ласково втирал в ступню жёлтую мазь, резко пахнущую морем, болезнью и безнадёжностью. Мать лежала, поджав вторую ногу и закрыв глаза, с выражением злого удовольствия на лице.
– Всё, чтобы вырастить из тебя достойного человека, душа моя.
«Душа моя» означало, что худшее ещё впереди.
– Мам, – попробовал он в который раз, – это и то никак не связаны. Мне кажется не слишком разумной магия жертв и обмена, гниющие пятки взамен на моё благополучие. Я буду успешен, но несчастен. Всю мою жизнь.
А получилось:
– Мам… мам… можно, я целителя…
– Ерунда! – оборвала она. – Зачем мне целитель, когда есть ты?
– Мне плохо, когда тебе больно, – слёзы кололи его глаза изнутри.
– Не смей ныть! Умру – тогда можешь.
Он неловко надавил на пятку, и трещина в коже разошлась, выплеснув кровь ему на ладонь. Мать даже не вскрикнула. Она привыкла терпеть боль уже давно, с первыми язвами. «Добрые знаки» назывались они. И сын верил – можно ли не доверять матери? Но не мог уснуть, представляя, что она ходит, как по ножам. Раздумывал над тем, с чего бы свалиться, чтобы исправить положение. Вечерами, втирая мазь в ужасные раны, слушал зловещие пророчества.
Например, змея-лихорадница заползёт ему в горло во время сна. Или соседка-ведьма обведёт голову мёртвой рукой, и Рен забудет людскую речь. Нет, пусть уж лучше гниющие ноги. Можно рассказывать подругам, мол: дела идут помаленьку, как у людей: сама хвораю, зато сынок – умница!
– Обуйся, – попросил Рен.
Мать пожала плечами.
– Ничего больше не налезает.
– Давай-ка я принесу тебе что-нибудь мягкое с базара? – он резко встал и отвернулся, чтобы она не видела его лица.
– Никуда ты не пойдёшь, уже поздно! Там сейчас кто только не шляется по базару! – чужим, противным голосом взвизгнула она. – Мне понадобится ещё больше крови потратить, чтоб всё обошлось. Хочешь, пусть я бы уже сдохла и оставила тебя в покое?!
Приступ невыносимой боли захватил его, как холодные кольца Морской Змеи – одинокого пловца. На краю сознания Рен знал, что мать сама сделала свой странный выбор. Что его отчаянные попытки помочь ей преодолеть страх разбивались о твёрдую, несгибаемую волю к саморазрушению. Что не только он, но и отец боялся непонятной веры в равновесие удачи и несчастья на единицу человеческой судьбы. Едва Арвид Штиллер находил богатого покупателя для своих обожаемых гоблинов (гоблиноведение было его страстью), так сразу прятал от матери крысиный яд и острые кухонные ножи.
Не помогало.
Теперь же чувство вины, почти забытое за годы ученичества, странствий, побед и поражений, терзало, как адский огонь. Он погубил её тем, что принимал ежедневную аскезу, позволял жертвовать собой. Гнусность, какая гнусность!
Рен вспоминал. Чудовищное раскаяние пожирало его живьём.
Бретта держала на руках тёплый притихший комочек в одеяле. Он пах молоком и мерно дышал.
– Давай сюда, – сказала Веська Виттемун и грубо, бесцеремонно отобрала у неё дитя, передала свёрток помощнице.
– Можно через неделю прийти ещё раз?
– Через неделю это уже будет гном. Нечего тебе к нему ходить, – жена ювелира смотрела без враждебности, но непреклонно, уперев мозолистые кулачки в широкие бока. – Или забирай обратно, или проваливай.
Бретта принялась всхлипывать, яростно размазывая слёзы кулаком по лицу. Гномка не пошевелилась, не сказала ни слова, просто ждала. Тогда Бретта, развернувшись на пятках, бросилась по ступенькам вверх, будто все псы Злого Охотника гнались за ней из глубины ювелирной лавки. Она проскочила под низкой аркой ворот, не задев её макушкой. И только пробежав без памяти два квартала, внизу, глядя на лунный серп, мерцающий в глубине Запретных Вод, она завыла, как волколачка над щенками, забитыми осиновыми кольями.