Коты и их таланты казались ключнику до сих пор забавной, но излишней штукой. Вроде нароговника или лака для когтей.
Башенка лорда Хайнриха, его котейшества, была похожа на тающий торт со сливками. Возможно, прицельность или точность сообщений усиливалась таким образом. Но, скорее всего, хозяину просто нравились подобные вещи.
Чтобы попасть внутрь, требовалось влезть по опасной лесенке, виляющей, как хвост сытого волколака. Или взлететь. Лорд Хайнрих мог себе позволить такие причуды. Он был лучшим из лучших, посетители у него не переводились никогда. Кстати, именно этот хулиган нечёсаный запретил связистам объединяться в гильдию. «Чтобы выживали талантливейшие, – говорил кот. – А бездарей пустить на воротники!»
Рен не без труда одолел подъём. Дверь отсутствовала, вместо неё был люк без крышки. Жилище мага-связиста ничем не отличалось от лавки ковров. Здесь имелись ковровые деревья, висячие ковры, широкие пушистые лежанки. На одной раскинулось что-то вроде серого дымчатого мехового дивана. Рен мог бы трижды уместиться на нём, если бы имел склонность к самоубийству. Маг-связист, гений коммуникации, охотно пускал в ход зубы.
– Защиту убери, – проворчала лохматая знаменитость. – Возиться с ней ещё…
Рен торопливо снял с виска ключ Фёта, о котором уже успел позабыть.
Лорд Хайнрих спал всегда, когда не ел и не занимался важными делами. Под ними его котейшество подразумевал любовь. Хайнрих предпочитал демониц Сухозема и Города Ночь. Потому его котята ещё не вытеснили основное население столицы.
– Сообщение для Бретты из…
– Знаю, – барственно произнёс кот и зевнул. – Уже передал.
– Что передал? – изумился Штиллер.
– Всё, что ты сказать хотел. Да не спит она, не спит, не то с утра получила бы. Сообщение немаленькое, оставь на пороге тридцать монет или одну настоящую рыбу. Я заберу, как проснусь, – объявил телепат, плавно перетёк из формы «холм с ушами» в форму «смятый плащ» и перестал обращать внимание на посетителя.
Рен проглотил всё, что хотел сказать мохнатому надутому мешку. В том числе старомирские ругательства с применением анатомических терминов, обозначающих органы, доступные для вылизывания. И потащился в Дом Наёмников, оставив на пороге плотву.
– Штиллер! Ты тоже не спишь!
Бретта ждала снаружи, закутанная в огромную, не по росту, накидку из меха водяного быка, вероятно, очень тёплую. Да и ключнику стоило обзавестись чем-нибудь посолиднее. Подходящее уважаемому мастеру, а не бедному подмастерью с отмороженным задом.
Тут Бретта повисла у него на шее, и ночной холод сразу отступил. К сожалению, она часто делала то же самое с другими знакомыми – и даже малознакомыми, не говоря уже о каждом мимо пробегающем кролике-оборотне. Её манера приветствовать поцелуями сбивала с толку. Рен уже вообразил, что Бретта влюбилась в него самым сказочным образом в тот самый момент, как он разгадал загадку про глухого хрюня. А потом с грустью понял: перед ним еремайский способ вести беседу. И горе тому, кто неверно поймёт!
Всё равно это было волшебно: ловкий захват в прыжке, приносящий очередную лёгкую победу. Рен еле устоял на ногах – накидка оказалась тяжеленной, как целый водяной бык. Штиллер получил мокрый поцелуй в нос, ему царапнули ухо острым браслетом. Ключник тоже обнял Бретту, вдохнул неповторимый аромат, напоминающий о мёде, летнем зное и стрихнине.
– Как тебе Хайнрих? Правда, замечательный?
– Кот? – не сразу сообразил Штиллер. Руки девушки как раз перестали обнимать его и всё заметнее принялись отталкивать. Он позволил Бретте ускользнуть. – Кот, конечно, выдающийся. Вежливый такой! Разговорчивый! Подвижный…
– Обиделся! – Бретта пришла в восторг. – На кота! Он же мягонький, кто же на мягоньких обижается? Брось, Рен. Вот я же не сержусь на то, что узнала не от тебя лично, а через телепата.
– О чём?! – Штиллер моментально сгорел дотла и поклялся самому себе запереть ушастую телепатическую бестию в очень маленькой табакерке.
– О принцессе, – наёмница шмыгнула носом и отступила на шаг, – о мёртвом Бартоломео…
Рен облегчённо выдохнул украдкой.
– О Королевском совете, что я тебе нравлюсь и про шапку-спрятку Ребекки, – прилежно перечислила девушка.
– Так что ты думаешь? – неловко спросил ключник.
– Я в деле, – улыбаясь до ушей, загадочно ответила ужасная Бретта.
И потащила его в дом, как умелый заклинатель – демона.
3.
Ночь клонилась к рассвету. В гостевом зале гильдии подогревались остатки вчерашнего ужина на маленькой жаровне, именуемой здешним народом «девка» («мамулей» звалась массивная печь на кухне). Хигг заботливо пошевелил угли, убедился, что бок горшка почти не нагрелся, тяжко вздохнул – так, что в оружейном зале загремели мечи и кольчуги на крюках, а с крыши посыпались нетопыри и коты.
– В Лиод! – выговорил великан после длинной паузы.
Штиллер кивнул. Стоящая рядом Бретта поблёскивала глазами в полумраке, чуя лёгкий аромат жареного: реальный – и запах предполагаемого приключения. Её фигурка неосознанно приняла стойку, удобную как для нападения, так и для открытия Врат Ада. Штиллер мог показать ей, как это делается. А возможно, и учить бы не пришлось.
– Хоть бы выспаться дали, мелочь непочтительная, взрослых не уважающая, – Хигг тёр глаза так безжалостно, будто в кармане у него валялась пара запасных. – Зачем вам в Лиод-то? Туда Катер всё время ходит, картину Марион фан Бремерзе ищет с прошлого Годового Поворота. А толку никакого.
– Вот, – обрадовалась Бретта, – Катер тоже с нами пойдёт. Рен, поможешь мне его уговорить, да?
– Легко, – пообещал ключник. – Мы просто откажемся от своей доли вознаграждения за картину.
Бретта скривила недовольную рожицу, но не возразила.
– Кстати, давно хотел увидеть подлинную фан Бремерзе. У нас в Михине в ратуше висят три копии, в том числе и «Нарушение Запрета». Её полдня рассматриваешь – снова и снова на незамеченные детали натыкаешься. То вдруг видишь лицо тонущего рыбака из-под волны, то сундук скачет по воде, как бешеная единорожица… И ошибка в направлении ветров, раздувающих паруса! Она создаёт иллюзию, что все корабли плывут прямо к тебе в руки…
Штиллер понимал, что беспорядочный рассказ не передаёт глубокой печали, которую он ощутил, увидев три колдовские картины: от осознания, что ему не сотворить ничего подобного. Тоски бесталанного, способного понять, насколько обделён. Но всё равно размахивал руками, рисовал в воздухе волны и корабли. Так люди пытаются рассказать о том, почему полюбили.
– Говорят, копии не идут ни в какое сравнение с оригиналами! – завершил Рен свой рассказ. – Странно, что столичный Храм не выставляет их. Народ отовсюду приезжал бы поглядеть.
– Ведьма она была, Марион, – неожиданно заверил Хигг, и покивал мрачно, со знанием дела. – Злобная сумасшедшая ведьма. И картины у неё недобрые. По мне, так правильно, что Катер спалит эту дрянь.
И наёмник угрюмо наклонился к «девке», пытась толком «разбудить» её: сырые угли тлели, но жара совсем не давали.
– Спалит?! – испугался Штиллер.
– Именно: пожжёт, порубит, скормит шушунам, как получится. Заказ такой: картину Марион уничтожить. А ты думал, Катер ищет, чтоб королевне в подарок к свадьбе поднести? – Хигг захохотал, но сразу получил от Бретты кулаком в бок: народ перебудишь!
– Варварство какое, – ключник беспомощно перевёл взгляд на Бретту, но ту вдруг чрезвычайно заинтересовали лезвия на запястье.
Хигг продолжил громовым шёпотом:
– Мы, ученики, все её боялись, госпожу Бремерзе. Правда! Седая, косматая ведьма, визгливая и скорая на расправу. Опрокинул случайно баночку краски – хоп! – и ты уже ёрш-пескоед. Где-нибудь в ручье под Оомеком. Как-то я неделю придумывал, как дно у лодки расписать, чтоб рыбам снизу смотреть веселее. Дурак, говорит: у воды переломление другое, что ли. Чему у воды ломаться, чай, не ребру! Рыбы иначе видят… А по-моему, нормально. Глазами луп-луп. Как все разумные люди.
Бородач заметно расстроился.
– Задвигала ставни Марион и рисовала почти в темноте. По мне, так её последняя картина совсем дурацкая должна быть, хоть её никто и не видел. Что в темноте намалюешь? Я вам точно говорю: наследники Бремерзе – не дураки. Узнает народ, что великая художница ерунду накорябала – сразу славы-то поубудет. Так что лучше концы в воду.
Штиллер вспомнил о Бартоломео и поёжился.
– Заказчик – внук Марион, Ян Форо. Половина всех лодок в округе – его имущество. Катеру так и было сказано: не приносить домой картину ни под каким видом. Сразу в печку.
Рен понял, что уже давно не дышит от возмущения, и напомнил себе о том, чтобы оставаться человеком, несмотря ни на что.
– А ты чему учился в Лиоде? – спросил он. Не то, чтобы Рен склонен был судить о людях и их занятиях по росту (Хиггу досталось два средних), характерной мимике («А в морду?!» – такое выражение почти не покидало физиономию гиганта) или даже речи (в данном случае – затейливая, но путаная). Но – Великая Рыба! – представить его студентом было нелегко. Мучительно. Как вурдалака-вегетарианца.
– Я-то… – Хигг смутился, словно его поймали на стихосложении. – От королевской службы скрывался, где никто не искал. У меня рост для гвардии очень подходящий. А я против. Мне приказы ни к чему, я люблю зо… со… су-ве-ренно подраться!
Рен улыбнулся, а Бретта серьёзно покивала, как ученик лекаря, подразумевающий: недуг нам знаком, но лекарство ещё хуже болезни.
– Чему я у неё научился, так это пескарей земляных рисовать, – неожиданно признался Хигг. – Во-во. Быстрых, весёлых, ни зубом, проклятьем не достанешь. Сгорели, конечно, со всем факультетом Преображения. Обидно, что и говорить… – он зевнул с деланным безразличием.
По окончании представления челюсти наёмника захлопнулись со звуком, с которым акула Голодная Тень перекусывает рыбачью лодку пополам.
– Сон на рассвете – лучший советчик! – доверительно сообщил Хигг, оставив попытки сотворить завтрак. – Проснусь – умнее стану. У-э-э-эмх… Поговорю с Катером, если он ещё здесь и не перехватил дельце попроще.
Великан уже поднялся на ноги – и снова сел. Штиллер и Бретта уставились на него в недоумении, раздосадовано: передумал он, что ли? Хигг выставил по пальцу в направлении друзей и заорал восторженно, игнорируя стоны разбуженных соседей:
– Х-ха! Ох у вас и рожи, когда мастер Ю не следит! – и не давая приятелям ощутить даже тень недовольства, продолжил: – Нет, не передумал. Говорите: где, когда… Нужно ещё выспаться про запас. В Лиоде нельзя.
– У меня в «Слепой рыбе», завтра… нет, уже сегодня перед полуночью, – ответил Рен. Он хотел задать вопрос, почему в Университете запрещено спать, но передумал. Может, просто не принято. Подремать и под мостом можно, незачем для этого на пепелище тащиться.
– Обязательно зайди к нашему оружейнику, ты же его не видел ещё, Горрина. Он тебе тоже понравится, хотя и не кот, – Бретта стала ненавязчиво подталкивать ключника к выходу. – Нет, не сейчас, он по ночам кормится, не догонишь. Домой, домой! В своей кровати спать надо. А то она обидится и сбежит в Бурый Лес, к родне.
Само собой. Вдруг, глядя на бодрое, весёлое лицо любимой без малейшего признака усталости, он спросил, чувствуя, как нечто безжалостное и неотвратимое медленными шагами настигает их.
– Бретта… А ты? Не устала?
– Я не сплю никогда, – ответила она. – Ты не дышишь. Я не сплю. Так до вечера!
– Да, «оно у нас» говорящее! – сварливо проскрипел ящер и поменял цвет на серебристо-бирюзовый. – Если собеседник достойный появится. Но народ сюда не поболтать ходит, а оружие по руке подобрать.
Незнакомый наёмник отыскал Штиллера в каком-то закутке. Ключник как раз осознал, что Дом – запутанное местечко. И успел не раз громко и настойчиво высказать пожелание, чтобы его нашли. Желательно, ещё до того, как сбесится. Иначе неспешный спаситель рискует быть загрызенным. Не с голодухи, а строго по требованию драматического сюжета.
Спас ключника молодой неприветливый гном. Не задавая вопросов и не представившись, сразу повёл к Горрину в оружейный зал. По-видимому, существо без видимых признаков обладания сталью длиной минимум с ладонь вызвало в нём потребность помочь. А может, в Доме терялись только те, кто искал встречи с Горрином.
Пришлось одолеть несколько крутых винтовых лестниц и остановиться в незнакомом полутёмном зале без пола. Гном без лишних слов предостерёг, указав на шаткие балки через пустоту в нескольких метрах над нижним этажом. Штиллер отпрянул назад и чуть не отдавил лапу дремлющей рептилии. Наверное, решил он, ручному зверю мастера Ю. Ящерица недовольно метнулась по стене, темнея, приобретая бурый крупнозернистый окрас, характерный для здешней внутренней отделки. Тогда Рен спросил, говорящее перед ним животное или нет. И заметил, что гном пропал, не ожидая проявлений благодарности. Вместо него ответил ящер.
– Горрин, – представился оружейник, высунув язык и ухмыльнувшись так широко, что уголки рта почти сомкнулись на темечке. Ключник тоже назвал себя и стал рассматривать собеседника. Тот был плоским, похожим на весло, юрким существом с чрезвычайно низким голосом, вполне человеческим, несмотря на пасть в форме вафельницы. Не слезая со стены, ящер акробатически закинул лапу и почесал ею под лопаткой. Стало заметно, что оружейник был некогда крылат, но крылья ему неаккуратно обрезали. Или даже выломали.
Штиллер не мог себе представить существо, поступившее таким образом с врагом. Некоторые демоны, питающиеся страхом и страданиями, могли… Рен слышал, что в Буролесье живёт племя крылоедов, охотно поедающих именно крылышки в пикантном маринаде. Для этого специально разводят некоторые виды птиц, безумные варвары. Хотя даже они, кажется, свою трапезу предварительно умерщвляют.
Горрин, не смущаясь молчанием визитёра, смотрел на Штиллера прямо, изучающе-внимательно, будто собирался сшить ему рубаху или гроб сколотить. Вдруг ящер метнулся со стены по тёмным балкам, изящно маневрируя над провалами в полу, и вынул из ниши в стене короткий меч. Штиллер поразился скорости существа – и сразу вспомнил ту же молниеносную грацию принцессы.
«Несомненно, в вампирах есть что-то от рептилий, – решил он. – Такой короткий и мощный бросок! Теплокровные на него попросту не способны».
А Горрин уже сидел на полу перед ключником и протягивал клинок. Рен почувствовал, как щёки заливаются краской. Он безобразно мало тренировался в фехтовании. И по-настоящему хорош не был никогда. Помедлив, Штиллер забрал у оружейника меч, выглядящий умеренно смертоносно. Вероятно, в диких краях и старых университетах без оружия не обойтись. До сих пор ключник применял для создания того же эффекта ломик или гвоздодёр.
– Я уж думал, не возьмёшь, – прокомментировал ящер, глядя на Рена задумчиво, без насмешки. – Пригодится! Прежний хозяин называл его «Сепаратор». Глуповато звучит, на мой вкус. Придумай имя получше. А почему «Сепаратор»? – спросил оружейник сам себя. – А вроде бы потому, что хорош в смысле отделения одного от другого. Головы от тела. Плоти от духа. Отличная вещь против сотворённой, неавтономной нежити и всяких паразитов. Часто одного удара достаточно. Добротная некромантская работа. Э, рожу зря кривишь, между прочим! У некромантов не обе руки левые. Если уж берутся, то делают основательно, грамотно и на совесть. Так что у тебя в руках раритет.
У ящера надулась шея: то ли от гордости, то ли от обиды за мастера.
– Клинок почти идеальный. В него бы ещё руны Отвращения всеребрить… Я советовал, есть ещё такие умельцы в Еремайе, а Кеннет – не-ет, говорит, испортят заточку.
– Заточку? – строго переспросил Штиллер.
– Да. Идиотство, – с величайшим презрением выкашлял Горрин. – Злого Охотника, ночеградца, Кеннет им даже не поцарапал. Позорная история.