Как хорошо дома, в тепле. Взять бы выходной, но Альма все время здесь, а она не должна пока знать, терпи! Пес согревает его колени, Брюно обнимает его, прижимает к себе теплое брюшко, поставил ступни на перегородку стула рядом – так ноги не мерзнут на холодном полу. В кухне пахнет кофе, и, если сидеть без движения, почти не чувствуешь усталости. Кажется, ушло бессилие, которое невозможно победить долгим сном или бездельем, кофе или длинными выходными. У него нет сил шевелиться. Брюно завидует кофеварке на горячей конфорке. Напольным часам в гостиной, которые появились в доме раньше, чем отец Альмы купил традиционное шале и расширил его за счет пристройки почти втрое. Но дорого. Нынче каждый метр его любви обходился им слишком дорого. Оставить Альме дом в подарок – просто издевательство.
Брюно устало качает головой и видит, как переливаются огоньки на елке. Она стоит между напольными часами и холодным камином прямо напротив кухонного стола из стали. Нарядная елка, с огромными красными бантами, как в его детстве в ГДР. Скоро Рождество, каникулы, можно отоспаться. И тут он вспоминает, что тянуть дальше невозможно, что он обещал жене и дочери поехать кататься на лыжах, и вздрагивает, с тоской представляя, как они расстроятся, когда Брюно признается, что поездку придется отложить. Но только не сейчас признаваться. Утром понедельника на откровенность не хватает сил. «Но ведь однажды, – думает он, – мать Альмы отправится вслед за ее многочисленными мужьями, и они унаследуют огромное состояние».
***
– А теперь традиционный репортаж с улиц нашего города, – бодро говорит диктор в телевизоре. – Сегодня наш корреспондент выходит с нами на связь с самого высокого моста Европы – 85 метров в высоту. Это высота небоскреба в 30 этажей, между прочим.
Камера проскальзывает вдоль горизонта и мельком показывает сразу весь Люксембург. Два берега города утопают в деревьях, видны добротные домики миллионеров. Камера поворачивается и приближается к группе людей посредине длинного моста из ржаво-алой стали, который соединяет в гигантском прыжке левый и правый берег.
– Как вы знаете, у моста, названного в честь нашей дорогой герцогини Шарлотты, сегодня круглая дата, – продолжает диктор. – Принцесса сердец, глава Люксембурга, которая в годы Второй мировой войны возглавила правительство в изгнании, чьему мудрому правлению в послевоенные годы мы обязаны процветанием нашего маленького герцогства. Передаю слово моему коллеге, Виктору Шульцу, который, несмотря на ранний час и промозглый ветер, встречает годовщину открытия моста, простите за каламбур, на мосте. Виктор?
Лицо репортера розовеет на ветру на мосте, вдруг его загораживает старичок в ярко-оранжевом дождевике прямо поверх шерстяного пальто, в фетровой шляпе с игривым переливающимся пером за тульей.
– Вот что я вам скажу, молодые люди, – басит старик. – В отличие от своей глупой старшей сестры, которая якшалась с нацистами, когда нас оккупировали в какие-то часы в первые дни войны, Шарлотта знала, что такое добро, а что такое зло. Я вожу экскурсии по нашей столице и все знаю.
– Так вы – гид? – Виктор решает взять прямой репортаж в свои руки. Его уже окружила группа экскурсантов, любители истории машут в камеру, блондинка в розовой куртке делает селфи на фоне телевизионщиков.
– Гид-гид, – старичок размахивает перед камерой своим удостоверением, запаянным в пластик. – Шарлотта боролась за нас, за нашу свободу, а потом так же, как и подданные, мерзла, в дворце не топили, – гид показывает рукой в сторону герцогского дворца за своей спиной. Камера послушно следует за его жестом. В метре от экскурсантов парень в черной куртке с капюшоном тоже всматривается в дымку на высоком берегу, где за кронами виднеются башни замка, запорошенные снегом. Как в рекламе или на рождественской открытке.
– Неужели ни одного полена? Откуда вам знать? – не отстает Виктор.
– Откуда я это знаю? – сердится старик. – Дым, молодой человек! Из дворца герцогини не шел дым! Ни из одного камина. Такое не утаишь. Молодой человек, молодой человек! Куда вы?!
Камера приближается, вначале картинка плывет, ловит фокус, и вот Брюно вместе с экскурсантами на мосту и тысячами зрителей шоу «Доброе утро, Люксембург!» видит, как парень (или девушка?) в капюшоне ловко запрыгивает на парапет моста, покачивается от порыва ветра и шагает над бездной.
Попросту говоря – прыгает без парашюта с самого высокого моста в Европе.
Горстка экскурсантов с криками бросается к перилам, все, словно завороженные, в ужасе смотрят, как черная фигурка летит вниз с высоты небоскребов. Зрители телеканала следят за полетом благодаря телевизионной камере. Рука Брюно замерла над головой пса, Альма зажимает рот ладонями.
Парень падал… нет, не в реку, в Люксембурге русло реки давно обмелело. Когда громадный ледник в доисторические времена прорезал здесь каменные породы и растаял, в память о себе он оставил огромные перепады высоты. Город живет на разных этажах, на первом и, скажем, сразу на тридцать втором. Этажи соединяют 111 мостов, легко запомнить.
Под мостами великого герцогства, и под мостом Шарлотты тоже, на жирной плодородной земле давно не текут воды. Там строят дома и живут самые богатые люди мира. На крышу особняка или в выверенный по последней моде регулярный сад в английском стиле и шагает с моста самоубийца. Потом окажется, что это была девушка.
Но экскурсанты не видят точно, куда она падает, от потрясения их спасает туман. В молочной дымке тонут черепичные крыши, верхушки платанов, красные стальные опоры моста.
***
Я наблюдала за падением в репортаже, а в последний миг отвела глаза. Я встала, чтобы взглянуть в окно и понять, на чью землю упал покойник в этот раз. Опять в мои клумбы, сминая кусты самшита, приземлится несчастное тело или не повезло кому-то из соседей? Знаменитому футболисту из маленькой латиноамериканской страны (однажды самоубийца спрыгнул прямо на его теплицу с орхидеями), банкирше из Цюриха (после того, как в один из дней бездыханное тело упало на ее порог, она пытается сбыть дом), семье русских, которые всегда напряженно прячут глаза и не здороваются при встрече, телезвездочке, которая даже ночью и в дождь ходит в солнцезащитных очках (вот ее консьерж вышел на крыльцо и машет мне рукой в белой перчатке)? А может, покойник снова упадет к нам – в сад главного дирижера Люксембургской оперы? Теперь уже бывшего. Не знаю почему, но самоубийцы выбирают для прыжка, как правило, центр моста, сторону, с которой лучше виден герцогский дворец, будто посылают наследникам престола на прощание свое отчаяние или просто всматриваются в красивый пейзаж. Кто знает. Но из-за этого странного выбора они часто приземляются прямо к нам или на головы наших соседей.
Не считайте меня бесчувственным чудовищем, просто ко всему привыкаешь. Мост Шарлотты вопреки стараниям полиции и властей стал самым популярным местом самоубийства для многих неприкаянных душ свободной Европы. И когда они, как звезды, прости господи, падают в твой или соседский двор несколько раз в месяц, начинаешь относиться к смерти… философски, что ли. Без драм. Тогда просто терпеливо ждешь, когда власти что-то придумают и кошмар прекратится. Узнаешь от полиции, что большинство попыток совершают вечером воскресенья или незадолго до Рождества – когда тают последние ожидания. Ведь самоубийство – потерянная надежда. Это когда одиноко («один в ночи») и на твой крик или всхлип никто не отвечает даже в шутку. Когда не знаешь, как еще объяснить, что тебе плохо, а люди вокруг думают, что ты спекулируешь на теме добровольного ухода из жизни. Хотя, по статистике, те, кто решается, обычно не говорят о своих планах. Они молча раздают дорогие им вещи, наводят порядок в столе, оставляют кота у приятельницы и делают шаг.
Ведь люди верят в чудо, в то, что выходные или каникулы подарят долгожданную встречу или прощение, возвращение или просто тихое доброе слово. А когда чудо обходит тебя стороной, ты особенно сильно чувствуешь себя лузером, которому нечего больше ждать, не на что надеяться, и прыгаешь… На головы обычных счастливых людей, которые ровно в то же самое время разыскивают под елкой подарки, жарят в саду барбекю, пересматривают сладкую слезоточивую киноисторию в объятьях любимого. Вот только неприкаянные души ошибаются – под мостом герцогини Шарлотты нет счастливых семей. Или я таких просто не знаю?
Если бы я выбрала их способ проститься с миром, то прыгала бы в самом начале рыжей, огромной и надежной конструкции. Там внизу дом, в котором давно не бывает хозяев, только прислуга, а после изумрудной лужайки – огромное темное озеро. Зимой оно покрывается льдом и при свете звезд переливается, как каток на Рождество, на котором мы с Брюно впервые увидели друг друга. Вот об этот лед я бы и бросилась с моста прямо в сочельник, чтобы символически нарисовать круг и поверить, что и не было ничего между нашей первой встречей на катке и моим катапультированием сейчас, все было только грустным сном.
Знаете, как в кино, когда героя возвращают в прошлое и дают шанс все исправить? А еще, когда прыгаешь с моста, о тебе пишут все местные газеты. Как еще мне попасть на их полосы?
Хм. Ничего себе, куда увело меня воображение! Ну и мысли гуляют в моей голове… Одно ясно: я дописала на сегодня утренние страницы, а Нине с Брюно теперь точно нужно поторапливаться, пока полицейские с черными целлофановыми пакетами не перегородили улицу.
– Хорошо, что дочка не видела репортаж, – шепчет Брюно.
Глава 2
На желтый школьный автобус я из-за прыгунка не успела. У нас не всегда с неба падают самоубийцы, просто в октябре известный рэпер прыгнул на спор (он был под кайфом) – и понеслось. Когда мы с папой выезжаем за ворота, Альма энергично машет нам вслед, раздвинула тяжелые шторы, но я делаю вид, что не вижу, что внимательно проверяю в боковое стекло, нет ли за воротами других автомобилей. Будто мы живем не на окраине города, а на рыночной площади, около торговки устрицами, которая с ранья выкладывает раковины на льду, разрезает пахучие лимоны и наливает улыбчивым туристам холодное белое. Все довольны. Но если вернуться к туристам минут через 30—40 и посмотреть, как глупо они улыбаются и стоят в распахнутых куртках на пронизывающем ветре, думаешь: никогда не стану пить. Или стану, но только дома, в комнате, когда никто меня не видит. Бр-р-р.
Я хотела опоздать на автобус, в котором меня всегда укачивает, где не сядь, да. Сегодня полугодовая контрольная по математике, и весь день накануне я старалась простудиться. Дышала открытым ртом по дороге домой с рисования, сняла шарф, когда шла, ела снег с кустов в парке, даже вышла босиком в одной рубашке в наш сад ночью, ждала, пока колотить не стало и луна не выглянула, но хоть бы что – утром измерила температуру, 36 и 6, ну как так? Я была уверена, что заболею хотя бы жутким насморком, когда глаза не открыть – слезятся, и не готовилась, но как назло – здорова. Зато теперь с папой есть шанс хорошенько опоздать на первую пару.
Папа вцепился в руль, он всегда соблюдает правила. Я бы поспорила, что в сервисе за рекой, куда мы всегда ездим менять масло или что там еще, на его серенький минивэн установили ограничитель скорости в 40 километров в час, когда увидели папино лицо. Я его, конечно, люблю, но как же можно каждое утро спускаться к завтраку с миной, будто ты вечером отравился и всю ночь блевал. Не понимаю, как Альма это терпит. Я ее, конечно, не люблю, но Альма красотка, тут не поспоришь, все девочки в классе мне завидуют. Дуры. Она мне даже не родная и ни разу не мать.
И вот мы только выезжаем такие за ворота, ворота еще пружинят, будто собираются дать нам хорошего пинка для ускорения, но за рулем ведь папа. Вот если бы выезжала бабушка на своем белом кабриолете, тогда да. А так – ползем вдоль забора, Альма машет, огибаем живую изгородь фрау как ее там из Цюриха, и нам навстречу полицейские машины с мигалками, вау-вау-вау, явно ограничение в 30 километров нарушают, но им типа можно, они на дело.
У папы даже лоб покрылся испариной, встали на перекрестке, посмотрели налево, направо, пересекли узкую улочку, я пешком и то быстрее хожу. И тут папа решил поговорить со мной о самоубийцах, ну самое время! Для профилактики, я знаю, но вашу ж душу! С тех пор как с моста прыгают, с нами все взрослые только об этом и говорят – и дома, и в школе. Берут тебя так доверительно за руку своими холодными или влажными ладонями, заглядывают тебе в глаза и спрашивают приторными голосами: «А ты однажды думала прыгнуть с моста?» Как будто ты такая дура, что расскажешь им всю правду по первому свистку, ага-ага.
Уж лучше бы папа предложил посчитать, сколько елок до кондитерской, будто я девочка-дебилка, которая как научилась в пять лет говорить и складывать одновременно, как согласилась считать елки на дороге, так, дура, и млеет от этого занятия до сих пор. Взрослые, одно слово. Что с них возьмешь?
Сама меняю тему, спрашиваю, играл ли папа в школьном театре, когда был таким, как я. Мы как раз стоим на первом светофоре на выезде из нашей деревни. В машине наконец-то нагрелось, можно стянуть перчатки. «Знаешь, Нина…» – говорит папа, отпускает тормоз, и машина потихоньку скатывается с горки назад, медленно и прямо в бледно-голубой ровер, который стоит за нами. Брюнетка за рулем сигналит, машет руками, но уже поздно. Бум. И наш задний бампер разбивает ей переднюю правую фару. Папа вздрагивает, резко давит на педали, машина дергается и вуаля – мы уже выпрыгнули на встречную полосу. Второй мягкий удар. Супер. На контрольную я точно опоздала. Ура!
***
Елена останавливается на том же перекрестке и еще раз оглядывается в своем новеньком «Мерседесе». Какое удовольствие – подогрев руля, сиденья. Как муж любит ее, раз сделал такой подарок на день рождения! Поглаживает бумажный конверт, который как положила себе на колени, когда выезжала с парковки больницы, так бережно и держит его на коленях всю дорогу домой.
У нее есть для мужа сюрприз на Рождество, который лучше рукотворных вещей, как бы совершенны они ни были. Настоящее чудо. После стольких болезненных попыток им повезло, теперь это точно, 16 недель. Она расскажет ему сегодня вечером, когда вернется из оперы. Он возьмет ее на руки и закружит от счастья. Снег будет падать, как сейчас на лобовое стекло, но только не таять, кружиться за окном их квартиры. Высокие потолки, запах хвои, герцогский дворец на другом берегу. Вот оно, счастье – стать матерью. «Уже совсем скоро встреча с тобой, мой малыш». И Елена, не отдавая себе в этом отчета, впервые положила руку на живот под белоснежным пальто.
Поправила локоны в зеркале заднего вида. Странная все же идея идти в оперу в день кремации отчима, но мама так захотела. Спасибо, хоть от похорон ее освободила.
Светофор переключается. Елена потихоньку трогается. Что это? На проселочной дорожке справа от нее серый давно не мытый автомобиль дернулся на пригорке и рывками едет через встречную полосу. Бум – и он врезается в другую машину, для которой уже горит зеленый и которая успела начать движение. Машины останавливаются, и из серой, озираясь, удивленно выходит Брюно. Да? Так и есть, Брюно, муж Альмы – сестры Елены – и ее неудачник зять. Он будто не понимает, как такое могло случиться.
Бывают же такие невезучие люди! Для Елены зажегся красный, и она хорошо успела разглядеть и Нину на переднем сиденье автомобиля (хорошо хоть, пристегнута), и брюнетку из голубого ровера, которая спешит к Брюно, ругается тонким голоском. Так он две машины умудрился протаранить? Талант. Как только Альма умудрилась выйти за него замуж? А ведь мама говорит, Брюно еще ей и изменяет. Интересно, с кем?