Тик-так, дворники гоняют снежинки, тик-так. Загорается зеленый.
И Елена, кутаясь в свои уютные мысли, не останавливаясь, не здороваясь, равнодушно проезжает мимо.
Глава 3
Наш новый сосед-итальянец говорит: «Даже если я на диете, разве я не могу посмотреть меню?», когда его подруга ревнует и сердится, что он засматривается на других женщин.
По-моему, проблема не в том, что мужчины заглядываются на красоток, даже если обручены, даже если женаты, даже если превратились в дедушек под 80, а в том, что женщины перестают «смотреть в меню», как только новый приятель пригласит выпить по бокалу пива или поболеть вместе за его футбольную команду. Симпатичный брюнет, которого она по утрам встречает в электричке, везущей их обоих в Сити на работу, приветливо улыбнулся однажды – и все. Она уже хранит ему верность, придумывает фасон свадебного платья и имена детям.
Жаль, что мы, женщины, таковы. Природой что ли так устроены или это просто воспитание? Я не про измены, это совсем другое, я про легкость, игру, возможность просматривать варианты, от которых и я так легко отказалась. Я однажды читала, что в новых отношениях женщина расслабляется и за год прибавляет около трех кило веса. Как говорит мой диетолог, давайте разбираться с килограммами, накопившимися за годы безмятежной семейной жизни. Как легко отличить девушку в поиске отношений от той, что уже нашла? Первая всегда на каблуках и много смеется, привлекая внимание, носит яркие или летяще-прозрачные наряды, вторая – вечно в кедах и много читает, тяготеет к натуральному во всем – от материалов до цвета волос. А ведь не хочется наряжаться! И мне так давно просто не хочется носить каблуки, кеды – удобней. Я и весы выбросила, чтобы не расстраиваться. Даже вспомнить не могу переломный момент, когда я расслабилась (или сдалась?), когда жизнь покатилась по колее рутины.
Годы пролетели на одном вдохе, и я вдруг обнаружила, что даже не помню момент, когда разучилась просто без продолжения улыбнуться незнакомцу на улице, не отводить смущенно взгляд, замечая, что кто-то рассматривает меня. А может, во мне и в юности не было игривой женственности? Мне ведь кажется, что мои жесты и походка остались прежними, как у неловкой девочки, которая еще не стала дивой и, вероятно, никогда уже не станет. Грустно.
Вот о чем думает Альма, когда машет из окна мужу и падчерице. А еще – новому соседу-итальянцу в доме через дорогу. Она пока обманывает себя, что любит родных всей душой, хотя уже заметила, что на сердце становится легче и радостней, когда остается в доме одна.
Всего час до важной давно назначенной встречи, которую теперь я бы с удовольствием отменила. Но сейчас слишком поздно давать задний ход. Я проводила Брюно и Нину, свободно вздохнула, поправила шторы и чуть не упала – споткнулась о пса, который топчется у входной двери на тапочках мужа. Провожу рукой по умной мордочке, нос холодный – кто же с тобой теперь погуляет, малыш? Я-то совсем расклеилась от насморка.
Рин Тин глядит на меня глазами-бусинами и скребет лапой дверь. Я решаю, что в этот раз тоже ничего страшного не произойдет, и выпускаю его прогуляться в одиночестве. Розы так розы, переживу, а он никуда не денется, забор укреплен после того, как Рин Тин убежал и его искал целый наряд полиции. А потом выяснилось, что виной всему соседская течная сука, с которой пес развлекался в гараже, пока мы носились по всему Люксембургу. До сих пор хочется провалиться сквозь землю, когда встречаю на улице фрау Марту и вспоминаю потомство лабрадор-скотч-терьеров и то, как мы их пристраивали.
Вдруг мой телефон все громче и громче напевает «Полет валькирий». «Мама» высветилось на дисплее. Я вздрагиваю, выключаю звук телефона, прячу поглубже в карман и приоткрываю входную дверь, подталкиваю пса: иди-иди. Он не спеша выходит за высокий порог.
– Замерзнешь, сам вернешься, – напутствую я пса. – А Нине мы не скажем.
Наверху глухой удар и следом – звон бьющегося стекла, резко захлопнулась входная дверь. Сколько дисгармоничных звуков сразу. Бегу по ступенькам вверх.
***
– Почему мне так не везет? – скажет Брюно, когда вернется в машину к дочери.
Вопрос повиснет в воздухе, потому что Нина так не считает. Она смотрит сквозь мутное лобовое стекло, как отец, неуверенно вышедший из автомобиля, покачивается на холодном ветру и рассеянно осматривает зеленый пикап перед собой, которому он слегка, но помял передним бампером крыло. Удивленно, будто только проснулся, как птенец, выпавший из гнезда. Беспомощный, щуплый, длинный. Нине его жалко и хочется логично приободрить: у нас страховка, это всего лишь железо. Папа не обращает внимания, не видит, как дочь размахивает через стекло серебристой карточкой страховой компании.
Замечает наконец девушку из автомобиля, к которому скатился с пригорка и разбил задним бампером левую фару. Она сердится, а следом и Брюно начинает раздраженно твердить, что девица не соблюдала дистанцию. Она бьет пальцем у виска и, обиженно скрестив руки, садится в свою серебристую «Ауди» – дожидаться, пока виновник происшествия успокоится. Теперь Брюно втолковывает девушке из пикапа, что она слишком рано выехала на его зеленый свет.
Он автоматически заглушил двигатель, и Нина мерзнет в машине. На улице такой сильный ветер, что гнутся ветви кленов, он сдувает с них последние яркие листья, и спор за окном быстро стихает.
– Почему мне так не везет? – говорит Брюно, возвращаясь в машину с волной ледяного воздуха, и устало прикрывает глаза.
Нина молчит. А потом начинает выкладывать свои логические размышления. На самом деле она просто рада пропустить контрольную, сегодня любое промедление ей подходит. А Брюно слушает и думает: «Какая она умная, как философски умеет взглянуть на жизнь, а ведь и правда, чего я завелся? Куда мне спешить? Это просто железо».
***
Конечно, виновата Нина. Оставила приоткрытым окно, и, когда я выпускала Рин Тина гулять, сквозняк сбросил с подоконника фото в рамке. А я даже не представляю, где у нас пылесос, и вот теперь стою на коленях посреди Нининой комнаты, собираю осколки. В разбитой рамке фотография, на ней пятилетняя Нина с бабушкой на лестнице к пляжу в Биарриц. Кажется, отец сделал снимок. А нет, ошиблась – его уже не стало. Так кому же игриво улыбается бабушка? Ветер надул подол платья, видны колени («Я – как Мэрилин Монро», – повторяла, глядя на снимок, мама). Нина сжимает левой рукой плюшевую обезьянку, другой – бабушкину ладонь и хохочет. Почему они такие счастливые? Со мной Нина серьезная. Спокойная.
Снова «Полет валькирий». «Я не готова», – говорю телефону вслух и выключаю звук. Ай! Колет! Осколок впился в указательный палец, кровь. Альма оглядывается в поисках мусорного ведра. Интересно, где его прячет Нина? И что у нее за новая причуда – занавешивать зеркала? Где и что она вычитала на эту тему? Присмотрелась внимательно, не осталось ли еще осколков. Наклонила голову и увидела за коробкой с куклами уголок зеленой тетради. Вытащила неуверенно.
«Папа и Альма, если вы нашли эту тетрадь кислотного зеленого цвета, немедленно положите ее назад!» – предостерегающе вывела на первой странице Нина. Альма улыбнулась, показала ей язык и захлопнула тетрадь, сложила осколки в носовой платок. А потом, как в детстве, села на широкий подоконник, облизала порез.
Над батареей тепло, я сижу, как в детстве, на подоконнике и смотрю на серость за окном. В детстве это была моя комната, за стеной – сестры, но теперь там гардеробная, которая разделяет комнату Нины и нашу спальню. Подмерзло, слякоть на дороге постепенно превращается в гололед. Вижу, как пес не спеша бредет к беседке у зеленых стрел тиса, огляделся и прыг в мое плетеное кресло на подушки. Понимаю, Рин Тин, и я бы в такую погоду не стала уходить далеко.
Вижу, как выходит из дома соседка. Длинное белое пальто, элегантная шляпа, две борзые на поводке. Каждое ее движение – легато и плавность. Я ничего о ней толком не знаю, кроме того, что Мари живет в доме одна, но мое настроение, моя уверенность в своей женской привлекательности камнем бухают вниз. Рядом с такими женщинами чувствую себя просто школьницей, в форме и с морем домашки. Как им удается быть такими неспешными, а я даже за хлебом бегу всегда вприпрыжку, мое расписание всегда торопит, мои платья всегда проще и короче их томных подолов, и как бы я ни старалась научиться быть такой же, плохо выходит. Может быть, потому что скопировать нельзя, можно только стать самой, и тогда томность появится как приятный побочный эффект? Но откуда в моих движениях быть свободе, если ее нет внутри? Не уверена, что хотя бы неделю я делала то, что хочу сама, жила так, как решила. Преувеличиваю, наверное. Но такое уж сегодня настроение, остается его принимать. Вот любопытно, что Мари делает, если проспала и опаздывает? Отменяет встречи? Бегом принимает душ? Она уж точно не ходит к психотерапевту, как я, не ведет утренние страницы. Соседка давно скрылась за живой изгородью, а я все еще мысленно следую за ней. Вот ведь наградила же меня природа таким прилипчивым умом.
Я тоже вела дневник в возрасте Нины. Описывала череду похожих школьных дней, радость и яркие, как вспышки фейерверков, поездки на гастроли с родителями, жалобы на сестру, главы из любимых книг. Куски. Однажды в письме к сестре (Елена болела ангиной и осталась с няней дома) я переписала кусок из запретной книги Андре Моруа. Ту часть, где героиня описывает воспоминания первой ночи с любовником. Щеки пылали, когда перечитывала. Сама поняла, что отсылать письмо сестре не стоит, разодрала листок в клеточку и выбросила.
Вечером, когда папа уехал в театр (кажется, давали «Мадам Баттерфляй»), мать пришла в ярость, швырнула в лицо клочки. Кто бы мог подумать, что мама роется в мусорках? Как же она орала своим хорошо поставленным голосом! Весь отель сбежался на представление, нам в номер стучали. Невозможно было убедить маму, что письмо – только выдумка. Причем чужая. Когда я показала текст в книге, мать вышвырнула том за дверь номера вместе с мусорным ведром и бушевала, пока не сорвала голос. Ушла в свои комнаты. Из-под ее двери запахло валерьянкой.
Ночью, когда все уже спали, я выглянула тихонько в коридор, но не увидела ни урны, ни книги. Положила дневник в раковину и включила воду. Теплая струя смывала чернильные буковки, слезинки разной интенсивности синего стекали в канализацию.
Девочка стояла и завороженно смотрела, как ее тайны перемещаются в безопасное место.
Но одним криком до рези в ушах, до головной боли воспитательный процесс не закончился.
На книжных шкафах появились уродливые замки. К ним, правда, подходил маленький ключик от почтового ящика. Получив дом в подарок, первым делом я велела выбросить книжные шкафы и заменить их открытыми полками, купила новый томик Андре Моруа.
Альма вздохнула и провела пальцем по холодному стеклу и вдруг снова показала язык и сама себя испугалась. Конечно, мать была права. Когда Альма выросла и перечитала роман, она согласилась: маленьким девочкам не стоит открывать слишком рано французского сочинителя. Где-то внутри щемило, однако Альма и сейчас верила: пусть слишком громко – таков уж ее темперамент – но мама желала ей добра.
Дневник Нины она раскрывать не стала. Ни сегодня, ни раньше, когда натыкалась на тайные тетрадки девочки, мачеха не позволяла себе прочесть ни страницы. Как ни любопытно, но все же не хотелось хоть в чем-то походить на мать. «Нина – хорошая девочка», – подумала Альма.
Она застелила кровать Нины и спустилась в гостиную. Пришла СМС от матери: «Я не смогу быть на спектакле у Ниночки. Мы играем в бридж тем вечером. Перезвони! Мама».
«Мама, – повторила я вслух. – Ма-ма».
***
– Нина, раз в школу мы все равно опоздали, поехали выпьем кофе, – неожиданно предлагает Брюно, и дочка смотрит на него во все глаза. Обычно ее отец говорит, что школа – это самое важное в жизни Нины, странно.
– Ты не заболел? – спрашивает девочка и трогает его лоб рукой. – Ты дрожишь, как Рин Тин, когда, помнишь, выпало много снега и он прыгал по сугробам. Ты горишь!
– Брось, Нина, тебе показалось, – поморщился Брюно, высматривая парковочное место. – О, старушка как раз уезжает.
Фрау с идеальной укладкой, в перчатках леопардовой расцветки, туфлях-лодочках и норковой шубке долго дергается вперед-назад, пока выбирается с парковки, кто-то небрежно и криво припарковал рядом с ней легкомысленное желтое купе.
Нина прикидывает, что и на вторую пару она уже счастливо опоздала. Они стоят с аварийкой на одной из центральных старых узких улочек города. Витрины и даже фонари украшены к Рождеству, прохожие спешат по своим делам, кутаясь в воротники от порывов ветра.
– С двумя разбитыми бамперами нам ничего не страшно, – ухмыляется Брюно и припарковывается в узком проеме.
Нине приходится вылезать на улицу через его дверь. Ничего, однажды папу так заперли на паркинге в Монако, что ему пришлось залезать в машину через багажник.
В Starbucks пахнет свежемолотым кофе и корицей. Здесь так тесно расставлены между мешков с зернами кресла и столики, что в будни можно слушать секреты и интриги чиновников Евросоюза, а в выходные – о чем говорит высокий парень с модной бородкой и татуировкой в форме стаи летящих птиц с девушкой в белой рубашке. Но сейчас парня нет. «Наверное, на работе», – думает Нина. Он ей нравится, и она слышала, как он говорил, что целыми днями смотрит дублированные фильмы в кинозале офиса, проверяет, верно ли приклеили субтитры. А девушка сегодня в толстом сером свитере, читает что-то на экране компьютера и одновременно отвечает на бесконечные СМС. «И мне что ли запостить фотку в сторис? Ой, а если Альма увидит?»
В кафе часто можно пощекотать за шоколадную пятку младенца, спящего в пестром слинге на спине у улыбчивой молодой мамы, у которой много браслетов на руках, и они мелодично позванивают, когда она берет свой ванильный мокко. Она напевает малышу по-французски, если тот капризничает. Но это летом, зимой даже шоколадные пяточки спрятались в шерстяных носках. А улыбчивая мама – теперь продавщица в лавке сувениров за углом. С кем сейчас ее малыш?
Пока они ждут, Нина помогает разобраться с бумажной картой паре из Швейцарии на стройном немецком. В Люксембурге подданные говорят на четырех языках: немецком, французском, люксембургском и английском. Потому что домашний язык – люксембургский – как глинтвейн из французского и немецкого, когда слушаешь, кажется, фразу начали на французском, а в середине вдруг перешли на высокий немецкий. На нем же выходят национальные газеты и вещает телевидение, на французском выдают документы, работают суды и парламент. Английский учат за компанию, легко еще в детстве, когда смотрят с субтитрами мультфильмы и фильмы. Удобно, правда?
Нина удивляется, что у пары только кнопочные телефоны, но легко рисует в их бумажной карте маршрут к катакомбам, в которых жители Люксембурга прятались при оккупации во время Второй мировой. Брюно смотрит на дочь и гордится ее приветливостью, и воспитанием, и мелодичным голосом, и сутулыми плечами, и даже родинкой у левого уха гордится. А Нина почти в панике, так долго ее благодарят и жмут руку. Ее спасает бариста:
– Нина, привет! Отличная черная сумка к черному платью. Как ты?
Бариста помнит имена всех постоянных гостей, он любит улыбчивых девушек и умеет делать приятные ни к чему не обязывающие комплименты. А когда допиваешь свой кофе до последней капельки, видишь на дне чашки маленькое алое сердечко.