Вокруг закопченных железяк уже собрались любопытные и журналисты. Кто-то ночью замотал проволокой дверь в моё убежище и закинул внутрь бутылку с горючим. Поскольку там же я хранила растворители и краску, машина сгорела целиком. Изогнутый пламенем люк никак не хотел открываться. Журналисты ждали спасателей, когда достанут под их профессиональные объективы мой обгоревший труп. Я подошла к ним и процитировала слова сенатора Лонга о том, что фашизм будущего станет называться антифашизмом, о том, что я думаю по поводу экспонатов на выставке «Репортаж с фронта», предложив макет жилого комплекса для «беженцев» сразу обнести вышками и колючей проволокой чтобы локализовать преступность. Меня обвинили в том, что я сама подожгла машины, «цинично эксплуатирую институцию», «использую левые методы в правых целях» и вообще – популистка.
На следующий день мою инсталляцию демонтировали, чем я была вполне довольна, поскольку денег, как я уже сказала, у меня не осталось. Организаторы, впрочем, не остались внакладе – от шумихи с этими экспонатами пресс-досье выставки распухло так, как барышни на полотнах художника Кустодиева. А меня это научило двум вещам: более основательно планировать финансовую сторону проектов и доверять своим инстинктам.
– Но вы так и не сказали, по поводу концепции. Для чего всё это?
– Я уже говорила, что изучала биологию. И вот с этой, естественнонаучной позиции, мне очевидно – какую бы благожелательную чушь не внушали людям, возникают ситуации, когда логическое мышление блокируется, стоп-сигналы не срабатывают и общество, дискретно, превращается в стаю, движимую инстинктом самосохранения. Моя инсталляция – предупреждение. Вы слышали, в Берлине недавно прошло факельное шествие? Ну, ну, успокойтесь, это не за вами.
Залман не понимал. Поначалу он испытывал неприязнь к этой женщине, но после того, как она завела разговор, Залману показалось, что, пожалуй, с ним еще никто не общался так откровенно и она, похоже, никому не желала зла, но все же возражал.
– Вы любите шокировать публику.
– Станьте ещё пенять Яблоку на то, что выдаёт новую модель, когда вы на прежней и отпечатков не оставили. Это моя работа, к тому же, не единственная.
– Да, я знаю.
– Однако, я должна извиниться за то, что вас травмировал опыт общения с моим экспонатом. Вы, евреи, болезненно относитесь к некоторым деталям прошедшей войны.
– У меня неоднозначное отношение к этому событию.
– Не поняла.
– Если бы первый муж моей матери не погиб там, меня вообще бы не было на свете, как и многих других, впрочем.
– А что с ним произошло?
– Подорвался на мине в Нормандии.
– Необычно.
– Да, евреи это не только холокост.
– А как вас занесло сюда?
– О, это долгая история. Я жил в Бруклине, в Боро Парке…
– Да вы, оказывается, толстосум!
– Вы знаете, есть такой анекдот: Моня, я люблю читать антисемитскую прессу. – Почему? – Я здесь живу, еле свожу концы с концами, а почитать, так мы правим всем миром.
– Забавно.
– Это про меня. Перед тем, как попасть сюда, я тихо жил на свою пенсию, до этого преподавал в Нью-Йоркском Политехническом.
– А ваша семья?
– Жену я давно похоронил, дочь выросла, преподает в Филадельфии.
– Но билет в этот "хоспис” стоит немерено, как же вы…?
– Если вам интересно, расскажу. Как-то, на Пурим, я отправился в синагогу. Не то чтобы я очень религиозен, хожу туда как в театр. После чтения Мегилы прошли в банкетный зал. Как водится, покушали, выпили. Мимо моего кресла бегали костюмированные жертвы Марвел, дети. Ко мне уже подступали эти мысли: «Зачем я сюда пришёл?», но тут за мой столик подсел Цион. Это очень, очень богатый человек. Он не спеша расспрашивал о том, о сем. Появился собеседник – захотелось напиться. Почему нет? Цион не отставал. Мы выпили за Пурим, за свиток, за евреев.
Когда уже не отличали Амана от Мордехая, Цион сказал: «У вас, Залман, тоже есть дочь, вы поймете меня. Помните Адину, она отличается своенравным характером, её боятся даже мои старшие сыновья. Думал, пошла в меня, не придавал значения – пройдет с возрастом. Напрасно. Опухоль мозга сама собой не проходит. У меня есть деньги. Я хочу помочь девочке перехитрить смерть.»
Рядом с Боро Парком находится Бруклинский Чайна – таун. Цион вел дела с тамошними китайцами. Он часто повторял: «Китайцы – те же евреи, только азиатские». Помимо прочего, они рассказали ему, что в Китае, в подземной клинике, проводят криоконсервацию, по секретной методике, не то что «это разводилово» здесь. И он решил отправить свою дочь в Китай, чтобы ее заморозили, а потом вылечили.
Цион продолжал: «Но я знаю ее, она может шалить там, может навредить себе. За ней нужно приглядывать. Вы, Залман, уже не молоды. Если вы поедете с ней, я оплачу вашу, как её… криоконсервацию. Это большие деньги, вы столько не заработали. Кто знает, может это правда, вы снова станете молодым и здоровым.» Мы еще пили вино, топали ногами, проклинали Амана. Я подумал: «Сколько мне осталось?» и согласился. Как говорится в старом анекдоте: «…двадцать долларов, есть двадцать долларов». Но я уже столько раз жалел об этом, боюсь моих сил не хватит…
Залман помолчал.
– Это ее недавняя проделка привела к тому, что я лежу здесь. От переживаний случились спазмы. Но извините, пока я не готов об этом. Как подумаю, что она еще затевает, мне становится нехорошо.
– А как вам живется с этими новыми – показала на живот – органами?
– Вы знаете, по отзывам местных, неплохо, только если вы не старик с маленькой фурией на шее. Со временем перестанете замечать.
Залман полежал молча, набираясь сил.
– А вы как попали сюда?
– У меня бывают… неприятные галлюцинации.
– Не понимаю. Допустим, вы видите нечто. Но ведь с этим можно жить, это можно лечить.
– Я и сама не решалась, но произошло нечто непредвиденное…
– Что же?
– Здесь есть новости?
– Сколько угодно, CNN, BBC, CCTV
– Посмотрите сами.
Залман надел наушники, включил телевизор над головой. После разговора Ольга, утомившись, опять заснула.
21 ноября
Ох и режет в животе. Определённо, там что-то не так. Подняла голову, осмотрелась. Залман вместе с кроватью куда-то подевался. Свет на полу, идущий из щелей в потолке, превратился из прямоугольников в параллелограммы, имитируя естественное солнечное движение. На посту дежурила другая сестра. Ольга попросила помочь и поинтересовалась, где ее сосед. Медсестра ответила, что его увезли на процедуры, сделала инъекцию, потом протянула предмет, похожий на большой мобильный телефон, пояснив что за девайс:
– Чтобы зарядить имплантированное вам оборудование, поднесите устройство к животу, под действием переменного магнитного поля, в течении 30 минут, аккумулятор зарядится. А этот индикатор показывает, что контейнер заполнен и надо пописать. Чтобы сделать это, нужно снять с предохранителя и нажать эту кнопку. Вот так. Кроме того с помощью устройства можно открывать комнаты к которым у вас есть доступ, расплачиваться за покупки, заказывать такси, ориентироваться по карте, разговаривать с другими абонентами в клинике. Обратите внимание, с обратной стороны, вот на этом отдельном экране, расписание ваших процедур. Вам нужно быть точно в указанное время в кабинете, номер которого указан вот здесь. Местные называют устройство «труба».
26 ноября
Пугающие боли, подавить которые совсем недавно могла лишь лошадиная доза опиоидов, притихли и напоминали о себе исключительно при неосторожно-резких её, Ольги, движениях. Дежурная сообщила, что скоро ее переведут в отдельную квартиру, а на лечение станут возить в процедурный кабинет на специальном автобусе.
27 ноября
Хлопнула дверь и две резвые медсестры без предупреждения, весело щебеча на китайском, покатили кровать Ольги к выходу. Залман понял, что ее увозят и едва успел подать голос, что навестит, когда сможет ходить. Ольга вспомнила про недоеденный творожок, который остался сиротливо стоять на тумбочке, но девушки так энергично сопели, толкая её к выходу, что остановить их устремление она не решилась.
Кровать через длинный коридор выкатили в тоннель, привычными движениями задвинули в приемное устройство автобуса. Как следует затянули Ольгу ремнями и экипаж помчался по узкому тоннелю. За окнами автобуса – темнота, каменный коридор почти не освещался, а заглянуть в лобовое стекло не позволяли удерживающие ремни. В темноте салона, под мягкие толчки, совсем было задремала, но внезапно в широкие окна автобуса ударил яркий свет, участок тоннеля освещали прожекторы.
Ярко-красными кляксами газоразрядных ламп подсвечивался знак «Дорожные работы», полуавтоматический робот-миксер заливал поверх каменного основания бетон. Дорожники шутили с сестрами, заглядывая через панорамное стекло, кого везут на этот раз. Они рассчитывали встретить селебрити, чтобы потрепаться об этом с другими работягами во время перерыва на ланч. По большей части пациенты разочаровывали их, автобус перевозил невыразительно-надменных анонимных набобов. Когда дорожники узнали Ольгу, скалились чумазыми лицами, крича: «Аргентум! Аргентум!» и сверкали гаджетами, пытаясь сфотографировать ее через стекло. Ольга заразилась их настроением, улыбнулась, подыграла. Высвободив руку из под ремней, изобразила духовное лицо в папамобиле.
Неожиданно вновь нырнули в темноту и поплутав в лабиринтах, автобус остановился. Кровать выкатили в тускло освещенный тоннель, затолкали её во вместительный тамбур с белой филенчатой дверью, за которой открылась тёмная комната с высоким потолком.
Ремни расстегнули. Облокотившись о локоть приподнялась, порываясь встать, но на плечо легла сильная рука. Медсестры взяли, с двух сторон, за простыню и ловко переложили её из каталки в огромную кровать. Потом показали кнопочку для вызова экстренной помощи и включили телевизор с записью инструкции для неофитов. Попрощавшись, девушки удалились.
Осмотрелась. Залман говорил, что большинство комнат для пациентов – тематические. Ей досталась квартира «Венецианская лагуна», видно не обошлось без участия Лян Шоушана. После десятидневной белизны палаты эти темные тона рельефных обоев сейчас будоражили так, что казалось она вместе с кроватью переворачивается навзничь.
Немного обвыкнув, обратила внимание на чемодан. Захотелось переодеться от «больничного». Достала пижаму, которая тут же напомнила ей беспокойную ночь перед тем, как попала в клинику.
И первый раз за все время, расплакалась. Она вспоминала свои печенку и почки, которые, где-то сейчас проходили «особую программу криоконсервации». Когда представляла, что с ней случится в клинике, думала будут несколько минут страха перед тем как усыпят и опустят в азот. И не рассчитывала, что это будет происходить вот так, частями. Однако, она уловила в своем настроении и нотки тихого ликования от того, что еще жива, а не висит сейчас в криокамере.
Решив, что эта пижама вызвала у нее приступ меланхолии, поковыляла в ванную комнату, выкинула противную шмотку в ведро. Вместо неё надела шелковую маечку бежевого цвета и такие же бриджи.
Потом, следуя инструкции, заказала обед: курицу с чесночным соусом, салат из свежих овощей и бутылку красного вина. Через 40 минут дежурная привезла заказанные продукты, а еще, сверх того, апельсиново-клубничный десерт. Объяснила, как Ольга может приготовить кофе, воспользовавшись кулером в прихожей. Курица оказалась совсем не острой. Ольга макала кусочки поочередно в чесночный и соевый соус, размышляя, чем бы заняться.
После нескольких проведённых в постели дней хотелось пройтись, но когда принимала вертикальное положение, внутри ещё неприятно тянуло. Перелистав список фильмов, подумала наверное в самый раз придётся вот это.
1 декабря
С утра звонил Залман.
– Ольга, вы дома? Не возражаете, если я заеду?
– Конечно, приезжайте.
Через несколько минут постучали.
– Войдите.
Показавшийся из-за двери Залман тут же замер, удивленный.
– Не знал, что здесь бывают такие помпезные апартаменты. Чем занимались?
– Вчера смотрела кино. У меня было дурное настроение после того, как осталась одна. А эта глупость – включила заставку – меня успокаивает, что-то вроде якоря, привет из детства, когда становится совсем уж… неопределённо.
Присядьте. Я должна сказать одну вещь. Там, в палате интенсивной терапии, я дала вам гормон, окситоцин, налила его в ваши капли для носа. Вы были уж слишком негативно настроены по отношению ко мне и подозреваю, что не справились бы с этим сами. Мне показалось, что взаимное недовольство, это не то чувство которого мы достойны, понимаете?
Залман укоризненно посмотрел на нее, но ничего не сказал. В этот раз.
Ольга благоразумно сменила тему:
– Может быть, вы уже готовы рассказать, что же такого натворила ваша подопечная, Адина?
Залман помолчал, решаясь.
– Я уже говорил вам, что нахожусь здесь, чтобы опекать дочь одного моего знакомого, Циона. Как раз накануне вашего прибытия, она убедила двух отказантов (тех, кто не решился на операцию) и одного китайца, из персонала, устроить побег. Покинуть клинику решили через главные ворота.
– Но постойте, там же шлюзовая система и стальные двери в метр толщиной.
– На самом деле, все не так сложно. Один раз в сутки через эти ворота въезжает контейнер с вещами и провизией и выезжает контейнер с отходами. У меня как-то была бессонница, я сфотографировал его. Посмотрите.
Залман протянул планшетный компьютер.
– Контейнер проезжает ночью, чтобы не беспокоить пациентов. Управляется автоматически. Сообщники, которых она подговорила, придумали простой план.
– Пока контейнер медленно ехал к воротам, они положили сверху деревянный клин. Когда открылись первые ворота, заговорщики вошли в шлюз, а транспортер застрял, упершись в потолок.
– Как же они вошли? Я видела перед воротами камеры слежения.
– До сих пор отсюда никто не пытался бежать. У китайцев здесь свой квартал, который не хуже обычного китайского города. Им хорошо платят и по контракту, каждый может заморозить своё тело за счёт клиники. Куда бежать? Пациенты – это больные, либо психически неуравновешенные люди.
Он осторожно посмотрел на Ольгу, та улыбнулась.
– Продолжайте.
– Так вот, острой потребности покинуть это место ни у кого не возникало. Между нами говоря, у Адины тоже не было особых причин. Она только захватила баллончик с краской, чтобы написать что-то на стенах.
– Я видела закрашенную надпись на воротах: «Не входи сюда». Она подействовала на меня… удручающе.
– Это ее рук дело. Дежурный, в комнате слежения, мирно спал на составленных в ряд креслах. После того как контейнер застрял, вход в шлюз оказался заблокирован. Вторая дверь не открывается пока открыта первая дверь. Но они придумали кое-что – отсоединили провод, который шел к наружным дверям и подключили его к аккумулятору контейнеровоза. Но видно запаниковали, не разобрались и дверь не открылась.
Дальше – больше. Колеса у застрявшего контейнеровоза продолжали крутиться, от трения резина загорелась, повалил дым. К этому времени прибыла администрация, главный врач… На экране камеры слежения стало черным-черно, дым валил отовсюду. Адина могла просто задохнуться!
– Но как их выручили?
– Рабочие при помощи дублирующей системы открыли входные ворота. Заговорщики, кашляя, выползли наружу. Адина стала рисовать на стенах.
Колеса транспортера залили пожарной пеной, подогнали тягач с лебедкой, затащили транспортер обратно. Начальника охраны отправили вести переговоры. Когда он вышел к ним и попросил возвратиться в клинику, все тут же подчинились, а Адина еще бегала там, выкрикивая нецензурные ругательства. Но поскольку краска у нее закончилась, она посчитала задачу выполненной и тоже вернулась.