Лимонник. По материалам израильских литературных вечеринок - Лимонова Хелен


Лимонник

По материалам израильских литературных вечеринок

Редактор Хелен Лимонова


ISBN 978-5-4496-2590-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Что такое Лимонник

Уважаемый друг! Если Вы не потеряли вкус к чтению и не против развлечься, предлагаем познакомиться с творчеством израильского литературного клуба «Лимонник».

Это не какая-нибудь виртуальная группа зависших в Интернете авторов. Напротив! Мы все вполне живые и весьма жизнерадостные личности, которые встречаются раз в месяц на литературных вечеринках с таким же названием – Лимонник.

Наши вечеринки проходят в центре Тель-Авива, в уютном концертном зале. Здесь есть все, что необходимо для правильного протекания творческого процесса: прекрасно оборудованная сцена, кофеварка и бар. В первую очередь гостям будет предложен лимонный пунш «Пьяный Пегас». Организует эти вечера «Издательский дом Helen Limonova» (вот откуда взялись эти лимоны).

Лимонники – самое лучшее место для того, чтобы в непринужденной обстановке познакомить и подружить между собой авторов и читателей, ведь они они так нужны друг другу.

Кроме того, здесь легко завести новые знакомства с интересными людьми. Среди приглашенных гостей – известные писатели, поэты, журналисты, театральные деятели, представители СМИ.

Возможно, Вы тоже пишете? Тогда скорее приходите сюда! Готовы выступить перед публикой, прочитать свои тексты и даже спеть? Пожалуйте к микрофону! Если петь сами не готовы, берите с собой ваших любимых исполнителей. Короткая проза, афоризмы и шутки особенно приветствуются.

Если Вы далеко от нас и только планируете посетить Тель-Авив, предлагаем пока что для развлечения почитать эту книжку. Здесь мы собрали все самое интересное и запоминающееся, что произносилось на Лимонниках. Грустное и веселое, серьезное и легкомысленное. На любой вкус. Есть только одно, что объединяет эти тексты – они талантливы.

Запомните имена авторов, тексты которых вам понравятся. Не исключено, что в ближайшем будущем они станут широко известны ценителям хорошей литературы. Желаем нескучного чтения и ждем в гости!

Хелен Лимонова, директор издательства.Адрес для связи с издательством: izdatel.helen.limonova@gmail.com

Были они чернявые и горбоносые

Татьяна Бершадская

Абрикосовое варенье Семирамиды

Сима Ицикович жила на Пушкинской, вход со двора налево, и по вытертым мраморным ступенькам – на второй этаж. На площадке стоял здоровенный морской сундук времен наполеоновских войн или, пожалуй, еще более ранних флибустьерских захватов мирных торговых судов. Сама мадам Ицикович ни к флоту, ни, тем более, к пиратству, не имела никакого отношения. Ее муж, Мирон Данилович Ицикович, всю жизнь проработал страховым агентом. Был абсолютно не романтичен, а наоборот – мал ростом, глуховат, подслеповат и с таким дефектом речи, что первая же, произнесенная им буква «р» в каком-нибудь слове, не оставляла никаких иллюзий на его счёт. С ними жил племянник Вениамин, одиннадцатилетний толстый мальчик с женской грудью и Х-образными ногами. У него были огромные шоколадные глаза с загнутыми ресницами, похожие на коровьи, широкая попа и тонкий голос. А еще он часто был бит по дороге из школы, и по этому поводу плакал, жаловался всем и получал еще больше от пацанов, которые в нем не любили ВСЁ – и то, что «жид», и то, что «жиртрест», плакса и слабак! Сестра Симы развелась с отцом Веника (так мы его звали), когда тот был еще маленьким. А через три года умерла от осложнения после гриппа. Венику было тогда пять лет, и бездетные Сима и Мирон Ициковичи решили, что это им знак свыше – сиротка и аидише кинд1, да еще родной племянник в одном флаконе, чтобы достойно прожить остаток жизни и воспитать мальчика, родную кровиночку.

Они его любили. Не по обязанности, а по правде. Сима, специально для него, покупала на Привозе огромные спелые абрикосы, которые Веник обожал. Кроме Веника никто их не ел. А еще он любил абрикосовое варенье, которое Сима варила в промышленных количествах. И это варенье тоже потреблял только Веник. А Сима с Мироном, не то чтобы не любили абрикосы, – они, типичные одесские родители (да-да, именно родители!) полагали, что ребёнок должен получать ВСЁ, а мы уж как-нибудь…

Веника продолжали любить дома и не любить в школе – уж больно он раздражал своим видом и будил в одноклассниках низменные чувства…

Я не была в Одессе год, а летом снова приехала к дедушке с бабушкой. Опять мое любимое море, читальня в парке Шевченко, бабушкины теплые руки, заплетающие мне косы… Через несколько дней после приезда я столкнулась у входа в парадное с каким-то мальчишкой. Я не успела отскочить в сторону, а он бежал, и мы стукнулись лбами. Все знают, как это больно!

Я крикнула: – Ты что, слепой?!

Мальчишка, потирая лоб, смотрел на меня огромными глазами, похожими на блестящие каштаны, выглядывающие из шипастых зеленых скорлупок. Был он высок и худощав, синяя майка открывала загорелые плечи и небольшие шарики мускулов, а поцарапанные ноги, обутые в кеды, были ровными и мускулистыми. Ну, вы уже догадались, кто это был?..

– Танька, это ты? – спросил Веник ломающимся петушиным голосом. Я, еще не вполне придя в себя от «лобового» столкновения и неожиданного превращения Веника, молчала и только хлопала глазами.

– Ты так изменилась, – продолжал Веник, – я тебя не сразу узнал, только по голосу сначала.

– Веник, что с тобой случилось? – я все еще не верила глазам. – Ты даже выше меня теперь. А я ведь на два года старше!

Веник засмеялся и сказал, что вот уже год занимается каратэ, и все эти чудесные изменения произошли благодаря именно спорту! Что ему надоело быть битым и он сам пошел записываться в секцию. Его не хотели принимать, но Веник оказался упрямым, он ходил туда две недели, каждый день. И его взяли.

Теперь в классе никто даже не пытается его задевать – себе дороже! А главный зачинщик прошлых неприятностей тоже ходит в секцию вместе с Веником и они вроде даже подружились.

…Я окончательно переехала к бабушке с дедушкой сразу после первого провала с поступлением в Лениградский универ. Это был 1972 год. Во дворе нашего дома на Пушкинской было уже не так многолюдно и многоголосо – кто-то переехал, кто-то умер, как Мирон Данилович Ицикович, кто-то уехал на ПМЖ заграницу. Сима с Веником уехали тоже…

…В 1995 году уезжала и я с семьей. Мы жили в стране уже 14 лет. Все более-менее устаканилось и определилось. Как-то, выходя из автобуса, я споткнулась, и, если бы не какой-то военный, удержавший меня за руку, наверняка упала бы. Он проходил мимо и мгновенно среагировал.

– Спасибо, – машинально по-русски сказала я.

– Пожалуйста, – ответил он. Тоже по-русски.

Я посмотрела на него и что-то почудилось мне в его чертах… Что-то очень знакомое. Я еще не успела сообразить, что…

– Ты очень похожа на свою бабушку, – сказал он.

Я молчала, стараясь вспомнить.

– Ну, никак? – он улыбнулся. Говорил он с легким акцентом и это сбивало с толку. – Помнишь, как ты случайно разбила банку с абрикосовым вареньем, когда пришла ко мне в шашки играть, и мы прямо с полу ели абрикосы, а сироп потом вытерли тряпкой и думали, что никто не догадается? А тетя зашла в комнату и сразу увидела, что пол липкий.

– Даже не отругала нас. Вообще ничего не сказала, только спросила, не болят ли у нас животы… Так это ты, Веник?

– Конечно, я. Значит, и ты здесь.

– Как видишь.

Мы уже шли, Веник держал меня под руку и это было так странно всё – вот этот высокий, худощавый полковник (он сказал мне, что после срочной службы в ЦАХАЛе остался на офицерских курсах. А когда ему было двадцать шесть лет, в 1982 году, он, капитан танковых войск, участвовал в Первой Ливанской, был ранен. Служил, дослужился до полковника), я, страна, в которой мы оба оказались в разное время, но нам судил Бог встретиться через 37 лет, и не я, а он первый узнал меня. Этот пятидесятитрехлетний, с седым ежиком мужчина, видевший за свою жизнь столько, сколько редко выпадает на долю обычного человека, так далёк был от того толстого неуклюжего плаксы с писклявым голосом (теперь у него приятный баритон), что называть его Веником у меня уже язык не поворачивался.

– Ты теперь Биньямин Ицикович?

– Да! А мой старший сын, тоже офицер, Шимон.

– В честь тети Симы?

– Да. А дочка Моран в честь дяди Мирона.

– Жена израильтянка?

– Нет, одесситка. Да ты ее, может, помнишь? Майка-рыжая с третьего этажа, она еще в меня с балкона вишнёвыми косточками плевалась. Мы с ее братом, Мариком, в одном классе учились. Марик погиб на Ливанской.

Я плохо соображала: прошлое и настоящее, детская одесская наша жизнь, заполненная счастьем до краёв, и сегодняшний день, снова столкнувший нас во времени и пространстве, знакомые имена и незнакомые события, происходившие с этими людьми, которых я знала когда-то и совсем не знала сейчас… Мне хотелось остаться одной и просто нареветься всласть. Слишком сильны были эмоции, я плохо с ними справлялась.

Биньямин отпустил мою руку, вытащил из кейса мобильник.

– Давай свой номер телефона.

Я продиктовала. Он перезвонил, и я сохранила его номер. Мы уже попрощались, он обнял меня и сказал:

– Тетя умерла три года назад. Еще успела вырастить внуков. Очень их любила. Они ее тоже. Ну, пока. Звони.

И, уходя, вдруг повернулся ко мне:

– Кстати, знаешь, какое полное имя было у тети Симы? Просто роскошное. Она его стеснялась.

– Какое? – спросила я.

– Семирамида… Представляешь? – он улыбнулся, махнул мне рукой на прощанье и пошел, чуть прихрамывая, вверх по улице.

«Что ты помнишь обо мне?..»

«Вы так замечательно врёте!..»

Анатолий Золотушкин

Кладбище

Вперед, к свинье навстречу!

Поросенок Гоша родился восьмым из девяти у своей мамы Хавроньи. Родился полузадушенным, и запутавшимся в пуповине. «Не жилец», ― подумала ветфельдшер Анжела, принимавшая роды. Она завернула новорожденного в свежую тряпицу и положила отдельно от остальных поросят.

Гоше повезло родиться не на простой свиноферме, а в образцово-показательном животноводческом комплексе. Сюда привозили иностранные делегации и депутатов. Комплекс был оборудован всевозможной импортной техникой, вплоть до кислородных камер для недоношенных поросят. Туда нашего Гошу и поместили. Надо сказать, что Хавронья не очень обеспокоилась отсутствию одного из своих детей. Она вряд ли их подсчитывала и даже если обратила внимание на недостачу, решила, что люди взяли ее сына, чтоб украсить им праздничный стол. Это иногда случалось в орденоносном коллективе.

Через несколько дней поросенок оклемался, и его вернули в родной загончик. Мама недоверчиво обнюхала блудного сына и спросила: «Ну как там было на столе, с петрушкой в зубах?» Гоша ничего не ответил, плотно прижимаясь к маминому брюху. «Ну, да ладно», ― прохрюкала Хавронья, подвигая ближе к пятачку вновь обретенного сына свой самый толстый сосок. Наевшись, Гоша отполз и уснул. И снился ему огромный зал со старинными картинами на стенах. Под потолком тысячесвечовая люстра, за столом мужчины во фраках или военной форме с золотыми эполетами и полуодетые дамы. Сзади стоят лакеи в красных ливреях, на лету ловящие пожелания гостей. На балконе оркестр играет мазурку. Распахивается дверь, мажордом с тяжелой золотой цепью на груди стучит посохом, оркестр замолкает, и он возвещает: «Гоша!». Все встают с вилками и ножами в руках, и он вплывает на серебряном блюде, украшенный лимонами и зеленью, на голове корона из морковки.

Но тут сладкий сон прерывается. Братья и сестры зашевелились, над загоном поднялся громкий хрюк. Изо всех углов звучало волшебные слова,― «Помои! Привезли помои!». Конечно, это были не обычные помои, которые подают в простых хлевах. Им привозили из правительственных дач, и почти всегда там была апельсиновая кожура, а иногда и гнилые апельсины. Старший брат вспоминал, что однажды пробовал очистки от киви, неведомо как попавшие к ним. Наверное, был привоз из американского посольства. Все поросята сгрудились возле корыта, а некоторые погрузились туда целиком, блаженно хрюкая. Мать умиленно следила за ними, лежа на боку. У нее еще не прошла слабость после родов. Но Гоша не побежал вместе со всеми. Зачем толкаться и пихаться своим нежным пятачком ради какого-то яблочного огрызка, когда тебя ждет такая блистательная судьба,― старинный зал и серебряное блюдо.

А может быть, он станет цирковой свиньей? В любом случае не стоит суетиться.

Когда ажиотаж возле корыта стих, Гоша подполз к нему на передних лапах (вставать на все четыре не хотелось) и немного похлебал. Ему попались луковые очистки, такие горькие, что аж слеза прошибла. «Зато это полезно», – подумал Гоша и вернулся в свой угол.

Так и повелось. Гоша приходил к столу последним и доедал остатки. Он не участвовал в веселой возне своих ровесников, а тихо лежал в уголке и предавался мечтам. А может, меня усыновят бездетные люди, купят мне красивый ошейник и будут выгуливать в парке, а спать положат на шелковую подушку. Будущее было светло и лучезарно, а настоящее грязно и уныло.

Тем временем мама всерьез обеспокоилась своим восьмым. Она ведь не знала, как зовут ее детей, и различала их только по времени появления на свет. «Что ты лежишь? – укоряла она Гошу, – смотри, четвертый и шестой уже попали на стол директора фермы, а пятая на прием в шведском посольстве. Первый сдал экзамены, прошел по конкурсу в школу хряков, и его ждет блестящее половое будущее. Третью и седьмую взяли на ВДНХ, а ты лежишь тут один и совершенно не набираешь вес».

Гоша ничего не отвечал. Ведь мать не знала о рыцарском зале и мажордоме с золотой цепью, она была совершенно необразованная свинья.

Настало время отлучения от маминой сиськи, переломный момент в жизни любого поросенка. Пришла строгая комиссия. В этот день в ней участвовал даже главный зоотехник. Он в последнее время редко появлялся на рабочем месте. Дело в том, что за месяц до этого дня, после бурного новогоднего застолья, ему было видение. Ему явилась бабушка Ревекка, маленькая, сухонькая старушка в шляпке с вуалью, и спросила: «Сема, что ты делаешь? Как ты можешь жить в этой гойской стране, да еще работать на свиноферме? Ведь я тебе передала такой чистый и незамутненный еврейский ген, а ты извалял его в свинском навозе». И Сема решил пройти гиюр и поменять имя на Шмуэль, что означает «его имя Бог». Он подал документы на выезд в Израиль и дорабатывал на свиноферме последние дни.

Его раздумья прервал Дашин возглас: «А с этим, квелым, что делать?». Сема посмотрел на поросенка, его тонкую кожу, через которую просвечивали синие вены, его изящное рыльце с легкой горбинкой, на трогательные копытца, и вдруг его осенило: «Это кошерный поросенок! ―закричал он и взял Гошу на руки. – Я возьму его с собой в Израиль!»

Так у нашего героя началась новая жизнь. Теперь он жил в кабинете у Семы, и новый хозяин кормил его с ложечки кошерными кормами, а от апельсинов у него случилось даже легкое несварение желудка. Конечно, оформить документы на кошерного поросенка было нелегко. Но даже самые строгие раввины подписывали все бумаги, стоило только взглянуть на Гошу.

Многотысячная толпа, одетая в черные костюмы и шляпы, встречала Шмуэля и Герша (так теперь звали Гошу) в аэропорту «Бен-Гурион». На специальном свиномобиле Герш поехал в арабскую христианскую деревню к своим невестам. Специальным галахическим постановлением было утверждено, что у свиней кошерность передается по отцу, а не по матери. Когда Герш состарился, и время любви для него осталось позади, главный раввин принял постановление о съедении.

Шесть знатоков Писания вынесли Гошу в обеденный зал, в котором чернели строгие наряды богоизбранных. Гоша ничего не мог сказать, но не только от счастья, – у него из пятачка торчала петрушка.

Александр Казарновский

Были они чернявые и горбоносые

Дальше