Далее он свою мысль не развивал.
Анреп продолжил:
– Я об этом и говорю. Скоро вам предложат стать одним из Рыцарей. Если вам дорога жизнь, откажитесь.
– Кто же вам зарекомендовал меня таким трусом? – усмехнулся Кристоф. – Я бывал в сражениях и особо не дорожу своим бренным существованием. Как будто опасность быть убитым должна меня пугать. Если она пугает вас, то прошу прощения.
И он развел руками.
– Это вы говорите сейчас, – произнес Анреп-Эльмст. – Пока вы один, умереть просто. Но потом, когда в вашей жизни появятся те, кто от вас зависит… Ради которых стоит жить.
– Не думаю, что стоит жить ради кого бы то ни было, – жестко ответил Кристоф, и в глазах его невольно отразилась боль, не сочетающаяся с циничностью его слов. Он уже чуть ли не пожертвовал жизнью, рисковал ради карих глаз девушки, чей образ навсегда был запечатлен в его сердце.
Анреп подошел к нему вплотную и проговорил заговорщицким тоном:
– А если я вам скажу, что за гибелью от их рук всегда следует бесчестье?
– Как же был обесчещен ваш покойный тесть? – Кристоф отошел от него на пару шагов и уже жалел, что дуэль не состоялась. Впрочем, ее можно было бы возобновить и провести по всем правилам.
– Я все понял. Уговорить вас невозможно, – отчаянно отвечал его соперник. – Вы сами не хотите, а еще утаскиваете с собой на тот свет юного вашего друга.
– Никто меня не утаскивает, – отвечал Рибопьер. Голос его был тверд, хоть и тих. – Я сам решил.
– Тогда ждите. За вами обоими придут, и скоро, – граф снова многозначительно поднял руку, так, чтобы манжета с искомой запонкой-розой обнажилась. Кристоф фон Ливен приметил и кое-что другое – безыскусно сплетенный браслет из рыжевато-золотистых волос. Они не принадлежали его покойной жене Аннелизе – та была пепельной блондинкой, как и сестра. И при взгляде на эту мелкую, незначительную деталь, он отчего-то подумал – его обманывают. Водят за нос. Пытаются отвлечь от уже намеченной цели и предназначения. И вообще, похоже, граф не имеет никакого отношения к Рыцарству. Даже если Анреп в чем-то прав, и он, Кристоф, разделит участь доктора ван дер Сханса, то само поведение графа, это судорожное цепляние за рукава и отговаривание от неизбежного, от посвящения в Рыцари, которое уже должно было случиться, говорило категорически против него. И адъютант Кристофа полностью разделял его взгляды.
– Я все понял. Прощайте, – холодно проговорил Кристоф. – Надеюсь вас более не видеть.
– Это благодарность за мое милостивое прощение оскорбления, которое вы нанесли моей чести?
– Мне ваше прощение было ни к чему. Хотя я и не хочу с вами встречаться, но, ежели вы передумаете и решитесь все-таки со мной стреляться, я к вашим услугам.
Анреп горестно вздохнул и пошел прочь. На полпути он обернулся и проговорил:
– Вы удивлены, граф, почему я, будучи вашим соотечественником, обретаюсь здесь, при дворе короля Луи? Что заставило меня уйти?
Кристоф ничего не отвечал. Ему было все равно, что он ответит, но тот продолжил:
– То, чего страстно желает ваш брат, но на что он никогда не осмелится.
Барон не ожидал подобного ответа и не знал, как ему стоит реагировать.
Кристоф с Рибопьером остались вдвоем и растерянно посмотрели друг в другу глаза.
– Мой покойный батюшка всегда говорил мне, что в нашем роду были рыцари. Но я никогда не воспринимал это дословно, – заговорил Александр, но его старший товарищ посмотрел на него так, что у юноши отпало всякое желание продолжать рассказ. Он только спросил:
– Я готов принять последствия. Но каков смысл?..
Кристоф не стал отвечать. Он лишь проговорил:
– Они исполняют свои обещания, в чем я успел убедиться. И, похоже, то, что нам сейчас наговорил граф, – тоже правда. Так что можете выйти, если не желаете связывать с ними судьбу.
– А как же вы?
– Я пойду дальше, – Кристоф говорил тихо и спокойно. От этого спокойствия мурашки пробегали по спине юного Рибопьера. Он собрался с духом и ответил:
– Значит, и я пойду за вами.
– Простите, но я не требую безусловной преданности, – барон оглядел адъютанта с головы до ног. – Такая привязанность ко мне вас только закабалит.
– Мне иначе нельзя, – опять вымолвил загадочную фразу Рибопьер.
– Отчего ж? – спросил Кристоф. – Вы свободны.
– Меня к вам назначили.
– И что ж? – барон по-прежнему пытался притвориться непонимающим, хотя уже начал кое о чем догадываться.
– Я не могу просто так уйти, – граф Александр посмотрел на него странным взглядом, словно пытаясь спросить – как же его начальник не понимает таких элементарных вещей?
– Отчего ж? Я могу дать вам назначение вдали от своей персоны, вас могут перевести на службу к кому-нибудь другому из генералов, наконец, вас повысят так же, как меня, и вы уже сами будете брать себе адъютантов, – Кристоф по-прежнему притворялся непонимающим, что совсем смущало Рибопьера.
– Тут дело не в службе, – заговорил он. – Даже если меня повысят, даже если я переведусь в другое ведомство или же вовсе уволюсь со службы, уеду хоть на край света, то все равно должен буду поддерживать с вами тесную связь. Так мне сказали.
– Кто же вам это сказал?
– Девятый, – и Рибопьер побледнел, зная, что выдал большую тайну. Далее, оглянувшись и никого не заметив, кроме нескольких слуг, постригающих клумбы в парке, осмелился добавить:
– Ежели желаете, так у меня и письмо есть. Могу показать.
– Покажите.
– Оно у меня не с собой, в комнате, – отвечал его адъютант.
…Через некоторое время он показал глянцевый желтоватый лист веленевой бумаги, заверенный печатью с изображением розы, столь знакомой барону. Он даже не стал читать послание, потому что узнал почерк, которым оно было написано. Он мог принадлежать только одному человеку – Армфельду. Кристоф мог утверждать это с уверенностью, хотя послание к Рибопьеру не было никак подписано. Он, не долго думая, порвал бумагу прямо перед изумленными глазами адъютанта.
– З ачем вы это сделали? – выдохнул тот не столько возмущенно, сколько ошеломленно.
– Так должно поступать со всеми подобными письмами, – спокойно объяснил ему Ливен. – -Разве вам еще не говорили?
Его адъютант лишь головой покачал.
– Вы ни разу не видели автора послания в лицо? – продолжал опрос барон.
– Я знаю лишь, что он вел активную переписку с моим отцом. Кажется, он датчанин…
– Швед, – лаконично отвечал Ливен. – Хотя это неважно.
– Он вам знаком? – спросил Александр.
Заметив, как по тонкому, бледному лицу адъютанта промелькнула тень любопытства, барон поспешил добавить:
– Да, знаком. Но более я вам не скажу.
Сознавая, что его слова еще пуще разожгли в юноше любопытство, Кристоф продолжил:
– В сущности, я сам ни в чем не уверен. Возможно, за этим человеком стоит кто-то еще…
– Этот Анреп нам врал, как вы думаете?
– И в этом я тоже не уверен, – барон ненавидел, когда приходилось выказывать сомнения. Мысль промелькнула в его голове: «Пустое это, дым один, туман, и ничего более. С нами играют, как с несмышлеными детьми, верящими в чудеса. И тем, кто затеял эту игру, следует доказать, что мы не дадим себя ввести в заблуждение».
– Все-таки жаль, что дуэль не состоялась, – продолжил Рибопьер, решив перевести разговор на другую тему.
– Ничего страшного. Каждый из нас сохраняет право на выстрел, – пожал плечами Кристоф, думая о другом. В частности, о том, что неплохо бы расспросить Фемке о всем, что случилось с ней, сестрой и ее отцом, и сверить ее рассказ с повествованием Анреп-Эльмста. Но, ежели возникнут большие расхождения, то кому верить? И следовало ли вообще вдаваться во все эти интриги? Как будто ему больше нечем было заняться…
Распрощавшись со своим адъютантом, он натолкнулся на Фредерику. Она явно пребывала в сильном волнении, на щеках ее рдел яркий румянец, платок небрежно и криво накинут на плечи, а волосы выбивались из-под чепца.
– Ты жив? Слава Богу! Ты не знаешь, что за человек этот Анреп! – молодая женщина, совершенно не задумываясь о том, что ее может кто-то увидеть, подхватила Кристофа за руку.
– Догадываюсь, – произнес он мрачно.
– У него одна цель – со всеми покончить, – Фемке понизила голос. – И он не зря здесь…
– Правда? А он, наоборот, посулил спасти меня от верной гибели. И я думал, что он заодно с твоим покойным отцом.
– Ах, если бы… – вздохнула его любовница. – Он навлек на него убийц. Если сам не приложил руку к гибели моего отца.
– Но как же так?
Тут раздались шаги – кто-то поднимался по лестнице.
– Об этом я поговорю с тобой потом. Сегодня в западном крыле, – произнесла она быстро, услышав посторонние звуки. – В восемь часов вечера, после ужина.
Судя по деловому тону, удовольствий она не обещала, и Кристоф разочарованно вздохнул, потому что ее явление возбудило в нем яркие воспоминания о прошедшей бессонной ночи, и он бы не отказался провести еще такую же.
Он встретился со своей голландской знакомой в то же время и в том же месте, и ему были сообщены при этом такие сведения, что все легкомысленные желания в нем утихли, сменившись лишь явным предчувствием, что с Анрепом-Эльмстом им суждено будет встретиться – и поквитаться.
Глава 4
CR (1818)
Все мои неприятели чем-то схожи между собой. Это люди, источающие блеск и апломб, считающие себя хозяевами жизни, которые никому никогда ничего не должны. Они стремятся набиться мне в друзья, хватают за запястья и, как и многие, начинают поверять мне тайны о том, что грозит мне, якобы, из одного только дружеского расположения. Эти люди первоначально вызывают во мне плохо скрываемую зависть. Не то, чтобы у меня было много причин кому-либо вообще завидовать: я полагаю, что и так одарен судьбой сверх меры во всех отношениях. Но мне присущи сомнения; тем же, кого я ненавижу, никаких терзаний по поводу своих поступков и места в мире не приуготовлено в силу их причудливой природы.
Таков был и есть Меттерних; таков был его гораздо менее известный «двойник» Анреп-Эльмст. Память о нем стерлась, и его имя осталось только в родословных росписях его семейства, и то замаранное черным, словно даже ближние желали о нем позабыть.
Итак, когда я так и не стал с ним стреляться, и тот начал уговаривать меня от вступления в когорту Рыцарей, оказалось, что он связан узами родства с небезразличной мне в ту пору Фредерике ван дер Сханс. К слову, после нашего весьма страстного свидания она призналась, что питала ко мне горячую любовь все те годы, которые прошли между моим пребыванием в доме ее отца и нашей встречей в Митавском дворце. Ни замужество, ни свалившиеся на нее одно за другим несчастья не разрушили ее желание быть рядом со мной. Поступки Фредерики говорили куда красноречивее слов; к моему великому облегчению, она не желала бросать мужа ради меня и, казалось, понимала, что, помимо физического влечения, я ничего к ней не испытываю. Ее это не задевало; все же, она была умной женщиной, знающей, чего хочет, и весьма трезво оценивала обстоятельства.
Все клянут муки несчастной любви, и, признаться, я и сам бывал жертвой жестокосердия возлюбленной. Однако еще хуже быть любимым той, которую не любишь. Притвориться, что испытываешь ответные чувства, дабы воспользоваться ею, – выбор подлеца. Отвергнуть немедленно – признак бесчувственности. К счастью, в тот раз с меня никто не требовал никаких ответных клятв, не пытался поймать в моих глазах отблеск столь же пламенной любви. Фредерика как была трезвомыслящей, умной и самостоятельной, так ею и осталась. Она же предупредила меня о том, кто такой Анреп, и пролила свет на все, что было им сказано. Далее перескажу ее рассказ.
После моего отъезда дела в Нидерландском королевстве свернули предсказуемо не туда. Приходилось ежедневно опасаться за свою жизнь. И как раз в ту пору доктор ван дер Сханс принял у себя некоего студента Лейденского университета. Им и оказался вышеозначенный граф Ойген. Правда, о том, что он граф и носит двойную остзейскую фамилию, никто не знал. Тот назвался выходцем из Бремена Иоганнесом Эвертом. Он же, как я понимаю, дал понять доктору, что принадлежит к Рыцарству – верно так же, как и дал понять мне. Фредерике он сразу не понравился. К слову, незадолго до явления лже-Эверта состоялась ее помолвка с Леннертом, только-только получившим степень доктора медицины. Тот был ассистентом его отца, она знала его с детства и всегда понимала, что будет его женой. Это обстоятельство не помешало ей влюбиться в меня, что неудивительно – в борьбе за девичьи сердца военные всегда одерживают верх перед штатскими. Правила приличия, однако, мешали ей отвергнуть руку и сердце Никлааса ван Леннерта, и она их покорно приняла, ни словом, ни взглядом не выдав никаких подозрений.
Эверт, по словам Фредерики, был подозрителен не только ей, но и ее жениху, который сразу же, после первого же совместного ужина в семейном кругу, сказал, что тот – не студент, не штатский и относится к куда более знатному сословию, нежели утверждает. Это откровение, высказанное Фемке ее отцу, не изумило последнего. Тот привык общаться с теми, кто не тот, за кого себя выдает, и подобный маскарад ничего ему не говорил.
Когда доктор почувствовал, что ему грозит опасность, было уже поздно. Что заставило его резко сменить свое расположение к Эверту, не знала сама Фемке. Она только слышала, что накануне гибели ван дер Сханса тот долго и страстно говорил о чем-то в кабинете с их гостем. Тот выехал со двора поздно вечером. Рано поутру, 19 февраля 1796 года, доктор отправился куда-то, приказав старшей дочери паковать вещи. На вопрос, что случилось, отец ответил, что им вскоре придется бежать из страны. Сразу же после ухода отца девушка послала служанку на поиски жениха, но Леннерт второй день проводил у постели тяжелого больного в другой части города, поэтому встретиться с ним не удалось. Доктор ван дер Сханс не явился ни в обед, ни к вечеру. Стрелки часов в гостиной приближались к полуночи, и его дочери сходили с ума от беспокойства, когда явился Эверт и сообщил к прискорбию, что доктор убит.
Первой реакцией Фредерики, по ее словам, было выплеснуть в лицо ему все подозрения и домыслы, но она сдержалась и спокойно заявила, что полагает, будто он носит не свое собственное имя.
Далее Анреп, наконец, сообщил, кто он таков. Смешав сентиментальность с апломбом, он попросил руки Аннелизы, к которой, оказывается, всегда питал наиглубочайшую симпатию.
Фредерика растерялась, но ей хватило сил собраться и спросить, почему же тот пользовался чужим именем и почему не попросил руки ее сестры раньше, пока был жив ее отец. Тот пробормотал что-то о «тайном обществе» и о том, «как опасно нынче в Европе быть аристократом». Фемке резонно возразила, что пока о помолвке не может идти и речи, но граф применил весь свой дар убеждения, дабы она дала обещание, что после похорон доктора свадьба состоится.
Через два месяца состоялось двойное венчание – Фредерики с доктором Леннертом и Аннелизы с графом Анрепом. Так что в чем-то одном он не соврал.
…Я помню длинный летний вечер, который мы провели вдвоем с Фемке. Я ее только слушал, а она продолжала говорить, местами замолкая, дабы справиться с эмоциями.
– Я никогда не прощу себе, что дала согласие, – добавила она после упоминания о свадьбе сестры. – Я не имела никакого права.
– А что же Аннелиза? – спросил я. – Она любила его?
– Я не знаю, – пожала плечами моя собеседница. – Как ты помнишь, моя сестра всегда отличалась молчаливым нравом. И сам понимаешь, что она не могла плениться одной его наружностью…
Она усмехнулась горько и добавила тихим голосом:
– Ее зрение с годами стало еще хуже. Она уже больше не могла сама передвигаться по дому, и пришлось нанять компаньонку, чтобы та ей помогала.
При этих словах Фредерика посмотрела в сторону и сказала: