– Герман, дорогой друг, я так признателен тебе за твою помощь. Я надеюсь, что смогу целесообразно использовать сохранение твоего сознания, изучая структуру человеческого «я», – говорил Тесла. – Ты даже не представляешь, насколько далеко может зайти нейробиология… Мне не хватает лишь должного финансирования и доверия со стороны научного сообщества, которое игнорирует все мои разработки… – Он принялся закреплять мой шлем, поправляя его. – Конструкция должна крепко прилегать к черепу, если я зажму вот здесь… не давит?
– Алекс, я тебя плохо слышу в этом шлеме. Нет, все сидит достаточно надежно, – сказал я, не в силах усидеть на ровном месте. – Еще долго? Шлем очень тяжелый.
– Уже готово. Итак, мой друг, мы можем начинать? – волнующе выпалил он.
– Да, – не сразу ответил я, переводя дыхание.
– В шлеме все еще достаточно темно? Передний экран, встроенный перед тобой, все еще выключен? – доносилось до меня.
– Тут очень темно, ты его включил? Он должен показывать что-то?
– Он включен, – сказал Тесла. – Сейчас будет становиться все светлее и светлее. Говори все, что ты видишь. Каждое изменение, протекающее перед тобой, описывай как можно подробнее…
– Слушаюсь, – подтвердил я. – Да. И правда, впереди как будто встает солнце. Алекс, ты здесь? – Устройство позади меня начало издавать жужжащий звук.
– Герман, что бы ни случилось, не снимай шлем, пока свет не потухнет. Ты меня слышишь? – Тесла повысил голос, пытаясь перекричать усиливающийся треск механизмов позади меня.
– Тут очень ярко. Глаза начинают болеть, – жаловался я. – Еще долго? Алекс?!
Ответа не последовало. Шлем, который целиком покрывал мою голову, начал нагреваться, все сильнее обжигая меня своим теплом. В тот момент, когда я больше не смог слышать своего товарища, когда все вокруг шумело и гудело, когда яркий свет ослеплял меня настолько, что слезы сами лились из моих глаз, именно тогда я испугался по-настоящему, осознавая, в какую опасную ситуацию ввязался, идя на поводу у Дьявола. Ослепительный луч, точно кинжал, вонзался мне в глаза, отдавая режущей болью в голове. Когда муки стали невыносимы, я решил, что нарушу предписания моего друга-изобретателя и остановлю эксперимент, сняв шлем с еще горящим светом внутри. И когда я попытался приподнять руки, то чуть не вскрикнул от ужаса. Оказалось, что у меня не хватает сил даже пошевелить пальцами. Даже ноги оказались ватными, отказываясь слушаться мои команды. Меня точно парализовало. Не в силах противостоять дурманящей слабости, разливающейся по всему телу, я почувствовал лик страха, доводящего до безумного состояния твоего разума. Я был загнанным зверем в нечеловеческой ловушке, пытающей тебя до полного морального истощения. Отчаявшись, казалось, я закричал, не в силах противостоять этой агонии. И крик мой заглушал рев работающей машины, испепеляющей мое сознание.
Муки продолжались до тех пор, пока скребущийся шум не начал медленно угасать, а яркий свет, после которого, казалось, можно было ослепнуть, отступал и затухал вдали, точно солнце плавно садилось за мыслимый горизонт. Когда стемнело окончательно, силы вернулись ко мне и я смог снять этот жуткий шлем, терзающий меня на протяжении этого нескончаемого времени. Меня пробила дрожь, стоило мне откинуть его подальше от себя, испытывая как гнев на своего товарища, так и тень панического страха, угнетенного состояния, в котором я пребывал еще какое-то время, стараясь взять себя под контроль.
– Ты настоящий Дьявол! – закричал я, собираясь с силами для того, чтобы встать с «Марии».
– Герман, друг мой, расскажи, что ты видел? – сказал он, копаясь в дымящихся деталях своего творения. – Опиши мне детали происходящего, я должен записать это в журнал…
– Ты чуть не убил меня! Как ты смеешь так издеваться над людьми?! – гневно пыхтел я, с трудом поднимаясь на ноги. Зрение постепенно возвращалось ко мне, но в первые секунды после прекращения эксперимента все вокруг расплывалось в едином масляном взгляде, сливаясь между собой. – Почему идет дым? Что я видел? Я словно оказался вплотную к раскаленной звезде, ослепляющей меня, доводя до ужаса.
– У нас… В самом конце сгорела батарея, и запись прервалась на девяносто восьми процентах. Я полагаю, я плохо закрепил правый резистор. Но первое испытание пройдено, как мне показалось, успешно. Два процента твоего сознания упущено, но… после восстановления «Марии» можно будет повторить эксперимент.
– Первое испытание? – удивился я. – Ты думаешь, я позволю тебе обречь меня на дальнейшие муки вновь? Ты хоть представляешь, насколько это было больно? – я старался уловить его фигуру в темном помещении, но фокус зрачка давал сбои, отдавая колющей болью. – Мое зрение…
– Твое зрение вернется к тебе в течение нескольких минут, а пока закрой глаза и старайся не напрягаться. Мы должны продолжить, записать полный цикл твоего сознания для дальнейшего его воспроизведения! Герман, представь, что треть мозаики безнадежно упущена. Мы должны…
– Да ты чуть не убил меня на этой машине! – злобно перебил я его. – Боюсь, я не смогу и дальше быть твоим подопытным ассистентом, жизнь которого в любой момент может оборваться в ходе безрассудного опыта над сознанием… Это невозможно, и ты сам это знаешь. Цифровизировать сознание, человеческое «я» – лишь плод для фантазии, сказка!.. – сказал я, направляясь к выходу. Тогда я был полностью разочарован этим экспериментом и успел пожалеть, что пытался помочь своему давнему приятелю.
– Герман, постой! Куда же ты? – Тесла старался остановить меня, но было поздно. – Мы отсняли только девяносто восемь процентов твоего мозга… Я не знаю, как продолжить работу без полноценного сохранения… – рассеянно проговорил он, задумчиво рассуждая о доводах продолжения эксперимента. – Герман, постой…
– Оставь их себе, приятно было увидеть тебя, – сказал я, хлопнув тяжелой входной дверью его квартиры.
***
События, следующие далее, я помню не отчетливо, точно позабытый фильм ушедшей молодости. Но упустить их было бы ошибкой. Я пишу свой рассказ спустя множество ушедших лет, опираясь на новостные заметки, устарелые записи наблюдений, интервью очевидцев. Для полноценности повествования я позволю себе внести нотки фантазии, сопоставленные с реальными факторами того вечера, о котором и пойдет речь, позволяя читателю доподлинно представлять мою дальнейшую судьбу.
Стоило мне переступить порог его дома, сколько бы Тесла ни кричал мне вслед, стараясь остановить меня, тогда я был в полной уверенности и разочаровании, что бесцельно потратил свой выходной день. Мне казалось, что машина, способная скопировать мой мозг, словно какой-нибудь архив документов, невообразима. Сколько бы я ни пытался тогда перестать думать о своем приятеле, вспоминая все дурные слова, которые лезли в мою голову, все мысли были именно о Тесле и его «Марии», машине, благодаря которой мой рассказ и повествование дальнейшей судьбы Германа Хаски возможна.
Ожидая городской транспорт на ближайшей остановке, всматриваясь в каждый проезжающий автобус в нужном для меня направлении, я взвешивал целесообразность эксперимента, стараясь как можно объективнее подойти к оценке состоятельности этого опыта. С какой-то стороны, думалось мне тогда, информационная эра, царящая вокруг, точно властная императрица, проникающая в каждые темные уголки Земли, прогресс в которых течет в более медленном ритме, могла бы подарить человечеству возможность на бессмертие как апогей технического прогресса, несопоставимую с ближайшими открытиями. Но мысль о господстве над собственной судьбой, отмерянной человеческим пределом, едва ли достигающим сотню лет, казалась для меня пределом всяческих наивных грез, неосуществимыми мечтами.
Я отправлял текстовое сообщение своей супруге, пользуясь своим новым мобильным телефоном, устройством первой необходимости, без которого уже не мог обойтись человек двадцать первого века, оно служило настоящим невообразимым чудом. Оповестив семью о том, что вернусь домой раньше положенного времени, я поспешил на подъезжающий микроавтобус, направляющийся в сторону моего дома. Подъезжая ко мне, водитель транспортного средства грубо притормозил перед остановкой, сбрасывая недопустимую скорость для городских условий, открывая двери своего автомобиля до полной остановки, рискуя жизнями людей, находящимися внутри. Я не выпускал мобильный телефон из рук, моментально отправляя сообщения любимой супруге, делясь с ней впечатлениями о происходящем, то и дело жалуясь на свое окружение. По «логам» нашей беседы, впоследствии описывая детали того вечера, я старался восстановить поездку как можно подробнее.
На часах было около семнадцати часов вечера, время, символизирующее окончание рабочего дня, что впоследствии приводит к существенным затруднениям в автомобильном трафике в городской черте. Микроавтобус был переполнен настолько, что войти в него, набравшись небольшой наглости потеснить людей, мне удалось только после глубокого выдоха. В тот момент, будучи зажатым со всех сторон, я был готов пожертвовать собственным комфортом ради скорого возвращения домой. К сожалению, мысль о возможной поездке в такси появилась у меня лишь тогда, когда я сквозь тонкую рубашку смог ощутить мокрую спину мужчины позади себя, тесно прислоняющегося ко мне. Водитель транспортного средства умело объезжал всяческие преграды на своем пути, ловко маневрировал на поворотах, зачастую подрезая другие автомобили в виражах, и создавалось впечатление, что неуютная поездка не должна была быть неустанно долгой.
Однако время тянулось. Водитель то и дело останавливался по просьбе пассажиров, но народу, как мне тогда казалось, совершенно не убавлялось. Всегда находились новые лица, стремящиеся, как и я, скорее добраться до дома. И у каждого нового пассажира, вошедшего в салон микроавтобуса, было выражение лица, точно под копирку: недовольное возмущение, сменяющееся гневным смирением. Водитель, то ли чувствуя напряжение позади себя, то ли имея дурную привычку нарушать установленные правила движения, все сильнее вдавливал педаль газа, с каждой секундой увеличивая бешеный темп, с которым мы мчались по центральному городскому шоссе. Неожиданно, когда наш микроавтобус, несущийся на пределе своей скорости, пошел на обгон очередного автомобиля на нашем пути (этот виток информации я раздобыл из архива городской дорожной полиции), перед нами выскочила бордовая фура, резко перестраиваясь из крайнего правого ряда, служившего полосой разгона. Водитель нашего микроавтобуса нажал на тормоз и механически увел машину в противоположную сторону, дабы избежать возможного столкновения. По установленной камере внутри салона, едва освещающей и треть пассажиров, были слышны крики и возгласы недовольства. Испугались те пассажиры, которые, как и я, имели доступ к окошку и могли наблюдать за ситуацией. Остальные, как я считаю теперь, приняли свою судьбу практически моментально, не в силах осознать происходящее. В тот момент, когда автобус старался избежать дорожно-транспортного происшествия, совершая немыслимые виражи на полной скорости, я оцепенел, не в силах противостоять нагнетающему мраку перед возможным столкновением или собственной гибелью.
Тогда мы в одно мгновение оказались на встречной полосе, сбавляя обороты. И не прошло и нескольких секунд, как в нас врезалась встречная легковая машина, водитель которой погиб моментально. От такого сильного столкновения микроавтобус, весящий не одну тонну, перевернулся набок, проехавшись по сухому асфальту еще несколько метров. Весь удар пришелся на правый бок микроавтобуса, вдавливая корпус глубоко внутрь. Металлический сплав не смог выдержать подобную нагрузку, в салоне транспортного средства воцарилась агония. В нещадных криках, гуле и звоне, задыхаясь от едкого черного дыма, я, Герман Хаски, был сильно ранен осколком от лопнувшего стекла. Ко всему прочему, судя по видеозаписи, меня придавило несколько неподвижных тяжелых тел, скинуть которые я уже не смог. Я безрассудно старался вынырнуть, хватался за окружающие меня тела. Мой стон сосуществовал с десятком других жалобных криков о помощи, был единым ликом боли. Подобное ранение, на которое был обречен я, было летальным. Было бы ложью скрывать, какая боль сопутствует подобной ситуации, при которой осколок стекла проникает сквозь ребра, углубляясь внутрь. Попытки выбраться постепенно тлели, как и огонь моей жизни, разум покидал мое тело, растворяясь в пучине страха перед неизвестным. Постепенно дым завладел салоном автомобиля, и наблюдение через видеокамеру стало невозможной услугой для моего повествования. Стоны угасали. Надежда, скорая медицинская помощь, пожарные, спустя считанные минуты отреагировавшие на аварию в центре города, спасли лишь несколько жизней, не в силах помочь остальным.
И последнее, о чем я думал, – о своей замечательной семье, которая ждет меня после долгого отсутствия. Отключаясь, точно обесточенный электроприбор, я закрыл глаза, оставляя эту жизнь.
Случилось то, чего я боялся больше всего. Я потерял именно ее – жизнь.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Разве день Господень не мрак, а свет? Он тьма, и нет в нем сияния. Отрывок из Библии
– Ты настоящий Дьявол! – закричал я, судорожно снимая невероятно тяжелый шлем своего товарища. Я попытался остановить эксперимент, не в силах противостоять его агонии.
Медленно стягивая конструкцию со своей головы, я удивился неожиданной тишине, благоухающей вокруг. Яркий свет, прожигающий глаза даже через закрытые веки, постепенно отступал, плавно возвращая зрение, мимолетно покинувшее своего хозяина. Открыв глаза, пытаясь сосредоточиться на своем окружении, я сильно испугался, очнувшись совершенно не там, где хотелось бы первоначально. Мое пробуждение, а впоследствии и перерождение, началось не с захламленней студии Теслы, которую ожидал увидеть, снимая оковы эксперимента над сознанием, а с мрачного обширного помещения, похожего на заброшенный медицинский отсек. Подобные залы можно было повстречать в клиниках под снос и других медицинских учреждениях, работа в которых прекратила свое монотонное существование. Вокруг все плыло, сосредоточиться на чем-то определенном было сложно, еще и несколько минут зрение возвращалось ко мне, прежде чем я смог лицезреть место своего пребывания.
Собираясь с силами для того, чтобы подняться с кушетки, я обратил внимание на мерцание ламп в медицинском отсеке, в котором находился. Окунаясь во тьму, я погружался в нее на десять секунд (если не больше), после чего был достаточно долгий перерыв стабильного освещения. Так цикл повторялся вновь и вновь.
На полу, в нескольких шагах от меня, была огромная черная жижа, напоминающая густое машинное масло, пролитое ненароком, а с бетонного серого потолка сочилась вода, распространяя в образовавшейся трещине коричневый налет. Бульк, бульк. Каждая капля, неторопливо падающая вниз, едким эхом развивалась по всему медицинскому отсеку. Образовавшаяся лужа, в которой можно было увидеть смутное отражение зала, постепенно увеличивалась. Повсюду были разбросаны неизвестные мне медицинские приборы, разбитые стеклянные флаконы для инъекций, осколки от увеличительного стекла, расположившегося над моей головой. Сам я находился на одной из медицинских коек, подключенных десятками тонких проводков, трепетно связанных в единую нить, ведущих к большому компьютеру, располагающемуся в центре помещения. Его широкий экран был повернут в противоположную сторону, где тусклое свечение монитора едва касалось стены. Я чувствовал страх во всем, что окружало меня тогда. Лик ужаса точно витал в воздухе, едва уловимый для человеческого обоняния. Эти чувства завладели и мной, заставляя сердце биться в истерии, а разум волнительно путать собственные мысли.