Так Евгений рассуждал, ходя из угла в угол своей квартиры, уже несколько дней.
Всё равно, надо выйти, хлеб и колбаса закончились. Пойду, прогуляюсь. Оделся и пошел на улицу. Действительно, шел мелкий, противный дождь. Под порывами ветра, он превращался, в мелкие колючие льдинки, неприятно летящие в лицо. Евгений быстро на это перестал обращать внимание. Сначала ветер раздувал его русые с сединой волосы, но когда они отсырели, то прилипли к голове. В магазин не зашел, а прошел мимо. Пошел по улице, направляясь к обрыву, который выходил к реке. Великой русской реке. Волга сейчас была не красивой. Холодные серые волны, и ни каких других впечатлений. Когда пойдет ледоход, будет гораздо красивей. На сером фоне белые льдины, как мозаика на полу. Но это все произойдет через неделю и будет хорошо видно в солнечную погоду. Сейчас темно, дует холодный ветер с реки, что там делать, а ноги всё равно идут в ту сторону, не слушая хозяина.
Ладно, схожу, погляжу, может и идея, какая в голову придёт. Плохо когда в голове пусто. Еще несколько дней назад, всё было хорошо. Работа, пусть и не любимая, но приносившая хороший доход, можно хорошо содержать жену, одевать её в лучшее платье. И надо было мне ехать на эту свадьбу. Не хотел же. Кто он мне близкий друг, что ли, так хороший знакомый, а дочку его я совсем не знал. Видел её пару раз с ним и всё. В первый день свадьбы, я отказался ехать, сославшись на головную боль, так он позвонил домой. Кто придумал эти домашние телефоны. Стояли бы себе на работе и всё. Теперь, даже соседи не заходят друг к другу. Через стену живут, а по телефону общаются. И было бы, о чём говорить, так о ерунде болтают. Жена уговорила ехать, мол, неудобно, люди пригласили. Поехали, оставаться не хотели, поздравили, преподнесли подарок и хотели ехать обратно. На столе лежала великолепная Астраханская вобла с икрой. Рыба жирная, спинка просвечивается, как не попробовать. Присели за стол. Второй день свадьбы, всё без церемоний. Я почистил рыбу, икру Ирка забрала, ели кусочек успел откусить, а он возьми и к нёбу прилипни, как тут без пива обойтись, вот кружку пива, я и выпил. Съел рыбу и за второй кружкой потянулся машинально. И её в себя влил.
– Всё поехали домой, сказал я Ирише, жене своей. Садись за руль, едем.
Мы простились со всеми. Ира машину ведёт осторожно, хоть и стаж водителя у неё большой. Никогда не гонит и соблюдает правила. Был ясный осенний солнечный день. В этой стороне дороги, дач нет. Дорога от реки уходит. Воскресный день, дорога пустая, машин почти нет. Видимость прекрасная. За несколько километров от города, сильно захотелось в туалет, переработанное пиво рвалось наружу. Ну, не строят у нас туалетов на трассе, не в Германии же мы живем. Я попросил её остановить машину, она прижалась к обочине, так близко, почти к самым деревьям. Дорога, даже, для грузовой широкой машины была свободной. Я отошел на метров двадцать и зашел в лесопосадку. Да, и лесополосой её трудно было уже назвать. После резкого подорожания угля и газа местные крестьяне, её так проредили, что деревья стоят в один ряд. Всё видно вокруг, как на ладони. Выхожу обратно, и вижу на огромной скорости, на мою машину несётся большегрузный автомобиль. Нет не «КамАЗ», а гораздо больше, «Катарпиллер». Водитель обгонял старую малолитражку, он чуть, чуть не вписался в обгон, но этого хватило, чтобы левыми колесами переехать мой автомобиль и смять его в плоскую железяку. Я, так закричал в этот момент, что водитель этой машины меня и услышал, потому, что он даже не заметил, что переехал машину, так ухаб ему показалось. Голосовые связки свои разорвал, не говорил две недели, все подумали, что я обет молчания принял. Грузовик проехал еще метров сто пока со скрежетом остановился. Из машины вылез молоденький мальчишка, лет двадцати двух. Ну, в какой стране, за руль такого транспорта, могут посадить зеленого юнца, который, права то получил, совсем недавно. Если бы ноги не отказали, я бы, наверно, убил его. Но идти или бежать я не мог, сел на пень и руками схватился за голову. К своей машине, спасать Иру, было идти бесполезно, машина была тоньше высоты колеса. МЧС Иру вынимали по частям, я видел эту ужасную картину. Даже, не отвернулся, хотя мне и говорили, отвернись не смотри. А я смотрел. Руку, голову с куском лобового стекла, туловище, в грудной клетке часть руля застряло, а потом и всё остальное и всё в чёрный целлофановый мешок складывали. Крови, почти не было, её под прессом всю выдавило из Иры. Хорошо, что совсем не мучилась, бац и от тебя только мокрое место и осталось. Гаишники приехали, сегодня они по другому называются ГИБДД, тьфу, ты черт, и не выговоришь, язык сломать можно. Они протокол, а я молчу, сколько вопросов не задают, я открываю рот и себя не слышу, думал, оглох, но вопросы-то я слышал хорошо. Меня скорая в городскую больницу привезла, только доехали, я вышел, хлопнул дверью и ушел домой. Похоронили на третий день. Гроб заколотили в морге. Я, это тоже видел. Все части пересчитал, что бы всю без остатка в гроб положили, ничего себе для экспонатов не оставили, любят они искалеченные части тела себе оставлять. В банку с формалином положат и на выставку. Не дам я им этого сделать. Прилетел сын из Москвы, и они вместе с Иваном Ивановичем все и устроили. Другого места, как возле его драгоценной Беллы он и не искал. Иру положили справа от могилы Беллы, слева Иваныч для себя место оставил, сзади тещу уложил. В ноги, что б к голове не лезла. Поминки, девять и сорок дней. Сын улетел в Москву, работа ждет. Я, то же поначалу, круглые сутки работал, а потом надоело, бросил. Один, только, мой друг Иван Иванович меня и навещал. Это несколько отвлекало меня от моих тяжелых дум, но потом опять наступала апатия. Человек стадное животное и когда он отбивается от своих, он теряет разум. Наверно это и со мной произошло. Депрессия сменяет апатию и наоборот, апатия, депрессию. Надо, что-то с этим делать, так невозможно жить дальше. Такую женщину у меня забрал Господь. Умница, красавица. Такому телу и фигуре, какой была у Иры, позавидовала бы молодая фотомодель. Ежедневные тренировки, всего по полчаса в день с утра и на теле ни капли лишнего жира. Стройная, на лице ни морщинки. Да и косметику, почти не употребляла. Маски на лицо только, огурец, клубника и сметана. Обыкновенная крестьянская сметана, а какой эффект, куда там «Ланкому» рядом быть. Окончить знаменитый МГИМО, знать три иностранных языка в совершенстве и уехать в провинцию с мужем. Это же, как надо любить, декабристка настоящая. И так глупо погибнуть. В милиции меня спрашивали, имею ли я претензии к водителю грузовика, полные идиоты. Какие у меня могут быть к нему претензии, он совсем мальчик. Был трезв, не справился с управлением, ну казним мы его, что Иришу вернёшь. На дорогу в таких машинах нельзя выпускать пацанов, вот и все мои претензии. Пусть идет себе с миром, семь лет тюрьмы и еще одна покалеченная жизнь, горе родителям. Финансовые претензии, гори пропадом эта машина, что железу будет, на заводе новую сделают, а деньги, теперь они мне ни к чему. Ирки нет, на что они мне, для неё жил. Любил её сильно. Теперь её нет, жить зачем. Для сына, так у него своя дорога, зачем я ему. Понятно, не бросит, да, я и сам себя обслужить могу, а вот где мне такую женщину найти, какой она была для меня. Ругались ли мы с ней? Да, конечно ругались, да ещё как. Просто знали заранее, как бы ни ругались, а через пять минут целоваться будем. Один раз так поспорили, что слов никто не жалел, за холодное оружие похватались. Она за скалку, я за огромную вилку для больших кусков жареного мяса, схватились и оба одновременно засмеялись. После этого, какая любовь начиналась, какие страсти, как в молодости. В общем, наша взаимная страсть никогда не угасала, с каждым годом принимала новые формы, да и только. Теперь ничего нет. Пустота. Впереди «Невестин» мост. Говорят, когда его построили, по нему прошли новобрачные. Они, почему-то сильно разругались прямо на мосту, невеста и сиганула вниз, с семидесяти метровой высоты, испытав при этом, все прелести свободного падения тела. С той поры и название у него «Невестин мост». Обнесли заграждение моста, металлической сеткой, теперь смотришь на реку с него, как из-за решетки. Интересное, наверно ощущение, свободное падение тела. Учитывая высоту, можно легко высчитать, сколько времени будешь лететь и с какой скоростью встретишься с землёй. Я математик и мне легко это сделать с тысячными долями секунд и скорости в километрах в час. Зная закон Галилея, не Ньютона, как многие сейчас считают, а именно Галилея, это он вывел его, все эти расчёты легко произвести, даже в уме. Но к чему мне такая точность. Зачем считать, напрягаться и думать. Полёт будет длиться больше четырёх секунд, а с моим весом в семьдесят килограмм с землёй я встречусь со скоростью чуть выше ста километров в час. Как раз с такой скоростью и встретила свой грузовик и Ириша. Надо попробовать, что она испытала при этом, какие ощущения и, что чувствовала при этом. Это не грех, это не самоубийство. Разве можно назвать самоубийцей человека, который приделав себе крылья, забравшись на самую высокую колокольню, прыгнул вниз и хотел испытать свободный полет и полететь в небо. Он разбился, но он не самоубийца, а естествоиспытатель. А испытатели первых парашютов, они тоже разбились, и ни кто их не считает самоубийцами. Значит это не грех. Почему бы и мне не почувствовать это чувство полёта, кто мне сейчас может помешать это сделать. Ночь. Никого рядом нет, вперёд Евгений, дерзай. Чего ты боишься? Я пошел на мост. На середине моста, за ограждениями кто-то стоял не шевелясь. Еще один человек хочет испытать чувство свободного падения, я не одинок. Хорошо бы это сделать вдвоём. Коллективный полет интересней, да и скопом не страшно, всегда нужен пример для подражания, так легче. Если один может, значит, может и другой тоже. Я тихо подошел и присмотрелся, похоже, молодая девушка, в легкой курточке и джинсах стоит. Почему девушка, небольшая косичка у неё. Почему молодая, не знаю, худенькая очень. Я подошел ближе, и вместо одних слов, которые я ей хотел сказать, почему-то произнёс другие.
– Не делай этого, не нужно. Поживи еще немного.
Она повернулась и посмотрела на меня. Лица её я не рассмотрел, сильно темно, а фонарь, который светил одиноко, только отбрасывал на неё тень. Она промолчала. Вот теперь, я ей сказал те слова, которые хотел сказать сразу.
– Подожди меня, вместе прыгнем, не торопись, я сейчас подойду к тебе. Вдвоём легче, я это точно знаю.
Я подошел к концу моста, обогнул заграждение, чуть не сполз по склону вниз, скользко. Схватился за сетку и медленно и осторожно начал двигаться к ней. Металл был очень холодный, кисти рук быстро закоченели и пальцы стали деревянными. Я добрался до неё. Она повернулась ко мне лицом, когда я увидел её, мои ноги соскользнули вниз, и я повис на руках. Быстро удалось поставить одну ногу на край моста, другая всё время соскальзывала. Девушка обняла меня одной рукой, пытаясь помочь мне поставить вторую ногу на край парапета. Вот теперь мы вместе полетим точно, подумал я, и я стану причиной гибели этой красивой девушки. Огромным усилием воли и с напряжением всех своих сил, мне удалось подтянуться и стать на мост двумя ногами. Я перехватил свою руку на другую часть заграждения. Теперь мы стояли и обнимали друг друга одной рукой, а другой держались за металлическую сетку. Абсолютно безвыходное положение, двигаться ни вперёд, ни назад мы не могли. Я немного отдышался и перевёл дух. Схватился двумя руками за сетку. Теперь ей пришлось обнять меня, и она сильно прижалась ко мне. Теперь мы медленно начали двигаться назад. В таком положении мы добрались до края заграждения. Я его обогнул, теперь её нога скользнула по обрыву, но я уже сильно держал её за руку. Подтянул её к себе и сильно рванул. Мы стояли на твердой каменной основе, обнявшись. Она сильно прижалась ко мне и дрожала. Дрожала так, что я слышал, как её зубы стучат друг об друга. Меня, что-то сильно взволновало.
– Пошли ко мне, не бойся, я не причиню тебе зла.
Я взял её за руку, и она покорно пошла за мной. По дороге домой она молчала, а я ни о чём не спрашивал её, захочет, расскажет, не захочет, это её право. Отогреется у меня и пойдёт к себе домой. Утро вечера мудренее. Как правило, повторно не делаются попытки самоубийства, хватает и одного перепуга. Да и утром, проблема, которая её заставила залезть на мост, покажется мелкой и никчемной. Мы шли по улице, я от движения согрелся, а вот её рука была холодна как лёд. Пришли к моему дому, поднялись наверх, я открыл дверь и впустил девушку к себе в квартиру. Помог снять ей куртку. Её курточка промокла до подкладки. Она так замерзла, что не могла двигаться. Усадил её в кухне. Поставил на огонь чайник. Она сидела на стуле и дрожала. Худое, изнеможенное лицо, по-видимому, после тяжелой болезни, кожа на лице с серым оттенком. Под глазами синева и при всём этом проявлялась и красота её лица, надо только снять грим и я увижу красивое лицо девушки. Меня волновало её лицо. Я всю жизнь видел его, но где. Вспомнил. Конечно это её лицо. Много лет назад, на выставке, мне один неизвестный художник подарил свою картину. Только я увидел, кто на ней был написан. На меня смотрели глаза удивительно красивой девушки. Картина называлась «Любовь женщины». Я всю свою жизнь искал такое лицо. Моя жена была очень похожа, но не было фотографического сходства, а тут капля в каплю похожа, хоть, я картину не видел около двух лет, но не мог я забыть, что там написано. Сходство было поражающим. Она продолжала дрожать. Я сходил в ванную, взял полотенце, в комнате из шкафа достал толстый шерстяной свитер, домашней вязки. Снял с неё её синтетический свитер водолазку. Она не противилась этому. Под свитером, кроме неё самой ничего не оказалось, неудивительно, что она так замерзла. Красивая девичья грудь с большими коричневыми ореолами вокруг сосков, сильная худоба, меня удивила. Такое впечатление, что она давно не ела. Я начал растирать и вытирать её промокшее тело. Под руками ощущал её упругую грудь. Надел на неё тёплый свитер. Опять сходил в комнату и достал спортивные шерстяныё штаны, в которых раньше катался на лыжах и толстые шерстяные носки. Снял с неё ботиночки на рыбьем меху и голубенькие мокрые носочки. Стянул с неё её джинсы, никакого сопротивления. Хотя, мне, несколько, было неудобно расстегивать ей молнию на брюках. Тоненькие синтетические трусики, то же, голубого цвета, красивые ровные длинные ноги, маленькие ступни. На пальцах ног ногти ровно острижены, без педикюра. Пальчики длинные и красивые. Вытер её насухо и одел. Просушил ей волосы на голове феном, предварительно распустив русую косичку. Закипел чайник. Нарезал лимон и налил две кружки чаю. Никакого эффекта. Она сидела и глядела в стену. Огромные голубые глаза, правильные красивые черты славянского лица, небольшой курносый носик, немного ели заметных веснушек. Если бы не серость, лицо должно быть бледно розовым, озорным. Губы бледные, из-за их дрожания казались слегка узкими. Да, и ещё длинные чёрные ресницы, от влаги они казались махровыми. И вся эта красота была худая и бледная. Я с силой ей всунул в обе руки кружку с чаем. Она разрыдалась. Вот это уже хорошо. Выплеснуть эмоции, это первое дело. Нельзя всё держать в себе. Я взял её на руки и посадил к себе на колени. Обнял её, пытаясь согреть. Она плакала, постоянно всхлипывая. Дрожь прекратилась. Постепенно и плач утих. Так мы с ней сидели долго. Я её слегка укачивал, держа её на коленях. Она обняла меня и прижалась ко мне. Мы молчали. Постепенно я стал чувствовать теплоту её тела. Согрелась. На меня нахлынули чувства чего-то родного и близкого. От неё пахло молодостью и свежестью. А главное я ощутил аромат женского тела. Нет, меня не взволновала она как мужчину, это неправильно. Но она и пахла чем-то родным и близким. Так мы просидели несколько часов. Я опять подогрел чай. Теперь она стала пить его. Я насыпал ей много сахара. Сладкий чай подкрепит её. Достал из холодильника початую бутылку водки. Недавно мы с Иваном Ивановичем выпили по рюмке, так он хотел снять мою депрессию. Теперь я налил в фужер девушке, она, молча, отказалась пить. Не применяя достаточно силы, я влил в неё этот фужер с водкой. Она закашлялась. Постелил чистую постель, взял её на руки и уложил в кровать, укрыв с головой тёплым пуховым одеялом. Потушил свет. Собрал её мокрые вещи и развесил в ванной, пусть просохнут до утра. Пошел в другую комнату и лёг спать.
Утром проснулся, она ещё спала, на подушке лежало худое, но очень красивое молодое лицо. Девушке было лет двадцать, не больше. Что за горе выбросило её на улицу, с такой красотой только жить и жить. Ладно, я, старый пятидесятилетний болван, но она молоденькая, зачем-то ей лезть на этот мост. Ну, неприятности в жизни, ну и что, сколько их в жизни бывает. Не стоит это того, что бы с моста сигануть. Если каждая будет девушка прыгать с моста, после неприятностей, то скоро и рожать будет некому. Утром я оделся и побежал в гастроном. Её надо было кормить. Набрал полную сумку продуктов. Прибежал домой, она ещё спала. Поставил варить куриный бульон с белыми сушеными грибами. От такого аромата никто не устоит. В кофемолке намолол кофе. Растворимый я не пил. Эрзац, гадость, всё это. Ароматный кофе, мёд, сыр и свежую булочку положил на поднос. Она проснулась, и я подал всё это ей в постель.
– Доброе утро, сказал я ей, она ответила.
– Доброе.
Я ей улыбнулся
– Пожалуйте завтракать, кофе в постель.
Но в ответ улыбки не последовало.
– Спасибо, но я ничего не хочу. Сейчас я оденусь и уйду. Не буду беспокоить Вас.
– Как хоть звать то тебя, милое созиданье.
– Лена.
– А меня Евгений Николаевич. Вот и познакомились. Будем считать, то нам обоим очень приятно. А теперь слушай меня сюда, девочка Елена. Ты не выдрыгивайся. Пока я тебя не отпущу никуда. Побудешь у меня. Не бойся, я не нарушу твою девственность. Приставать к тебе я не собираюсь. И душевные расспросы я делать не буду. Не хочешь говорить о своих проблемах и не надо, у меня своих проблем, поделиться не с кем. Большую часть с удовольствием отдал бы. Но я не позволю тебе умереть от голода в своей постели. Быстро завтракай и не морочь мне голову. Потом лежи и отдыхай.