Подоспевший молодой человек в паре придержал его за локоть. Хозяйка проводила их вниз. Горничная помогла Олтаржевскому одеться: он дважды не попал в рукав и на ватных ногах спустился к подъезду.
В машине Бешев отвернулся – решил, что Олтаржевский пьян.
– Мне нездоровится. Позвоните Аркадию, – слабым голосом сказал Вячеслав Андреевич.
Помощник подал ему телефон с набранным номером. Гусь отозвался.
– Тебя отпустят! – сказал Олтаржевский.
– Знаю. Ко мне щас приходили. Поговорим, когда выйду.
Олтаржевский плохо понимал, куда его везут (куда-то на Бульварное кольцо).
Консьержка. Лифт. У резной двери Вячеслав Андреевич повалился навзничь. Бешев успел схватить его за плечи. Олтаржевский снова потерял сознание.
Очнулся он в постели под одеялом. Рядом хлопотали медики в форменных куртках.
– Ничего страшного. Переутомление. Сейчас сделаем укольчик, и вы поспите, – успокоил фельдшер и набрал в шприц лекарство.
Проснулся Вячеслав Андреевич ночью. Тусклый свет по периметру потолка выхватывал портьеры до пола и плохо различимые во тьме гобелены. На столе возле кровати под балдахином – пилюли, электронный градусник, стакан сока.
Олтаржевский прислушался к мертвенной тишине, затем – к себе: кровь шумела в ушах, мысли путались, слабость растеклась по телу: очевидно, у него был жар. Он выпростался из-под одеяла (тело тут же охватил озноб) и в трусах (одежда была аккуратно сложена на стуле) побрёл по огромной квартире. А когда наконец разыскал туалет – по соседству со спальней! – и через проходную дверь очутился в ванной, то в отражении зеркала увидел больное, небритое лицо. Он хотел вернуться в постель, но что-то в собственной внешности показалось странным. С минуту Вячеслав Андреевич поворачивал к свету лоб, подбородок, всклокоченные волосы, пока наконец не понял – у него совершенно седые виски.
Он поседел за сутки! Или впервые за несколько месяцев рассмотрел себя?
Вячеслав Андреевич с привычной самоиронией подумал о том, что хлопоты состарили его. Но холод ужаса прокатился от кончиков волос до пяток: прядь на чубе торчком, как у пупса, побелела прямо на глазах, словно он высунул голову из тепла в ледяную стужу и лоб мгновенно покрыл морозный иней.
Олтаржевский присел на край ванны. Еще раз, потрясенный, осмотрел волосы, хватая их щепоткой.
Нет! Показалось! Игра света! История с Гуськовым стоила ему нервов!
– Тетрадь! – прошептал Олтаржевский. Он вспомнил о плате за желания. Хотел сыронизировать над своей неистребимой мнительностью, да так и вернулся в постель с вымученной улыбкой.
В квартире Олтаржевский оказался не один. На его шаги неслышно подошла сиделка в медицинском костюме. Олтаржевский жестом показал ей – ничего не надо, залез под одеяло и, прикрыв веки, равнодушно подумал о том, что, вероятно, так люди узнают о страшной неизлечимой болезни.
5
Олтаржевский болел два дня. По утрам звонил Бешев, справлялся о самочувствии. Днем молчаливая горничная примерно одних с Олтаржевским лет перестилала постель и готовила на кухне еду. После того как больной начал вставать, на спинке кресла обнаружилась отутюженная пижама его размера.
На третий день Олтаржевский обошел квартиру. Пятый или шестой этаж, окна четырех комнат выходят в тихий двор, остальные – на балконы, нависшие над Тверской, где гарцует на коне бронзовый Долгорукий.
В рабочем кабинете стоял мощный компьютер и плоский телевизор с каналами на основных языках мира. Посреди столовой – овальный стол из дуба человек на двадцать и фигурные кресла. В гостиной декоративный камин и диваны. В квартире были еще библиотека с застекленными стеллажами от пола до потолка и рабочим столом, биллиардная, винотека, гостевая комната с входом в отдельную ванную и туалет. Комната для прислуги, также с отдельной ванной и туалетом, находилась за гостевой. Плюс комната-кладовая для посуды, для верхней одежды и вещей…
Он не удивился, если бы, как в сказке, обнаружил в кладовке костюмы и рубашки своего размера. (Увы!) Олтаржевский иронично сравнил себя с VIP-дворником, временно заселившимся в ведомственный замок.
Он старался не вспоминать о ночном ужасе и не думать о тетради, чтобы не сойти с ума – даже мысль о «чуде» вызывала у него панику, как в детстве, когда он разумом пробовал проникнуть за границы вселенной и всякий раз убегал от черной бесконечности, прятался в собственной черепушке за собственными глазами. Если б на его ладони, как в кино, появился апельсин или за один миг он очутился бы на Эвересте, то и тогда не поверил бы в чудо, а решил, что стал психом. Иначе ему пришлось бы поверить в Бога. Не в того безобидного боженьку, о котором он слышал с детства, а в Настоящего! Одно дело – необременительные совпадения, за которыми притаился всемогущий добрячок или злюка, и досужие размышления о бытии после смерти, и совсем другое – всё, что стряслось за три дня. В теории заговоров и прочую ерунду Олтаржевский не верил и не знал, как быть с чередой странных событий, случившихся после ночной прогулки. Он перечитал историю книги на листочках, вложенных в тетрадь, но так и не понял, что происходит.
«Объяснение придет после», – испуганно спрятался он за спасительную мысль.
За время болезни Олтаржевский просмотрел штатное расписание медиахолдинга: документ прислал Бешев. Генеральный директор, председатель совета директоров, главные редакторы, шеф-редакторы, их замы, начальники и замначальники управлений, секретари, ответсеки, ведущие, обозреватели, спецкоры. Кое-кого Олтаржевский знал.
Он не понимал, зачем понадобился Гусю в заведомо проигранной тяжбе с властью.
В новостях на все лады обсуждали арест Гуся. Его канал клеймил «диктатуру закона по-путински», правосудие «по Вышинскому». Называл арест хамским выпадом против «всех граждан» страны, против «нашей» свободы. Выступали Резник, Черкизов, Немцов… Ничего нового Олтаржевский не услышал и ничего иного не ждал.
Сделать больше того, что уже сделал, он не мог. Оставалось ждать.
Подумав об Ольге, Вячеслав Андреевич вдруг понял, что влюбился. Он вспомнил запись в книге и растерялся. Ведь он «просил», чтоб полюбили его! А не наоборот! Он знал: чтобы тебя любили, надо любить самому! Он с раздражением отмахнулся от бредней. Нет никаких чудес! А есть обычная жизнь, где у каждого собственный удел! Красивая и успешная женщина не унизит мужа и себя связью с ничтожеством! Ему же пора убираться в привычный мир коммуналок, газетных писарчуков, обычных людей с их нехитрыми радостями… или наняться к Гусю.
Но праздно мечтать или распорядиться удачей – большая разница. Он устал от нищеты, но не был готов с нищетой расстаться. Он сдался, растранжирил жизнь и не знал, что делать с её остатком. Внутри пусто, снаружи скучно. Но, вспоминая Ольгу, он думал о том, что человеку нужно совсем немного, чтобы снова цепляться за жизнь.
Вспомнив о книге, он поискал её в куртке. Обшарил вещи! Обыскал спальню!
Книга пропала! Он не помнил, где ее оставил. У Шерстяниковых, в машине…
Он уже успел привыкнуть к книге, как к талисману.
Олтаржевский уныло пробежался пультом по телевизионным каналам и наткнулся на… Гуся! В прямом эфире программы «Глас народа» тот воинственно сверкал стеклами очков, вещал о «разгроме» либеральных ценностей и о попрании прав человека. Разоблачал «власть»: ему, мол, предложили закрыть «Куклы», заменить дирекцию телекомпании! Насидевшись в Бутырке, он обещал «бороться». За Гуся заступились Авен, Фридман, Сысуев, Малашенко. Лучший «друг» Березовский заявил, что тоже нарушал российские законы. «Из солидарности!» – с иронией подумал Олтаржевский.
«Заступаясь», все они рыли Гусю яму.
Досадуя, Олтаржевский выключил телевизор. Толстомордый еврей лягался, как упрямый осел, губил себя, близких и тех, кто ему помогал. Он даже не удосужился сообщить, что вышел из СИЗО. Олтаржевский понял, что пора «валить», пока его не заметили в драке.
Он оделся. Проверил в кармане ключи от коммуналки. Оставил бешевский телефон и пачку денег – подумав, отщипнул за хлопоты, – и пошёл, когда заверещал мобильник.
Гусь звонил из студии.
– Слава, завтра у меня дела. Подползай послезавтра.
– Гусь, ты сдурел?
– Не ори! Мне все равно крышка. Надо поговорить!
– Куда ехать? На Арбат, в Палашевский, в Чигасово?
– Нет! Там слушают! Бешев отвезет, – и отключил трубку.
Олтаржевский не сразу сообразил, что звонит Ольга: сердце сладко защемило.
Она справилась о его здоровье – про болезнь «им» рассказал Бешев, – сказала, что горничная нашла его записную книжку в гардеробе и «посыльный уже везет».
– Оля… – он хотел извиниться за «признание».
Она угадала. Чужим голосом прошептала:
– Молчите! Мне и так тяжело! Прошу вас! Ни вам, ни мне это не нужно! Посоветуйте Аркадию быть дальновидней.
Подавленный, он присел на постель. В груди ныло. Он окончательно понял, что влюбился, как влюбляется в последний раз стареющий мужчина.
Вячеслав Андреевич из кармана куртки вытащил бумажник. Перебрал пачку визиток. Отыскал – «Евграфов Юрий Борисович. Букинист», позвонил и назвался.
Тот не сразу вспомнил.
– Что-то случилось? – спросил букинист сипловатым простуженным голосом.
– Не знаю. Приезжайте. Сами решите, случилось или нет.
Торговец жил рядом, на Гоголевском бульваре. Тащиться по холоду к незнакомому человеку ему, судя по голосу, не хотелось, но он обещал быть.
6
Посыльный привёз книгу в целлофановом пакете. Олтаржевский сунул ему чаевые пять тысяч – меньше не нашлось – и захлопнул двери перед остолбеневшим парнем.
Служанка нарезала и уложила на блюдо бутерброды. Олтаржевский отпустил её.
Спустя час перед черно-белым экраном камеры у подъезда торговец отряхивал с рукавов снежок. Затем, шевеля губами, сверял адрес на клочке бумаги. Прежде чем он набрал цифры кодового замка, Олтаржевский открыл дверь.
Роскошная обстановка квартиры, казалось, оглушила гостя. В фуражке с опущенными клапанами и в болоньевых сапогах он растерянно потоптался в прихожей. Близоруко прищурился слезящимися глазами на богатую люстру и панели из дорогого дерева, зашмыгал носом. И без того сутулый, он сгорбился, стараясь занять как можно меньше пространства. А отдавая хозяину фуражку и шарф, меленько кивал, словно угодливо кланялся. Оказавшись в свитере и в брюках с начёсом, гость будто сразу усох.
– Извините, что вытащил вас. Не стесняйтесь. Мы здесь одни, – сказал Олтаржевский.
Старик принёс с собой тапки в целлофановом пакете и переобулся.
Он отёр с усов и бороды капли оттаявшего инея и прошёл за хозяином на кухню.
При ярком свете старик зыркнул на Олтаржевского. Поискал, куда б присесть.
– Сильно постарел? – спросил Вячеслав Андреевич, следивший за гостем.
– Н-не знаю. Тогда на улице было темно. Мы виделись минуту, – торговец говорил с простудной сипотцой, как человек, который проводит много времени на воздухе. Он смелее обежал взглядом лицо собеседника. – Да. Кажется, что-то изменилось.
Они сели за стол.
От бутербродов гость отказался. Олтаржевский налил ему кофе из термоса с японским иероглифом. Старик зябко погрел пальцы о чашку.
– Вы по телефону назвали своё имя. Скажите, вы имеете какое-то отношение к знаменитым архитекторам Олтаржевским? – спросил букинист.
– Да. Имею. Георгий и Вячеслав – братья моего прадеда.
– О-о! Очень приятно! – он уважительно посмотрел на собеседника. – У меня есть книга вашего родственника «Габаритный справочник архитектора». Редкое издание 1947 года. И «Строительство высотных зданий в Москве» 1953 года выпуска.
– Спасибо! У меня они тоже есть. Я хотел поговорить о книге.
Олтаржевский подвинул букинисту тетрадь и рассказал о том, что с ним стряслось за три дня. Умолчал лишь об Ольге.
– Что скажете? – спросил он.
Старик снова взглянул на Вячеслава Андреевича из-под густых бровей и потёр бороду.
– Ну, осунуться-то вы могли из-за болезни.
– И всё?
– Да. Всё. Это шутка. Глупости выжившей из ума пожилой женщины. Думаю, дело не в тетради, а в вас.
– Что значит?
– Каждый человек рано или поздно становится востребован временем. Очевидно, настало ваше время. У вас хорошее образование, большой жизненный опыт, есть влиятельные знакомые. А ваши записи, – он пролистал тетрадь, деликатно «не заметив» запись о Шерстяниковой, – ежедневник, который вы более или менее успешно заполняете.
– Но вы же сами рассказывали!
– Я пересказывал с чужих слов. Историческая ценность этого документа сомнительна. – Букинист подумал. – Если рассуждать здраво, в книге нет ничего мистического. Скажем – болезнь. Женщина, отдавшая мне книгу, описывала те же симптомы, что и у вас, у прежнего владельца тетради: слабость, жар, беспамятство. Он болел сразу после того, как в его жизни наступали перемены. Болел по нескольку дней. Затем всё проходило. Я покопался в специальной литературе. Симптомы очень напоминают фатиг-синдром, или, по-другому, синдром хронической усталости. Кстати, одной из причин происхождения болезни считают вирус Эпштейна-Барра. Он наиболее часто встречается в Центральной Африке. А тетрадь, если верить ее географии, где только не побывала и могла стать переносчиком любой заразы. Проще говоря, вы простыли на морозе. Добавьте нервное потрясение.
– Это объясняет болезнь, но не логику событий. Даже если я подцепил какую-нибудь пакость, она не могла повлиять на то, что происходит.
– Я не знаю ваших знакомых. Но мне кажется, ничего необычного с ними не случилось. Плохо, что они впутали вас в свою историю.
– Как умер прежний хозяин? – спросил Олтаржевский.
– Ну, этого я вам сказать не могу – не знаю! Судя по возрасту женщины, отдавшей книгу, он был глубокий старик. Если, конечно, не умер давно.
Олтаржевский задумчиво покивал.
– После того как книга оказалась у меня, мне бывает, простите за пафос, жутко, будто рядом бродит смерть. Глянет – не время! – и уходит. Я знаю это ощущение. Иной раз мне кажется, что на Арбате я подписал себе приговор. А вместо меня умер другой…
– Если вы про соседа, о котором рассказывали, то он умер бы и без вас. Впрочем, хотите считать себя виноватым, – букинист пожал плечами, – считайте.
– Да я не считаю. Навалилось всё как-то одновременно, – пробормотал Олтаржевский.
– Вы слышали про связь талисмана и его владельца? – спросил старик. – Человек быстрее принимает решения, если с кем-то советуется. Потому что ответственность за решение делит с другим, и это придает ему уверенности. Если хозяину сопутствует удача, он обожествляет талисман и крепче верит в его силу. Приписывает ему сверхъестественные способности. Книга для вас – талисман. Вы донырнули до дна. А оттуда – путь лишь наверх. Но подъем оказался слишком быстрым. Вы не готовы к нему. Отсюда нервишки шалят. Возможно, в этом всё дело.
– Вам кажется, что я… ну, словом, сбрендил?
– Откуда мне знать, – пошутил старик. – Да нет. Думаю, вам надо выспаться, отдохнуть.
– Вчера мне казалось, что я могу поступить, как угодно, – жить или умереть! А сегодня…
Олтаржевский виновато улыбнулся.
– …стали кому-то нужны. Да. Я помню ваше настроение.
– Я почувствовал, что могу что-то сделать.
– Тогда упрячьте подальше свою книгу и ничего не загадывайте! Просто живите.
Олтаржевский подошел к газовой плите.
– Как её включить? До сих пор не приходилось пользоваться. – Он заглянул справа, слева.
– Поверните колесико. Пламя вспыхнет само. Зачем вам?
– При вас хочу избавиться еще от одного предрассудка.
Вячеслав Андреевич зажег плиту и провел обложкой книги по голубым лепесткам огненной незабудки. Покрутил рычажки на панели, чтобы усилить пламя, и не заметил, как остриё огненного жала вонзилось в книгу. В тот же миг Олтаржевский почувствовал жгучую боль и отдёрнул руку. Книга кувыркнулась за холодильник. Только тогда Олтаржевский заметил, что вспыхнула другая конфорка, и огонь опалил рукав его сорочки под локтём. Чертыхаясь, он рванул манжет, – пуговица ускакала по ламинату, – и закатал рукав. Под локтем на коже пузырился белый волдырь от ожога.