– Смотри-ка, не даётся! – сказал Вячеслав Андреевич, за иронией скрывая изумление.
– Смажьте растительным маслом, – посоветовал букинист.
– Это наказание за вандализм! – Олтаржевский болезненно поморщился.
Хлопая дверцами, он нашел в шкафчике бутылку оливкового масла. Затем вернулся к столу.
Букинист, кряхтя, поднял книгу.
– Даже не закоптилась. А ведь наверняка за тысячи лет побывала в переделках, – сказал Олтаржевский, ощупывая свой ожог.
– Бумага, скорее всего, пропитана чем-то наподобие натриевого стекла или насыщенным раствором квасцов. Их продают в любом хозяйственном магазине. А может еще чем.
– Вы говорили об этом на Арбате. Вы ведь тогда тоже обожглись.
– Что вы хотели узнать?
– Хотел проверить на большом огне, загорится ли бумага.
Старик пощипал ус.
– Вы уверены, что книга не имеет никакой ценности? – спросил Вячеслав Андреевич.
– Исторической – наверняка.
– Скажите, что бы вы делали на моём месте, если бы книга… – Олтаржевский помялся, – …словом, если бы всё, что вы рассказали о ней, оказалось правдой?
Старик пошевелил бровями. По его мнению, подобно многим неустроенным людям, этот странный человек искал причину своих неудач во враждебных потусторонних силах. Но вслух сказал:
– Смотрите на вещи философски! Бог помогает хорошим людям. Всё образуется.
– Я атеист, – проворчал Олтаржевский, сердясь, что выставил себя дураком.
– Доживите до моих лет, а там решайте, кто вы. Вы можете отказаться от затеи вашего приятеля?
– Я обещал. Иначе получится, что струсил.
– Ну уж – струсил! Вы ничем ему не обязаны. Вы и так сделали больше, чем могли.
– Вы ему не верите?
– Я его не знаю. Если вы откажетесь, то избавитесь от другого своего предрассудка, будто вам помогает чудо. – Олтаржевский промолчал. – Раз не хотите, подстрахуйтесь.
– Как?
– Откуда же я знаю! Вы умеете руководить людьми? Вести дела? Если ваш приятель сбежит из России, вы сами выкарабкаетесь?
– Руководить – руководил! А вот выкарабкаться… – Олтаржевский почесал затылок.
Букинист посмотрел на ручные часы и вскинул брови:
– Извините, мне пора!
В прихожей Олтаржевский помог ему одеться. Как старик ни отнекивался, Вячеслав Андреевич, запихнул несколько пятитысячных купюр в карман его куртки.
– На Арбате в каком-то смысле вы спасли мне жизнь. Это малое, чем я могу вас отблагодарить. Тем более что мне это ничего не стоит, – сказал Олтаржевский.
Старик, растроганный, спрятал деньги поглубже и пошёл к двери.
Вячеслав Андреевич какое-то время смотрел на книгу.
Затем зажёг газ, осторожно провёл обложкой по огню и тут же отдёрнул руку.
Он изумленно осмотрел покрасневшие фаланги пальцев:
– Фигня какая-то.
Знакомый липкий страх расползся от живота к горлу.
Олтаржевский вдруг распахнул тетрадь и со злости изо всех сил рванул несколько страниц. При этом так неудачно вывернул запястье, что вскрикнул от боли.
Очухался, сидя на полу: запястье ныло – очевидно, падая, он повредил руку.
Книга валялась рядом. Олтаржевский сердито отпихнул её ногой.
Он представил со стороны, как воюет с тетрадью. Морщась от боли, кое-как поднялся и, придерживая запястье, с книгой под мышкой заковылял в спальню.
На постели он долго смотрел в потолок, обдумывая разговор с букинистом.
В голову лезли странные мысли. Если тетрадь, как рассказывал старик, давала владельцу то, что он хотел – сразу, в обмен на время, которое тот потратил бы на осуществление мечты, то за всю жизнь человек мог загадать лишь несколько желаний.
Уничтожить тетрадь, похоже, тоже нельзя. Если только вместе с хозяином! Вспомнив эксперименты с огнём, Олтаржевский решительно пробормотал: «Чушь!»
«Лучше подумай, как управлять людьми, если примешь предложение Гуся!»
Он придвинул к себе новый ежедневник и записал: «Учись убеждать: пусть все соглашаются с моим мнением!» Тут же захлопнул и оттолкнул книгу.
Затем, не раздеваясь, повалился на бок и заснул крепко, без сновидений.
7
Утром Олтаржевский позвонил отцу на квартиру в Бескудниково, уверенный, что не застанет его дома. На такси отправился на стоянку за своим стареньким «опелем», а оттуда – в дачный посёлок Красная Пахра. С тех пор как Андрея Петровича, после путча, уволили из «Московской правды», он сначала один, а затем с женой Светой почти безвылазно сидел на даче.
Киевское шоссе в область почти пустовало, и к полудню Вячеслав Андреевич был на месте. О давешнем вечере ему напоминало нывшее запястье и ожог под локтём.
Он оставил машину у шлагбаума и, махнув охраннику в будке, зашагал по дорожке. За забором посёлка чернел еловый лес. У ворот три старые кривые сосны поскрипывали на ветру среди пушистых ёлок. Меж богатых особняков жались избушки НИИ. Где-то лениво тявкала собака. Дробным эхом стучал молоток. Пахло близкой зимой.
Олтаржевский вспомнил свой приезд к отцу сразу после смерти мамы. Вдвоем отправились за грибами. Ласковое солнце грело прозрачный осенний день. На душе было так же прозрачно и тихо. Они молчали о том, что понимали оба – никто не виноват в том, что случилось, просто у каждого теперь своя жизнь. Они устроили поединок – кто соберет больше подосиновиков и подберёзовиков. Отец, как всегда, выиграл. Пересчитали добычу (мясистых крепышей с желто-бурыми шляпками разложили на пожухлой траве; ряд отца оказался длиннее), оба улыбались оттого, что им хорошо вместе. С тех пор как Вячеслав Андреевич стал взрослым, никогда ему не было так спокойно у отца, как в тот день.
Сейчас он со стыдом подумал о своём недавнем малодушии и с неприязнью – о том, что стало бы с близкими, когда они узнали бы о его глупой смерти. Он не мог отделаться от странного ощущения, будто последние дни кто-то другой живёт за него.
За забором серел бетонный долгострой без крыши, затеянный Андреем Петровичем лет десять назад. Изнутри калитки висел замок. Олтаржевский постучал кулаком по почтовому ящику и залихватски свистнул. Собака вдалеке зашлась вдохновенным лаем. В глубине участка приглушенно рявкнула еще одна. Оттуда же прохрипела дверь, и из-за угла дома, рыча, засеменила рыже-белая колли с роскошным воротником и узкой мордой. Узнав Вячеслава Андреевича, овчарка завиляла хвостом, радостно припадая на передние лапы и нетерпеливо оглядываясь туда, где по дорожке шаркал валенками в калошах рослый сухощавый Олтаржевский, только на четверть века старше, – то же худощавое лицо, те же тонкие губы и та же благородная горбинка на носу.
На отце была старая шляпа и новенький ватник.
– Слава? А почему вы не вместе с Сашкой? – удивился отец – он всегда говорил тихо.
– Не знал, что он собирался к тебе.
– Перед тобой приехал.
Андрей Петрович не спеша отпер замок. Обнялись. Собака радостно бросилась передними лапами на грудь гостя и лизнула его лицо.
– Ну все! Пусти, Ирма! – Вячеслав Андреевич погладил и легонько оттолкнул собаку.
Обычно Олтаржевский заезжал в Алтуфьево к Насте. В Химки – к Саше. Бывшие жены не мешали ему встречаться с детьми. Совершенно разные, женщины были одинаково обижены на Олтаржевского за свою обыкновенную жизнь. Вторая жена Марина, много младше Олтаржевского, считала мужа обязанным ей за то, что она «родила ему дочь», и не признавала такой же «подарок» от его первой жены Ирины, оскорбленной изменой мужа. Саша учился в «Плешке». Дружил с Настей. Настя скрывала от матери дружбу с братом. Ира ревновала сына к его сестре. Олтаржевский же считал себя виноватым в том, что не дал детям и женам то, что дают благополучные родители и мужья, – хороший достаток. Как следствие, решил он, его жизнь была им не интересна, а потому внуки не навещали ни его, ни деда. Последний раз Саша приезжал к деду года два назад, когда учился в школе. Андрей Петрович называл это на английский манер «generation gep», причиной которого считал эгоизм взрослых.
За долгостроем примостился деревянный домик с мансардой. Дальше – ровные грядки, прибранные к зиме, и парник из толстой проволочной сетки.
По скрипнувшим ступенькам вошли на веранду. Ирма, цокая когтями по дощатому полу, шмыгнула через двери в соседнее помещение «для собаки».
Навстречу из-за стола, кутаясь в платок, поднялась Света и подставила пасынку щёку. Худая, в свитере и в спортивном трико, она была одного возраста с сыном мужа. Но большие очки с толстыми линзами на курносом лице и короткая стрижка прямых с проседью волос, как у московских бабушек, старили «мачеху».
С Андреем Петровичем они познакомились в ведомственном журнале, куда отца «ушли» из газеты. Света оказалась самой молодой из редакционных дам. Прежде из ревности Олтаржевский думал, что отец не любил Свету, а испугался пустоты вокруг, тут подвернулась перезревшая девица, и отец женился. Света же страх одиночества мужа приняла за привязанность и полюбила, как любят в последний раз. А когда поняла, что любит придуманное в нем, все равно любила. Она вечно сюсюкала с матерью по телефону. Ее мелочный деспотизм, интеллектуальные озарения кухарки, треп с подругами, боявшимися Андрея Петровича как школьного завуча, – все, к чему сумел подстроиться отец, раздражало Вячеслава Андреевича. Но со временем он привык к Свете и был благодарен за то, что она берегла отца. Они с мачехой подружились, как умели.
Детей у Светы не было, и она тщетно хлопотала о том, чтобы сын и внуки чаще навещали мужа, создавая хотя бы иллюзию дружной семьи.
Саша – отец и дед в юности, рослый и сухой, но черноволосый и чубатый, – скрючившись, вылез из-за стола. Раскосые глаза с рыжими крапинками на радужках напоминали Олтаржевскому мать Саши. На парне был черные пуловер и джинсы.
Они пожали руки, по их традиции – предплечьями вверх.
– У тебя day-off? – спросил Олтаржевский.
– Одна пара и две физры. С физры меня отпустили.
– Убедительно.
Саша играл за институтскую баскетбольную команду. В словах отца он услышал намек на обвинение в прогулах, возмутился, но в интонации было что-то, отчего парень передумал с ним ссориться.
– Ты болел? – спроси Андрей Петрович. Он снял ватник и переобулся в тапки.
– Простыл. А что? – насторожился сын. Он пригладил волосы.
– Не пойму – то ли ты осунулся, то ли поседел.
От супа Вячеслав Андреевич отказался, но чай попросил: налил кипяток из электросамовара, ковырнул вишневое варенье в вазе и взял пару конфет из розетки.
– С каких пор тебя интересует архитектура? – Андрей Петрович продолжил прерванный разговор. Он зябко потёр руки, прицеливаясь, чтобы вкусненькое съесть.
– Я интересуюсь не архитектурой, а архитектором, – ответил парень.
– О чем спор? – спросил Вячеслав Андреевич.
– Мы говорили про архитектора Олтаржевского, который строил сталинские высотки. Он действительно имеет к нам какое-то отношение? – спросил Саша.
Отец и дед переглянулись. Дед положил в рот конфету, прошепелявил:
– Зря ты не интересуешься архитектурой. В Москве есть что посмотреть. А сталинские высотки совершенно изменили город. Ты можешь представить Москву без сталинских высоток? Я – нет! – он проглотил конфету.
– Андрей, не брюзжи! Ребенок задал тебе вопрос, – вмешалась Света. Она взяла чашку обеими руками. Саша поёрзал, недовольный, что его называют ребенком.
– Вячеслав Константинович Олтаржевский – твой двоюродный прапрадед. Иначе говоря, ты его внучатый праправнук, – ответил дед. – Почему он тебя вдруг заинтересовал?
– Парень в группе спросил, имею ли я отношение к архитектору Олтаржевскому. Я сказал, что не знаю. Спрошу.
– Как же не знаешь? Я тебе в детстве рассказывал! И отец рассказывал! – проворчал Андрей Петрович. Его седины на висках, казалось, зашевелились от возмущения.
Саша сосредоточенно подул в чашку. Отец заступился за сына:
– Откуда он помнит? Он маленький был! А приятель твой, откуда узнал?
– Он мне не приятель. В одной группе учимся. Его отец в ФСБ служит. Он ему сказал.
Старшие переглянулись.
– Эх вы, Иваны, не помнящие родства! До третьего колена родни не знаете и не хотите знать. Историей своей страны не интересуетесь! – заворчал Андрей Петрович.
– Андрей! – укоризненно одёрнула Света.
Саша надулся. Взглянул на ручные часы:
– Мне пора. Скоро автобус в город.
– Не петушись, – примирительно сказал отец. – Я тебя отвезу. Я о наших предках тоже поздно узнал. В двадцать. Раньше не до того было. Отец рассказал.
Все посмотрели на Андрея Петровича. Тот, все еще обиженный на внука, закапризничал:
– Что? Ничего особенного я не помню!
– Помнишь! Рассказывай! – улыбнулся сын. Он знал, что у старого журналиста великолепная память (в шестьдесят с хвостом он не пользовался записной книжкой и держал в голове десятки телефонных номеров друзей и знакомых): отец слыл в их с матерью бывшей компании блестящим рассказчиком.
Андрей Петрович поёрзал на стуле.
– Нечего рассказывать! До реабилитации Бухарина и тех, кто шёл с ним по делу, о Вячеславе Константиновиче почти не говорили. Знаешь, кто такой Бухарин и Ленин? – спросил он внука.
– Ну так! Проходили по истории.
Андрей Петрович снова поёрзал, но проглотил заготовленную колкость.
– Бухарин – крупный государственный деятель СССР двадцатых-тридцатых годов. Его расстреляли в тридцать восьмом. Твоему прадеду дали пятнадцать лет лагерей по тому же делу и отправили в Воркуту, где назначили главным архитектором города. Там до сих пор на одном из зданий угольной шахты стоит памятник оленю, его работы. И дом начальника разреза, спроектированный прапрадедом. Из лагеря Вячеслав Константинович написал Сталину. Всего одно предложение. О том, что после войны стране понадобятся архитекторы, чтобы восстанавливать разрушенные здания и города. На той же странице он набросал эскизы будущих советских небоскребов. Написал он вождю в сорок втором, когда немцы стояли под Сталинградом. А в сорок третьем его освободили и отправили в Москву. Более того – как ни в чем не бывало, разрешили работать, словно он был в командировке. В семье досрочное освобождение Вячеслава Константиновича всегда считали чудом. Ведь столько людей сгинуло за менее значительные прегрешения.
– Вождю понравилась его прагматичная уверенность в победе, – сказал сын.
– Возможно. Считается, что Олтаржевского посадили по делу Бухарина. Но отец мне рассказывал, что в этой истории замешана женщина. Иначе Вячеслава Константиновича расстреляли бы, как расстреляли по тому же делу многих, в том числе его прямого начальника, наркома земледелия Михал Александрыча Чернова.
– Какая женщина? – В глазах внука появился интерес.
– Американка. Кажется, жена голливудской знаменитости Джоэла Маккри. Или её подруга. Боюсь переврать. Маккри снимался в вестернах и был популярен не менее, чем Гэри Купер. При обыске у прапрадеда нашли то ли дневник, где рассказывалось об их отношениях, когда он жил в Америке, то ли письма от неё.
– Мой прапрадед жил в Америке? – удивился Саша.
– Да. Он работал в США десять лет. Окончил экстерном Нью-Йоркский университет. Был членом американского института архитектуры, что считалось высшим признанием профессионализма. Был профессором Колумбийского университета по курсу архитектурного проектирования. У него была даже своя проектная фирма, которая специализировалась на гостиницах. В штате Нью-Джерси он построил фешенебельный курорт под названием «Королевские сосны». Спроектировал не только общий план курорта, но здания отеля, ресторан, клуб, роскошные интерьеры. Элитный, как сейчас принято говорить, курорт был очень популярен среди бизнесменов и творческой интеллигенции. Кстати, легендарный Аль Капоне, большой любитель роскоши, отдыхал исключительно в «Королевских соснах». Он, между делом, отлично играл на бильярде и выиграл все соревнования в Нью-Йорке, пока не стал головорезом.