Вернемся, однако, к Нине Антоновне и Евгению Павловичу. Еще до окончания войны, 21 февраля 1945 года, Е. Корсакова отзывают в Москву в аппарат ЦК ВКП(б). Он получает должность инструктора в Управлении кадров ЦК. По неизвестной нам причине оказывается в Баку. Как свидетельствует Тамара Григорьевна, когда Нина Антоновна узнала, что Евгений Павлович объявился в городе, она села на велосипед и помчалась к нему на свидание. Брак они каким-то образом зарегистрировали в Москве (Молотовский ЗАГС) 25 апреля 1946 года. Вскоре состоялась их свадьба.
Играли ее в Баку у Кленовских. Тамара Григорьевна хорошо помнит эту свадьбу, в частности тот факт, что со стороны Евгения Павловича родственников на торжестве не было. Они появились в Баку позднее. Четыре месяца спустя отгуляли свадьбу Тамара Григорьевна и Георгий Антонович. Поселилась молодая семья у родителей Тамары Григорьевны, в хорошей квартире по адресу ул. Чкалова, дом 5, кв. 19. Это по соседству с домом Кленовских.
После бракосочетания Евгений Павлович, Нина Антоновна и ее мама Антонина Тихоновна переехали в Москву. Ютились на съемной квартире в Грохольском переулке, что у метро «Проспект Мира», в районе Мещанских улиц. Сдавала комнату мама приятеля Евгения Павловича, капитана, в честь которого названо современное судно «Петр Василевский». К Корсаковым присоединилась сестра Евгения Павловича Валя. Она поступила в технический вуз, но под влиянием Нины Антоновны потеряла к нему интерес. Нина Антоновна была очень эффектной женщиной, хорошо одевалась. Валя тоже стала обращать внимание на моду, вернулась к маме в Махачкалу, где пошла в медицинский институт, чтобы быть, как и Нина Антоновна, врачом.
Соседями Корсаковых по общей квартире были адвокатша Мария Ильинична с мужем. Корсаковы с этой дамой всю жизнь поддерживали связь, но, по словам Тамары Григорьевны, она вызывала неприятные чувства. На похоронах Евгения Павловича в 1990 году адвокатша вдруг заявила Тамаре Григорьевне, что Георгий Антонович ухаживал за ее племянницей. Когда? Тамара Григорьевна полагает, что когда Георгий Антонович проездом из Германии после войны останавливался в Москве. Мария Ильинична поинтересовалась у Тамары Григорьевны: «Вам, наверное, неприятны мои слова?». А на поминках завела антисемитскую тему.
На съемной квартире Корсаковы жили недолго – вскоре Евгений Павлович получил комнату в общей квартире в двухэтажном доме на Котельнической набережной, рядом с местом, где позднее построили сталинскую высотку. Туда, на Котельническую, привезли Наташеньку из роддома на улице Веснина (ныне Денежный переулок)[6]. Родилась моя будущая супруга 4 января 1947 года.
А вот как описала тот же период в жизни родителей сама Натуля (в дневнике, составленном в 2006 году):
«Наступил 1947 год. Полтора года, как закончилась война. Мои родители, мама и папа, уже вместе в Москве, поженившись в 1946 году. Папа работает в ЦК КПСС, что по тем временам равносильно пребыванию на Олимпе. В стране масса проблем: восстановления, залечивания ран страшной войны с Гитлером. Продукты по карточкам для населения. Нормирование, но более «сытое», происходит и в ЦК: продукты, ткани на одежду, летнее проживание на даче, зимние поездки в дома отдыха. Все по лимиту, денег мизер, но молодость, оптимизм, счастье любви, мирной жизни – это ощущалось блаженством при всех нехватках и «распределении», грубо говоря, куска колбасы и хлеба. Москва – город общих, коммунальных квартир. Папа, соответственно служебному положению, получил комнату в общей квартире на Котельнической набережной (соседка украла плащ у мамы, на общей кухне у мамы воруют картошку, мама делает вид, что не замечает. И это славные работники аппарата ЦК КПСС).
В коммуналку эту папа переехал из квартиры в Грохольском переулке, где снимал комнату у мадам Василевской Лидии Тарасовны, бывшей владелицы всего небольшого дома, вдовы известного прежде в Москве гинеколога, имевшего частный кабинет для приема пациентов. В части той квартиры жила сама хозяйка, другая комната сдавалась семейной паре: Марье Ильиничне Жаровой, юристу по роду деятельности, и ее мужу Евгению Михайловичу. Другая же комната досталась в наем папе. Если я верно помню, рекомендацию ему для поселения туда давал сын хозяйки – Петр Николаевич Василевский, знакомый папы по мореходным делам.
Порядки в коммуналке были строгие: жесткая экономия электроэнергии, соблюдение, неукоснительное, чистоты в помещении, дисциплины совместного проживания, распорядка использования общих мест пользования. Насколько я помню из рассказов, Василевская особо благоволила к моему папе: «особый режим» установила только для него – возможность пользования ванной комнатой в любое время и т. д. Вероятно, это было связано с особенностью папиной работы, или с протеже сыном, или с особым уважением к папиному характеру, стилю поведения, ибо папа был чрезвычайно аккуратен, чистоплотен во всем и вся, дисциплинирован, абсолютно лоялен к соблюдению хозяйского режима, как теперь говорят, без вредных привычек. И еще одно обстоятельство: папа, получая продукты из спецраспределителя ЦК, делился с хозяйкой. А так дама была исключительно строга и требовательна.
Вот все, что у меня осталось в памяти из рассказов мамы, начинавшей свою жизнь в Москве в этой квартире. Соседство с Жаровыми быстро превратилось в дружбу, которую семьи сохраняли всю жизнь. Что же касается сына хозяйки, то родители мои через много лет, имея уже свою отдельную квартиру (в 1963 г.?), предоставили временный кров семье П.Н. Василевского, назначенного на работу в столицу после долгих лет службы капитаном (Дальневосточное морское пароходство), а также пребывания в загранкомандировке в Адене, до получения ими своей квартиры в Москве.
Однако вернемся в далекий 1946 год, когда папа привез в Москву из Баку маму. Пишу сейчас и понимаю, как же это было глупо и легкомысленно с моей стороны вовремя не расспрашивать о жизни родителей в те годы более подробно. Все знания – только отрывки и урывки. Правда, мне казалось тогда, что общая картина, состоявшая из отдельных штрихов и мазков, проглядывалась. Теперь поздно! «Иных уж нет, другие же далече».
Маме 25 лет, папе – 29, за плечами у обоих война, у каждого она проходила по своему жизненному сценарию, но очевидно одно: влияние ее на личности родителей и дальнейшую судьбу было колоссальным.
Папина история войны – это целый роман, по меньшей мере, повесть, достойная киноэкранизации. Собственно так оно и произошло в жизни, так как фильм «Чрезвычайное происшествие» в значительной мере перекликается с тем, что происходило с папой в эти годы[7]. Подобная описанной и снятой в кино история произошла и с судном, где служил папа. Папина военная история, к счастью, имела счастливую концовку, он вернулся живой, невредимый (если так можно сказать о человеке, пережившем такие события) в «порт приписки» – в Баку. Но об этом подробно позже, также как и о деятельности мамы в годы войны.
Итак, мама, родившаяся в Астрахани и всю к тому времени жизнь прожившая со своими родителями, а поначалу и с бабушкой, в Баку, адаптировавшаяся к очень жаркому лету и очень теплой зиме, как она мне рассказывала, приехала в Москву зимой в шелковом платье, но хотя бы в пальто, кажется меховом (заботами дедушки и бабушки), с минимумом пожитков, одежды, ибо ее просто в достаточном количестве соответственно московскому климату не было.
Денег, достаточных на соответствующую по климату столицы экипировку, тоже не было. Материально немножко, по мере возможности, помогали дедушка и бабушка (мамины родители), присылали деньги. С продуктами питания в Москве тоже было очень трудно, спасали папины служебные пайки, какие-то особые карточки, распределители, цековская столовая на ул. Грановского, появившаяся на короткое время, когда папа получил повышение по службе, кажется, что-то вроде заведующего сектором.
Жилищные условия я уже упоминала. И в Грохольском переулке, и на Котельнической набережной комнаты были крохотными, тем не менее, часто и подолгу нужно было помещаться в них втроем, так как в Москву приехала учиться в институте папина сводная сестра. Думаю, что маме это было трудновато, ибо характеры у них абсолютно полярные.
Мама уже с молодости была устроена так, что всем надо помогать, максимально, что можешь, отдавать и т. д. У тети Вали все это было несколько иначе, она наоборот считала должным, чтобы ей во всем помогали, давали. Видимо, это было связано с тем, что рано осталась сиротой, ведь папин и Валин отец умер очень рано. Необходимость выживания сироты формировала склад личности на будущее. А моего папу, своего брата, она, очевидно, по всем направлениям воспринимала как замену отца.
Мама с тетей Валей жили мирно, но взаимопонимания полного не было, а отсюда не сложилась теплота внутренних родственных связей, хотя, как я помню, и дальше всю жизнь мама ей помогала – она все это как должное принимала. Но такова «селяви».
Я сейчас иногда слышу, что любовь – это когда ты готов (и делаешь это) все свое отдавать тому, кого любишь. Да, это так, но с продолжением. А продолжение – это взаимность. Если ее нет, то любовь или становится патологией страдания, донорством до последней капли, или любящего без взаимности просто используют и пользуются им как «вещью» постоянно «и в хвост, и в гриву». И любовь, и дружба – это обязательно взаимные отношения, этакий обмен духовной, душевной, физической энергией. В противном случае, когда ты постоянно отдаешь или постоянно берешь, – это аномалия человеческих отношений. Вот в этих случаях о любви говорят, что это болезнь.
На самом же деле, любовь – это самое прекрасное и высшее чувство человека. Отношения любые, включая родственные, строятся только на взаимности, если они нормальны. Как же часто мы, не понимая, не замечая этого, просто пользуемся людьми, эксплуатируем их, ничего не давая взамен, а все это ведет к трагедии. В таком понимании нет ничего общего с бухгалтерией, с дебитом и кредитом, это, по-моему, просто понимание закона существования здоровой, обоюдопрекрасной любви.
Но я, кажется, отвлеклась, но от души. Итак, что же еще я помню из маминых рассказов о жизни на Грохольском (так говорили дома). Лидия Тарасовна похваливала маму за то, что мама к приходу мужа (папы моего) всегда причесана, аккуратно, красиво по-домашнему одета. Одобрение Василевской таких манер, видимо, корнями исходило из ее не рабоче-крестьянского происхождения. Роюсь в памяти, пишу и сокрушаюсь, как мало я знаю о жизни родителей до моего рождения! Хотя… и эти крохи позволяют в какой-то степени воссоздать общую картину.
Сравнительно незадолго до моего рождения папе наконец-то была выделена жилплощадь – это была крохотная комнатка в старом доме в коммунальной квартире на Котельнической набережной, напротив через Москва-реку от Кремля. Жизнь в этой коммуналке была, видимо, типичной для Москвы тех лет. Соседи могли друг у друга подворовывать на кухне картошку, чай, другие продукты.
Мама же, не привыкшая к жизни в общей квартире, проявляла наивность. Так, однажды она обнаружила, что соседка ушла куда-то в мамином плаще. Потом, когда мама, набравшись духу, спросила ее об этом, она призналась, сказала, что очень нужно было, так как она шла на свидание с молодым человеком. Плащ был возвращен.
Родители постепенно «обрастали» друзьями. Это и знакомые по Баку, перебравшиеся в Москву, и новые папины коллеги по работе, среди которых особое место занимала большая семья Коротеева Ивана Павловича, замминистра морского флота в те годы. Упоминаю именно эту семью не случайно. Наступал 1947 год, встреча которого была намечена именно у них на Проспекте Мира, где они жили в очень большой (по тем временам), красивой квартире. Я вот-вот должна была родиться, но тем не менее мама пошла на встречу Нового 1947 года и даже в гостях отплясывала.
А 4 января, кажется, около 11 часов утра, родилась я в роддоме в Денежном переулке (это маленькое здание, расположенное за МИДом, упоминаю об этом, так как волею судеб жизнь в дальнейшем, будет связана с МИДом). В связи с предстоящими родами мимы из Баку приехала бабушка – помочь. Когда миму отпустили из роддома, патронажные сестры так старательно меня пеленали и кутали из-за сильного мороза на улице, что домой меня привезли полузадушенной, полусиней, по словам мимы и бабушки. Развернули дома и ахнули, начали «откачивать» младенца. Мама испугалась, даже закричала. Но все обошлось. С этого момента в крохотной комнатке на Котельнической набережной пришлось ютиться четверым: мима, папа, бабушка и я».
Теперь возвращаюсь к воспоминаниям Тамары Григорьевны. В том же 1947 году она с супругом Георгием Антоновичем и четырехмесячным сыном Володей[8], будучи проездом из Германии, гостила у Корсаковых. В комнате было тесно, поэтому хозяева, Евгений Павлович и Нина Антоновна, ночевали у соседей, которые располагали двумя или даже тремя комнатами.
Из Москвы в Баку отправились в сентябре 1947 года впятером: к семье Юрия Антоновича присоединилась Антонина Тихоновна с девятимесячной Наташей. Нина Антоновна только отняла ее от груди и просила Тамару Григорьевну, если понадобится, дать малютке молоко. У Тамары Григорьевны его было много.
По какой причине Наташу увезли от родителей в Баку? Версий несколько. Натуля пишет, что мама сломала ногу. Тамара Григорьевна в одном из разговоров упомянула легочную болезнь у Нины Антоновны, с которой климат не позволял проживать в Баку. В другом – отметила, что Антонина Тихоновна очень хотела создать дочери комфортные условия для светской красивой жизни. В Москве была няня, но ее прогнали, поскольку она плохо выполняла свои функции.
В Баку Наташенька провела первые восемь лет своей жизни, окончила там первые два класса средней школы. Год училась в русском отделении азербайджанской школы, затем год в русской школе. Баку и Азербайджан остались для моей жены любимым местом. Всякий раз, когда ей что-то нравилось в самых разных уголках земного шара – цветник в Сан-Франциско, воздух в Новой Зеландии, роскошный дом в Париже, музыка в Иране – Наташа восторженно восклицала: «Ну, это прямо как в Баку!». Каждая встреча – с любым азербайджанцем-продавцом на подмосковном рынке, официантом в ресторане «Баку» на Кутузовском проспекте, попутчиком в самолете, профессором Бакинского университета – начиналась и заканчивалась настоящим братанием, Наташиными признаниями в любви к Азербайджану и азербайджанцам.
Наташа вообще любила людей и в мгновение ока располагала их к себе, но с азербайджанцами это принимало просто уникальный характер. Они в ответ мгновенно влюблялись в Наташу и, казалось, готовы были на все ради нее.
Обидно при этом, что Натуля так больше никогда и не побывала в Баку, хотя мечтала об этом постоянно. И возможности поехать туда возникали регулярно. Последние несколько лет жизни Наташеньки нас уговаривали нанести визит в Баку посол Азербайджана в Москве, ректор бакинской Дипломатической академии и многие другие высокопоставленные лица. Но, увы, уже не позволяло здоровье. И Наташа ограничивалась тем, что садилась в упомянутом ресторане «Баку» на Кутузовском проспекте в Москве напротив настенного панно с изображением Девичьей башни и любовалась ею. При этом приговаривала: «В Баку бабушка регулярно водила меня мимо Девичьей башни в музыкальную школу». Доставляли Наташе удовольствие различные сувениры, которые преподносили ей знакомые азербайджанцы, – рахат-лукум, рюмочки для чая, альбомы с видами Баку и пр.