– Вот, угощайтесь. Чай у нас в мастерской бесплатный, точнее, его стоимость мы включаем в стоимость продукции. Так что накладывайте сахарку, не стесняйтесь, всё покупатели оплатят.
Семён взял фарфоровую, чуть надтреснутую чашку с густым горячим чёрным чаем.
– И как, хорошо платят покупатели?
– Кого там… – наливая себе чай в стакан в алюминиевом подстаканнике, неведомо каких далёких времён. – Поначалу-то дела пошли весьма неплохо, думали уж бизнес расширять, хорошо – не успели. А сейчас… Для работницы или дамы с базара, торгующей с лотка, наши броши из яшмы в мельхиоре слишком дороги, а для солидных господ – дешёвка. Им подавай гранёный камень в золоте, желательно – бриллианты. Так что сейчас больше ремонтом занимаемся, хотя, лгать не буду, есть круг постоянных покупателей.
Сейчас выгоднее коллекционным камнем заняться, да душа не лежит. Ювелир я, а не камнерез. В девяностом в Москве заехал как-то к приятелю, а у него, куда ни глянь, ящики, да с таки-и-ми кристаллами! – Вассерлауф прикрыл глаза и, медленно покачивая головой, повёл её вверх, одновременно носом глубоко тянул в себя воздух, как будто впитывал в себя тот незабываемый аромат, который окружал его в мастерской того мастера. – Я руку протянул, а он мне по руке: «Не трожь! – Вассерлауф засмеялся. – Здесь, – сказал, – на миллион, да не рублей, долларов». – Сейчас мой приятель «новый русский» – форд, коттедж и, говорят, не только под Москвой, но и под Веной. А по мне так из тех бы камней украшения делать, ну, конечно, можно и коллекционные… немного, а всё ж таки ювелирные изделия лучше.
Жигалов слушал, не перебивая, но поняв, что разговорившегося ювелира не остановить и в ближайшие пять минут, решил всё же начать свой разговор. Выпив чай и поставив чашку на стол, поблагодарил гостеприимного хозяина и когда тот отвечал принятыми в таких случаях словами: «не стоит благодарности», проговорил:
– Простите, а с Николаем Шелеповым вы по работе были связаны?
– Да что вы, какая может быть связь!? – выбросив на уровне груди ладонями вверх согнутые в локтях руки. – Разные сектора, он физик, электромагнитные колебания и прочая заумь, а я даже не геофизик, «чистый геолог». И в институт-то попал после закрытия нашей экспедиции. Нет, нас страсть к камню свела. Правда, он не столько камнем был увлечён, сколько всякими мистическими заморочками вокруг него. Не мне, конечно, судить, но не будь этих заморочек, по миру бы пошёл, наполовину-то с них кормился.
Вот и ему я делал оберег от колдовства из обсидиана, потом магический отвес из яшмы и даже хрустальный шар для медитации. Сейчас такой шар полмиллиона стоит. Но и тогда – две его зарплаты. Ему я его в кредит дал, ещё и половины не выплачено – увы и ах, – горестно вздохнул. – Жаль, конечно, Колю, но ведь и денег тоже жаль.
– А что за оберег?
– Да, – махнув рукой, – кулон с магическим трезубцем. Не оуновский падающий сокол, а рога лося.
– А в чём заключались, как вы говорите, заморочки Николая – экстрасенсорика, спиритизм?
– Нет, слава богу, до этого он ещё не дошёл. Начал с астрологии – все эти таблицы, выкладки, а потом – соответствие камня астрологическому знаку, а там… дальше больше, магия одним словом. Шаббала! Каббала! А вот здесь-то рациональное зерно было, но, конечно, не в тайных ходах, на которых был помешан под влиянием своей подруги.
– Помешан?
– Нет, не в прямом смысле. Занимался лозоходством и подкреплял это замерами электромагнитного поля земли, причём свою методику разработал. Фактически это микрогеофизика. Геопатогенные зоны и всё такое. Но его поволокло дальше, какие-то магические линии на карте стал проводить с помощью отвеса, а весной вообще предложил ехать за алмазами. Представляете, с помощью отвеса нашёл на карте месторождение алмазов. Я ему был нужен. Чтобы эти алмазы отыскать на местности нужно уйму времени провести в поисках, а он по карте, сидя дома. Чепуха. Я так ему и сказал, что, мол, ерунда всё это, фантастика.
– Ну и?
– Даже если б я верил, что вот так, поводил грузиком на ниточке и готово, – здесь алмазы. Всё равно бы не поехал. Почему-то думают, геолог подошёл, глянул, и сразу всё увидал, поднял из кустов оковалок золота с конскую голову. А такие находки делаются случайно, на халяву, и геологом здесь быть вовсе не обязательно, нужна серьёзная профессиональная работа, а это серьёзные материальные затраты средств.
– А Николай ездил?
– Нет, далеко не ездил. Так, по брошенным ближайшим деревням ещё с одним чокнутым искали клады. Тот же принцип, крутят своё колдовское веретено над картой, а потом ходят с лозой, и там, где она дёрнется, копают.
– Нашли?
– Во всяком случае, не разбогатели.
– А с кем он ездил-то?
– Некто Устименко. Приходил ко мне в конце прошлой зимы, предлагал камнерезное оборудование. Только откуда у меня такие деньги?
– Скажите, а у Николая не было каких-либо коммерческих дел с этим Устименко?
– Не то чтобы совсем коммерческие… Он, в какой-то мере, спонсировал Николая, во всяком случае, до недавнего времени. Сейчас-то он сам на мели, а ещё вчера ходил пузом вперёд. Снабжал Колю кое-какими детальками по радиотехнике, или электротехнике, я ни бум-бум в этом деле. Николай делал какие-то приборы, я уже говорил, для своих геофизических исследований, а ещё для опытов с пирамидами. После экспериментов, если что-то оставалось, продавал, что не пригодилось, тоже реализовывал. Даже, как ни смешно, порой прибыль имел.
– Что за опыты с пирамидами?
– Знаете – вся эта шумиха вокруг египетских пирамид, эффект самозатачивающихся лезвий… и всякая другая ерунда многим головы вскружила. Вот он пирамидки-то из разных материалов и делал, помещал их в электромагнитное поле, ток по ним пропускал, таскал по магическим линиям.
– Ну и как результаты?
– Эффектов много, все на уровне самозатачивающихся лезвий. Там стрелка прибора дрогнет, хотя ей дрожать не положено, там ещё что-то… короче муть несусветная. Правда, как-то по пьяни сказал, что пирамиды это вход в параллельное измерение, и он почти раскрыл тайну входа, и когда раскроет, сможет за минуту добраться до Нью—Йорка. Да, так прямо и говорил, мол, запросто твоим друзьям с Брайтон—Бич весточку передам. Но я всерьёз не воспринял. Это дилетантизм, такие вещи нахрапом не делаются. Хотя, – ювелир почесал лоб, – может быть его дилетантизм, метод тыка и вывел его на что-то. Всякое бывает, известно, многие открытия свершались случайно, да и сейчас порой нет-нет и услышишь, что где-то там-то что-то произошло… какое-то открытие. Если эти пирамидки, к примеру, и в самом деле могут указывать на золото, то это, конечно, стоящее дела, а так… ерунда всё, лишняя трата сил и времени. Больше я вам ничего не могу о Коле сказать. Вы лучше посмотрите, – Вассерлауф встал из-за стола и через минуту показал Жигалову необычайно красивый камень, – из такой вот яшмы я сделал Николаю отвес. Северцев, мой конкурент, такую аж из Карелии завёз, а я здесь нашёл, – гордо приподнял голову ювелир, – это моё детище. А вот сейчас погодите-ка, – через пять секунд Вассерлауф сунул почти под самый нос лейтенанту ещё один камень. – Этот кварцит известен ещё с начала прошлого века. Смотрите на переливы. Не авантюрин, конечно, но весьма близко.
– Какое это имеет отношение к Шелепову? – спросил лейтенант Вассерлауфа.
– Никакого! Но камень-то остался. И мы тоже.
– Что сделаешь?
Жигалов так и не сказал Вассерлауфу: «Одни уходят, другие остаются».
Сказал, что в прошлой жизни тоже был геологом. Правда, цветным камнем никогда не занимался, всё больше по глинам. Даже руды, на которых работал, были глинами, кобальт – никелевое месторождение в корах выветривания и флюорит в глине.
Владимир Устименко.
Предприятие Владимира Сергеевича Устименко располагалось на окраине города, но не так чтобы далеко от центра. Лет полтораста назад окраина города дошла до этих мест, сползла по террасам в пойму реки и застыла на её краю и на опушке бора. Город разрастался в другие стороны, обрастал заводами, пятиэтажками Черёмушек и девятиэтажками новых спальных районов, а здесь так и стояли бревенчатые избы да дощатые насыпухи. Кое-где в эти ветхие строения вклинивались добротные одно и двухэтажные кирпичные дома, построенные в далёкие времена купцами и зажиточными гражданами города. Да, когда-то эти кирпичные дома занимала знать города, но после революции хозяев «уплотнили», если они не ушли за колчаковцами и если их не расстреляли. Залы в тех домах разгородили фанерными оштукатуренными перегородками, внутренние двери заколотили, и получились бараки, в которых за неимением лучшего жилья можно было вполне сносно жить, – жить в комнатушках по восемь, а то и пять-шесть квадратных метров семье в три, четыре и даже более человек. И жили! Дети спали на чугунной плите печи, летом, конечно, зимой печи топились, плита была раскалены докрасна, спали на полу и полатях, а глава семейства, если он был, в основном в бараках проживали одинокие женщины с престарелыми родителями и детьми, на узкой железной кровати.
В одном из таких домов располагался офис господина Устименко. К середине шестидесятых годов жильцы этого дома, как и других подобных ему, получили квартиры-хрущёвки, и дом отдали какой-то организации, которая устроила в нём склад. В девяностых, – с приходом демократии, организация развалилась, всё, что было в складе, разворовали, и дом опустел. Так он и стоял, ветшая, лет десять пока его не приобрёл Владимир Сергеевич Устименко.
Купив это здание, считал, что совершил очень выгодную сделку, – заплатил за него столько, сколько стоил один кубометр дров. Если бы Устименко умел считать, он бы никогда на это не подписался. Просто купить дрова было бы куда дешевле, чем разбирать и пилить эти брёвна, которые на самом деле, давно иструхлявели внутри и только сохраняли видимость брёвен снаружи, являя собой деревянные полые трубы. О ремонте и разговора быть не могло, новый дом построить дешевле, а жить без ремонта… на отоплении в трубу вылетишь.
Стоял сентябрь, – бабье лето, и Устименко пока не догадывался, какую обузу на себя взвалил.
Жигалов прошёл по вздыбленному коридору, заваленному ящиками с железяками, открыл дверь с надписью «приёмная». Ни пальм, ни секретарши. Облупленный шкаф, такой же стол, лавки, и белёная печка-голландка.
– Ну что ж, нет секретарши и не надо, – подумал Семён и постучал в следующую дверь с табличкой «директор».
Откуда-то из глубины, как из подземелья, донеслось глухое: «Войдите!»
Семён потянул на себя ручку двери. Дверь со скрежетом, старческим кашлем и тяжёлым скрипом открыла пространство комнаты, из которого на лейтенанта дохнуло затхлостью, сыростью и разложением древесины. Переступил порог, вошёл в комнату.
За древним неказистым однотумбовым столом с серой выщербленной столешницей сидел, сутулясь и скособочившись, лысеющий бородатый мужчина. По форме и габаритам он мало чем отличался от столетнего стола как, впрочем, и от своего кабинета, в котором кроме этой старой мебели была колченогая обшарканная этажерка и покосившийся двустворчатый шкаф без зеркала, приваленный к углу у окна.
Подняв глаза, директор выжидательно воззрился на посетителя. В красных, воспалённых глазах хозяина кабинета Жигалов увидел усталость и безысходность. Словом, фигура господина Устименко и весь его задрипанный вид бодростью и оптимизмом не дышали. Конечно, Жигалов навёл предварительные справки о будущем собеседнике, но то, что увидел, поразило.
В советские времена Владимир Сергеевич работал горным мастером в золотодобывающей артели, потом состоял в правлении крупной артели. В золотую кооперативную эру Горбачёва создал кооператив по добыче щебня для строительства дорог. В начале 1994-го кооператив ликвидировали. Устименко получил свою долю, взял кредит и основывал малое предприятие «Форос» по добыче мрамора и мраморной крошки. И вот интересная случайность! Название своему детищу дал ещё до ГКЧП и крымского «сидения» президента СССР Михаила Горбачёва, однако, судя по виду хозяина, название оказалось не удачным и предприятие явно не процветало.
Представившись, Жигалов сел на стул, тяжёлый, надёжный, но облезлый от времени. По виду стул самоделка начала пятидесятых, когда мебель травили морилкой или красили марганцовкой, об этом говорили пятна марганцевого цвета на его спинке.
Устименко молчал, ждал, что скажет представитель власти, с какой целью и зачем он ему понадобился. А лейтенант вместо того чтобы спросить о Шелепине, проговорил: «Что, с бизнесом не ладится?»
– Ликвидирую фирму. Совсем задавили налоги. Получается, дешевле везти мрамор с Урала, или даже из Италии, чем вести добычу на месте. Но не беда. Продам предприятие, деньги будут, правда, недостаточно, чтобы заняться добычей более благородных камней, кредит возьму.
– А вы что, имеете месторождение?
– Пока нет, но знаю, где они есть.
– Эти месторождения вы нашли тем же способом, что и золото?
– Что за золото?
– Ну, клады, которые искали вместе с Шелепиным, – спросил, секунду помолчав. – Нашли?
– Ехидничаете? Напрасно. Нашли. Но не золото. Горшок с медными монетами нашли. Пистолет капсюльный нашли. Просто в наших деревнях не было по-настоящему богатых людей. А сам метод правилен. Я же экстрасенс и геомагнитные линии определяю и на карте и на местности. Элементарно!
– При чём тут клады и геомагнитные линии?
– Ну, здесь не геомагнитные линии, как таковые, а их искажения, аномалии. Видите ли, когда люди прячут клады, они тратят большое количество психической энергии, которая, аккумулируясь вместе с кладами, влияет на геомантику. А Николай старался доказать, что существуют действительно какие-то изменения физических полей, которые улавливают экстрасенсы. И нашёл. Лозоходцы чувствуют изменения магнитного поля. Не само магнитное поле, а его изменения, а изменяется оно, если я двигаюсь. А большое поле, маленькое… так это разницы нет. Я не отреагирую на сильные поля, если они неизменны, а если меняются, пусть даже очень слабые, почую.
– Каким же это образом? – не без интереса спросил лейтенант.
– Я не знаю, но Колян толковал, что если сильное поле изменилось на десять, двадцать или даже на тридцать процентов, то я не отреагирую. А вот если изменения больше чем на пятьдесят – почувствую, даже если это изменение очень слабого поля. При большом поле эти десять процентов будут вот таким вот! – Устименко поднял обе руки вверх, – а при слабом поле двести или триста процентов будут вот такусенькими, – опустив руки, показал миллиметровый зазор между большим и указательным пальцами правой руки. – Я чую не количество, а изменения, но Николай говорил, что дело даже не в магнитном поле. А в чём не сказал. Дело тут, видно, в чём-то другом. Ему, конечно, там со своей колокольни видней, – пожал плечами. – И ведь что удивительно, сляпал какой-то приборчик, который реагирует не хуже экстрасенса, – хмыкнул, – что-то там тоже определяет. Причём даже то, что я не чую. Во! – Устименко многозначительно поднял указательный палец вверх.
Водил он как-то меня в одно место, здесь, неподалёку. Спросил: «Что тут есть?» – Я ничего особого не ощутил, а он сказал: «Силовые линии, но особого рода. Такие, которые тебе недоступны». – Это мне, значит, они недоступны. Вот! Дом показал и сказал, что во дворе того дома сильнейший узел. Хотел меня туда сводить, но хозяев не было, а во дворе собака, так и не сходили.
– А потом?
– Ничего потом и не было. Всё, о чём рассказал было за неделю до его гибели, – Владимир Семёнович призадумался, явно что-то подсчитывая. – Или чуть больше.
– А приборы эти он в институте делал?
– В институте, но не по институтской теме и не на институтские деньги. Просто делать там стало нечего, а инструмента там всякого полно и приборы есть, и паять удобней, чем дома. Детали-то я ему подбрасывал. Он, правда, мне за них отрабатывал. Возил радиодетали по соседним городам, продавал. Полученной выручки вполне хватало, даже кое-что оставалось Коле на жизнь, но в последнее время затоварка пошла, цены упали, так что он мне должен остался. Как говорится, расчёт на том свете угольками.
Под ногами Жигалова шуршала опавшая с деревьев листва. Принесло неведомо откуда, на улице, по которой он шёл от Устименко к трамвайной остановке, не было ни единого дерева. В старом приречном районе города деревья давно умерли, как и редкие дома, что, скособочившись, тоскливо взирали утонувшими в земле окнами-глазами на ноги редких прохожих.
– Так кто же он был, этот Николай Шелепин? Не очень удачливый учёный, колдун, или творец чего-то нового? – вороша ногами листву, мысленно говорил лейтенант. – То ли он и в самом деле изобрёл что-то важное, заинтересовавшее чьи-то спецслужбы или коммерческие структуры. А что! – воскликнув, но мысленно, – тоже версия. Завладеть прибором без затрат на лицензии, да ещё самим запатентовать… Да-а-а! Это кое-что! Или со своим прибором налетел на то, о чём ему знать не положено? А что… и такое может быть! – Жигалов призадумался. – Устименко о каком-то доме говорил. Может поинтересоваться? Людская-то цепочка оборвалась. Так ничего и не выяснилось!