Впереди немало работы. Надо готовить почву. День за днём я рассказываю Небылице страшные истории о невыносимой жизни моей внучки Таис, как издеваются над ней родители, какой сволочью с годами стала Анжелика (и это чистая правда). Небылица слушает со слезами и восклицает: «Боже, спаси и сохрани!»
Я умолкаю и пью чай. Скажите, ну как можно быть такой дурой. Зачем она верит мне, дрянной… Я ощущаю в себе вот эту мерзость, что копилась, росла внутри меня с детства. Я привыкла к этому. Я всегда знала, что внутри меня есть некая гадкая сила… Когда эта сила просыпается, я начинаю управлять людьми. Я делаю это так легко, я оказываюсь над миром. Сколько мужчин увидело во мне эту силу? О, разве можно считать свои победы. Это неправильно. Их можно смаковать. Ведь каждая победа – это целая прожитая жизнь. У меня много жизней. Каждая из них читается с наслаждением. И это наслаждение отвратительно, думаю я, но продолжаю упиваться минувшими безумствами.
В этих ярких историях из моей жизни много глянцевых страниц. Их я перелистываю каждый день. По этим страницам бродят ароматы любви, смешные глупости, горячий запах денег. Там царствуют моя красота, мои безумства, моя наглость. «Ты ужасна!» – говорю я себе, но продолжаю любоваться своей молодостью.
Что‑то неладное творится со мной. Сентиментальность. Надо уметь держать себя в руках. Ведь я всегда умела держать себя в руках.
Но вот Небылица идёт к своим иконам, и мне слышно, как она шёпотом просит у кого‑то помощи для рабы Божьей Таисии. Это она о моей внучке. Это невыносимо. Мне хочется треснуть по её иконам, по её седой голове. Мне хочется разнести вдрызг эту квартиру, ведь именно здесь я когда‑то отбила мужа у Небылицы.
Как можно жить, если рядом есть человек, который верит тебе? Как можно вынести эту муку доверия?
– Послушай, Небылица. Ты принимаешь меня за другого человека. Я не то, что ты думаешь, – однажды сказала я, когда она ползала по полу с тряпкой.
– И ты не знаешь самого главного. Ты и я – мы родные сёстры, – сказала я. – Мой отец, Царство ему Небесное, был и твоим отцом. Родным отцом. Вот так.
Я смотрела сверху на её плешивую голову. Зачем я говорю всё это, думала я.
– Ты, Вера, хороший, добрый человек, – сказала мне Небылица.
Она не упала в обморок от такой новости. В такое было трудно поверить, но рано или поздно, конечно, она поверит. Мне стало спокойнее. Эта тайна так много лет тяготила меня. Наконец, я освободилась от неё.
Однажды позвонил телефон, незнакомый голос сообщил, что машина сбила мою дочь Анжелику. И она теперь в морге. Её нужно опознать. Внучка? Таисия? Да, там была рядом ещё и девушка. Внучка жива.
А потом завыли за стеной у соседей. Собака. Она воет, когда хозяйка оставляет её одну. Вот и сейчас. Она снова меня нервирует. Но Небылица подошла ко мне, погладила по голове и по её глазам я поняла, что это не собака, это я вою. Это означало – у меня инсульт. Как когда‑то у Кулакова.
Я превратилась в беспомощное существо.
Небылица кормила меня, обтирала, пеленала, переодевала. Я покорно смотрела на неё и молчала. Я разучилась не только говорить, но и думать. Не думать – это здорово. Тем более не думать о Небылице. Не думать о Небылице означает для меня быть свободной от плохих мыслей. Небылица мой крест, она тот камень, о который разбилась моя душа. Она тот человек, который показал мне, кто я есть. Это знание я прятала от себя. Но разве может не стать явью то, что вопиёт к небу. Разве может тьма не знать, что она тьма… Ради этого, пожалуй, стоило заработать инсульт.
Глава 5: Таис Монастырская
/Рассказ основан на реальных событиях. Автор: Катя Небылица/
Приписка на полях рукой Кати Небылицы: «Прототип главной героини рассказа – Таис Монастырская (внучка Веры Монастырской)».
Я всегда вспоминаю эту историю, когда вижу под дождём бегущую женщину.
В тот серый, без неба, переполненный водою день я шёл под зонтом по опустевшему от страха городу. Дома, автобусы, троллейбусы, такси, слепленные в одно тело люди под козырьками автобусных остановок, вереницы лиц за окнами плывущих по городскому океану кораблей, всё вокруг дрожало от боязни перед стихией. Боже мой, думал я, люди забыли самих себя, они и знать не хотят, что они – образы Божии, и видно, оттого так пугливы.
Мне надо было успеть пересечь перекрёсток с мигающим жёлтым глазом, прежде чем гудящая толпа смертей ринется навстречу горизонту. И это мне удалось бы, не появись на тротуаре та самая женщина. Она бежала к дороге и размахивала сумочкой. У неё были сумасшедшие глаза. Я сразу понял, что с ней неладно. Она явно хотела нырнуть туда, где мчалась смерть. Мне ничего не осталось, как встать на её пути и поднять свою трость.
Это было, надо сказать, единственное, что я мог сделать для неё. Всё, что потом она мне рассказала, хотя и вызывало живое сочувствие, но не более того. Чем я мог помочь незнакомому человеку? Вмешиваться в чужую жизнь? Сделать шаг не в свою судьбу? У неё была банальная история. Она не хотела жить.
В последнее время я мало встречаю людей, которые хотели бы жить. Все вокруг только и делают, что говорят о смертниках, мировой войне, атомной бомбе. И под крики из телевизора засыпают с мыслями о супервулкане Йеллостоуне, который завтра утром наверняка взорвут террористы и разбудят живущего в нём дьявола. Каждое утро человечество ждёт, подумать только, не Бога, а мировую войну.
Пока я пил утренний чай, Павел зачитывал мне из своего интернета новости – до тех пор, пока мой мобильник не разрядился, за это время я успел узнать, что военно‑космические силы России получили новую партию фронтовых бомбардировщиков, а «Калашников» испытывает новую винтовку. «Армейские снайперы смогут поразить врага даже на расстоянии полторы тысячи метров!» («Да не ори в ухо! Но что там ещё? А. Ну только не ори, балбес!») «На юге России началась внезапная проверка боеготовности вооружённых сил. Ну надо же, свыше четырёх тысяч береговых войск сейчас останавливают, уничтожают, стирают с лица земли то, чего пока не случилось, но завтра может случиться! Двадцать пять кораблей вышли в воды!» («Да не ори, говорю тебе!»)
Как раз завтра я собрался трястись в маршрутке в Новофёдоровку. Неужели мне придётся плавать рядом с этими кораблями – глупые мечты, понимаю, поэтому и говорю Паше, чтобы не звонил мне, когда я пью чай.
Меня удивляет интернет‑мания. Человек не может быть наедине с этой своей зависимостью, ему непременно хочется присоединить к себе ещё кого‑то, чтобы страдать вместе. Жэжэ‑вконтакты‑фейсбуки‑аськи‑скайпы‑ватсапы. Народ думает, это для общения. А я думаю – для размножения дури. Людям скучно дуреть в одиночестве. Вот и мой внук. Вместо того, чтобы жениться, он помешался на интернете и военных новостях. Каждый день он звонит мне, чтобы поделиться «молнией» об увеличении мощи нашего государства. Это у него началось с тех пор, как Республика вернулась в Россию. Я ходил с ним на заполненную тысячами людей площадь Ленина и слушал хоровые скандирования «Крым‑Россия‑Путин». Незадолго до этого я спешил через центр спящего города к женскому монастырю в Свято‑Троицкий собор на утренний акафист перед мощами святого Луки, и возле Верховного Совета дорогу мне преградили люди в камуфляже с автоматами. Они предложили идти обходным путём. Их доброжелательный тон и калаши произвели на меня впечатление. То же самое произошло возле Совмина. Пустынный город, полно вооружённых людей. Война? Военный переворот? Предсказания прозорливцев, нострадамусов, бабок Ванг сбылись? Сталин встал из гроба? Пока я добрёл окружными путями через старую часть города к монастырю, я был уже морально готов увидеть забитый досками храм. Слава Богу, сказал я, когда пришёл к церкви и услышал клиросное пение, это не те, кто называл религию опиумом для народа.
Теперь на спинах и животах вместо иностранных символов носят портреты Владимира Владимировича. Дедушки с бабушками обзавелись патриотическими футболками, облепили холодильники магнитными Путинами, навесили на стены календари с президентом. У меня тоже такой есть, подарок внука. Напротив входной двери. А вот у соседа, Ивана Семёновича, помимо Путина в квартире присутствуют вожди марксизма‑ленинизма. В его спальне над кроватью – Ленин и Сталин. Иван Семёнович с советских времён посещает партийные митинги и по‑прежнему играет в домино за кинотеатром «Симферополь» на площади Советской, в городском парке, наименованном не так давно Екатерининским. (Мы ходили в этот парк на открытие восстановленного памятника Екатерине. Павел делал селфи. Иван Семёнович критиковал мне в ухо, перекрикивая духовой оркестр, большевиков, взорвавших «ту, которая подарила русским Крым». Но на обратном пути он всё равно вздыхал по советскому прошлому. Ностальгия по Родине – это его ежедневное состояние.) Этот человек ждёт своё светлое будущее, он верит, что к власти вернутся те, кто это будущее обещал ему.
Когда он говорит мне об этом громким голосом пророка в нашем, завешанном мокрым бельём, дворе, и из‑за надутых ветром пододеяльников высовываются собачьи морды и вяленые лица любопытных старух, я не могу сдержаться и вступаю с ним в нескончаемые пререкания. Он доказывает мне, что только последователи Сталина могут навести порядок в государстве. А когда его доводы иссякают и он видит, что к моему религиозному сознанию его красноречие пробиться не в состоянии, он прибегает к самому главному доказательству своей правоты. Он понижает голос, и кося полуслепым глазом на внимательные собачьи глаза под нашими ногами, говорит: «Так вот, не будь скотиной, а поверь в последний раз. А если не хочешь, то я тебе скажу такое, от чего ты просто станешь таким же паралитиком, как мой двоюродный брат Славка. Он тоже не верил мне, а теперь уже второй год лежит под открытой форточкой, и под карканье сумасшедших ворон смотрит с утра до ночи в телевизор, и жена с ложечки пичкает его манной кашей. Слушай меня. Уже этой, или, в крайнем случае, следующей осенью, слышишь, обязательно состоится что‑то прекрасное. Или путч, но гораздо удачнее, чем в Турции. Или революция, как в семнадцатом. Мы войдём в союз с военными, а с военными союз необходим, без них мы ничего не добьёмся, и пока депутаты будут отдыхать на своих чёртовых оффшорах в бермудских треугольниках, мы возьмём власть!»
На вопрос, откуда такие сведения, он повествует об интервью таинственной монахини, рассказавшей о предсмертных откровениях своей келейницы‑ясновидящей. Об этом Иван Семёнович узнал, разумеется, от моего внука, главного добытчика интернетной информации в нашем, переполненном пенсионерами, хрущёвском доме. (Когда я слушаю такие вещи, то начинаю подозревать всемирный заговор прорицателей и политтехнологов). Иван Семёнович показывает мне кулак. «Кузькина мать, вот что будет!»
Я сохраняю на лице невозмутимость и думаю про себя о том, как люди склонны зажигаться в этой жизни ненужным, тем, что они никогда не смогут забрать с собой туда, наверх. Почему бы им не зажигаться идеей милостыни бедным, или идеей смирения, идеей преодоления гордыни? Уж это точно побежит впереди них, когда подойдёт пора уходить духом на небо, а костями – в землю…
Иван Семёнович отправляется к своим доминошникам, и уже там, в парке, он продолжит гневные речи, и все будут говорить, что третья мировая неминуема. Да, вздыхаю я, все ждут войну. Нам вбивают это ожидание в мозги с утра до вечера, рекламные ролики пропагандируют танки и ракеты, в новостях показывают русские ракетные удары с моря по ИГИЛ в Сирии, сообщают о внезапных военных учениях в России, демонстрируют колонны с гуманитарной помощью для военного Донбасса. Даже христиане, и таких, кстати, немало, и те попали в эту ловушку и ждут антихриста. Подумать только, им нет дела до Бога, им есть дело до войны и до антихриста.
Иван Семёнович не любит слушать мои рассуждения на подобные темы. Он не понимает меня. «А что ты предлагаешь? – говорит он. – Ты кто вообще – космополит? Пацифист? Или ты не патриот? Ты что, хочешь, чтобы мы проиграли натовцам или этим американцам, когда они начнут со всех сторон забрасывать нашу страну ракетами? Ведь они для этого налепили свои базы вдоль наших границ!» Мои доводы, что патриотизм и гонка вооружений, и вообще всё в этом мире, не должны заслонять от людей Бога, Ивану Семёновичу говорить бессмысленно. Если я скажу, что горжусь мощью нашей державы, я тоже не покривлю душой. Но я не люблю пафос, и предпочитаю молчать и молиться.
Мой духовник, отец Сергий, не комментирует подобное. «Всему своё время. Время разбрасывать камни, время собирать их».
Эти крепкие, здоровые, сильные люди, которые толпами несутся каждый день по городским улицам и сбивают меня с моей палкой с ног, живы ли они? В их глазах такая же пустота, как в той яме, в которую когда‑то в назначенный час побросают одинаково всех нас, и засыплют землёй. Они хохочут, матерятся, курят, пьют пиво из бутылок, кидают их в урны, смотрят вокруг себя в надежде увидеть что‑то ещё более интересное, чем пиво, но ничего не видят, и их глаза снова проваливаются в пиво.
Вот и эта несчастная. Она хотела вместо вечной жизни, обещанной нам Спасителем, увидеть вечную смерть. Я так ей и сказал, когда мы устроились за столиками недавно открытой пельменной «Советская», и официант принёс нам по тарелке дымящихся пельменей и две чашки чая.
– Послушай, милая. Там, куда ты собралась отправиться, тебя, поверь, никто не ждёт. Никто, понимаешь.
Пельмени сами прыгали мне в рот, и я вспоминал гоголевского Пацюка. Было очень вкусно. Вот такие же вкусные пельмени когда‑то готовила моя мама. У нашего поколения, хорошо это или нет, прошлое равнозначно советскому, мы там жили, мы там кушали свои советские пельмени. (Увы, многие из нас так и остались на уровне пельменного счастья и воздыханий по утраченной державе…) Эта пельменная стала для нас с внуком, и, конечно, для Ивана Семёновича (куда нам от него деться, чего уж), местом встреч и посиделок. Обычно это происходит в первые дни после получения пенсии или зарплаты внука. Вот и на этот раз. Я по своему обыкновению пришёл первым, да ещё не один. Вот будет для них сюрприз.
– Меня нигде не ждут, – сказала она, и я увидел, что она очень молода.
– Деда, на полуостров перебросили вэдэвэ, но это ещё не всё. Ещё морскую пехоту! Ты где, уже в «Советской»? Скоро буду. Жди. Отбой, до связи!
В телефоне запиликало.
– Ты не права. И только со скидкой на твою юность тебя можно понять в этом заблуждении. Посмотри за окно. Ты видишь, какой там дождь? Небеса разверзлись, и сам Бог гремит в гневе, не правда ли? И Ему, действительно, есть на что гневаться. Человечество забыло Его. Все стремятся побыстрее к смерти. Вот как ты. Всем хочется побыстрее в ад. И этот ад они устраивают себе уже тут, на земле. Им это нравится.
– Деда, сенсация! Цитирую: «Учёные предрекли США убийственное землетрясение. От Северной Калифорнии до Британской Колумбии»! Я уже выхожу! До встречи!
Она смотрела на меня, стучала зубами от холода и не могла согреться. Она не понимала мою речь, занятая своими немыслями, нежизнью. В её глазах плясали огоньки дождя, бросающегося ежесекундно под колёса визжащих автомобилей за большим окном. Мы одновременно посмотрели туда и ничего, кроме самих себя, не увидели. И только глупые неповоротливые рыбы под зонтами иногда подплывали к нашим, маячившим в стеклянной глади, глазам, и искали что‑то в них, и не находили ничего, кроме пустоты, и уплывали восвояси. Наши дрожащие в стекле лица пылали отсветами будущих тревог, которые, вероятно, нам пророчила эта случайная встреча.