ДОЧЬ (оживившись). Ужас! И почему-то мы это должны есть. Я это должна есть. Хотя полна кладовка всех этих банок и баночек. Нет, надо съесть сначала позапрошлогоднее, потом прошлогоднее – к тому времени, когда мы до него дойдем, оно тоже заплесневеет и засахарится, а потом свежее, но оно будет уже позапрошлогодним, а варенье, которое мы сейчас варим, тоже будет ждать своей очереди и гнить…
Пауза. Обе продолжают чистить вишню.
Все это довольно-таки бессмысленно.
Небольшая пауза.
МАТЬ. У нас хороший был сад, это все бабуленька. И сейчас! Сколько уже лет некому этим заниматься, а ягоды все поспевают и поспевают.
Пауза.
Можно послать несколько банок в Норильск, тете Даше.
Пауза.
У них там к этому другое отношение.
ДОЧЬ. На тебе, боже, что нам негоже. (Снова насмешливо.) Самая потеха, когда кто-то заходит. Вчера вот Таня Быханова. Я уж и так и сяк пыталась, и знаки тебе делала, чтобы не срамилась ты, не зазывала чай ее пить.
МАТЬ (упрямо). Варенье хорошее, я его переваривала.
ДОЧЬ (смеется). Я знаю, что Татьяна подумала. Решила небось, что мы жадные, гостям плохое варенье ставим, сами хорошее едим. (Смеется, от смеха еле выговаривает слова.) Никому же не взбредет в голову… никто не поверит… что мы сами эти отбросы едим, когда все знают, что у нас сад и варенья полон шкаф… А мы едим это, давимся… и ты сама давишься…
Теперь МАТЬ чистит вишни очень быстро. Пауза.
МАТЬ. Откуда в тебе столько злости, в кого это.
ДОЧЬ. Раз в жизни Татьяна зашла, и тут ты со своим вареньем.
МАТЬ. Ты зато часто у них бываешь.
ДОЧЬ. Рассказала небось свекрови. Быханова-старшая, с тех пор как самого на папино место взяли, и так от нас нос воротит… Был папа жив, по-другому они себя вели, по-другому…
МАТЬ. Это она от тебя воротит. Люди, знаешь, не такие дураки, от людей не скроешь.
Пауза.
Тайное становится явным! Ты в смешном, в ложном положении.
Пауза.
Ладно, живи как хочешь.
Пауза.
У меня к тебе одна просьба, только одна.
Небольшая пауза.
Приедет Алла, и я прошу тебя…
ДОЧЬ (перебивает ее, нетерпеливо). Ах вот оно что.
Небольшая пауза.
А я смотрю – что ты сегодня такая благостная! А ты гостей ждешь. К тебе гостья едет.
МАТЬ (серьезно). Приедет твоя сестра…
ДОЧЬ. Ну как же, сестренка! А что ей нужно в нашей дыре, в нашем захолустье? Может быть, она проездом в другие страны? В Японию или в Бирму в какую-нибудь? (Небольшая пауза.) Нечего ей здесь делать. Папина «Волга» давно у нее в гараже, цацки бабуленькины все захапала… У меня в тот приезд книжки выпросила, хотя зачем они ей, трудно сказать.
МАТЬ. Книжки ты ей сама отдала, для детей… И потом, зачем нам машина, кто бы ее водил?
ДОЧЬ. Я! Я бы могла научиться.
МАТЬ. Да уж… А у них и Валерик водит, и сама Алла умеет, этого у нее не отнимешь. А серьги – ты сама только что сказала, мы никуда не ходим. А она! Ей нужнее, что ни говори.
ДОЧЬ. Вот ты меня все упрекаешь, а у тебя у первой нету самолюбия. Это я в тебя! Отец если когда поступался этим, так по-умному. А в семейной жизни ой-ой как берег свое достоинство. А ты…
МАТЬ. Ты язык-то придержи.
ДОЧЬ. На самом деле тебе в ней все нравится: и всеядность ее, и наглость. Ты хотела бы, чтобы и я такая же была. Такая же, как она. Вот чего ты хочешь.
МАТЬ. Я радуюсь, что у Аллы все в порядке. Все мы только и хотим, чтобы у наших детей все было нормально.
ДОЧЬ. А как она к тебе относится, это, значит, неважно!
МАТЬ (помолчав). Правду сказать, я от моих дочерей не много уважения вижу, уж не говорю – заботы.
ДОЧЬ (уязвленно). Вот как? (Небольшая пауза.) Вот как ты думаешь, я и не знала. Ты знак равенства можешь поставить – как она к тебе относится и как я к тебе отношусь. Да?
МАТЬ (слабо, почти с мольбой). Я об одном тебя прошу – она приедет, веди себя нормально, без демонстраций. Вы же сестры, меня не будет – вы вдвоем останетесь, больше никого родных…
ДОЧЬ. Да пожалуйста, пусть едет, меня это не касается. Я лично с ней больше слова не скажу. Пять лет не говорила и не скажу. После ее поведения с наследством она для меня – пустое место.
Пауза.
У тебя гости – ты и принимай. Я из своей комнаты не выйду.
Пауза.
Уверена – среди ее московских друзей нет ни одного порядочного человека. То, что ее по телевизору показывали, это еще не все. Один ее вещизм может оттолкнуть кого угодно. О ее беспринципности я не говорю. Надо еще посмотреть, какой это ценой – ее диссертация, ее заграничные поездки.
МАТЬ. Будь она бедненькая-несчастненькая… Ты ж только с такими можешь общаться! Их ты жалеешь, им все прощаешь…
ДОЧЬ. Я ни с кем не общаюсь.
МАТЬ. Поэтому и не общаешься.
ДОЧЬ (возмущенно). Ты хочешь сказать – я ей завидую?
МАТЬ. Тебе виднее.
ДОЧЬ (кричит). Я в жизни никому не позавидовала! Чего мне завидовать!
МАТЬ. Я говорю, тебе виднее.
Пауза.
Давай о чем-нибудь другом поговорим.
Пауза.
ДОЧЬ. Я не говорила тебе – Таньку на мое место взяли. В аспирантуру. Ну, помнишь, мне обещали когда-то, дальше разговоров дело не пошло.
МАТЬ. Ты сама не захотела. В деревне работала.
ДОЧЬ. Таньке всегда достается мое место… где бы мне, по всему, полагалось бы. Мне полагается, а ей достается, мистика какая-то.
Пауза.
Впрочем, мне все равно.
Пауза. Лениво.
Конечно, не стоит ей сейчас… Тридцать семь лет, трое детей… Глупо как-то… Она не понимает, что ведь защищаться придется, диссертацию писать. Таньке-то!
Пауза.
Ну да Быханов поможет. Все-таки невестка.
МАТЬ. Замолчи сейчас же, стыдно же! Все у тебя негодяи, подлецы, одна ты – милая, хорошая. Я уж не говорю про Андрюшу Мартюшова, но сейчас сватался подполковник, ты отказалась, не хочешь, видите ли, за военного. А сейчас досадно, на людей бросаешься, всех судишь. Ты посмотри на себя, на свои поступки! Ногти мажешь, на диване валяешься, в потолок дымишь. С детьми она сидит! Стыдно же! Все всё видят, и Татьяна, и сами Быхановы, видят и посмеиваются. Ничего святого для тебя нет – муж ближайшей подружки, отец трех детей! Говорила – не будешь к ним ходить, говорила же. Столько лет! Да уж добилась бы своего, а то ведь и этого не можешь. Тебя-то и пускает Татьяна, потому что видит – не опасно, думает, пусть дурочка с детьми посидит!
Молчание.
ДОЧЬ. Полчасика еще – и кончим. Большую часть обработали. Сейчас сахаром засыпем – и все…
МАТЬ (более спокойно). Аллу ругаешь, а вещи кто тебе достает? Просишь ведь!
ДОЧЬ. Я ее ни о чем не прошу.
МАТЬ. Меня просишь, а я откуда беру? Не знаешь? Да, отдала я ей украшения бабулины. А она мало для нас делает? Что без нее? Моя пенсия и твоя зарплата? Школьная учительница!
ДОЧЬ. Если бы… если я тогда не осталась в деревне… Если бы я – как другие, на теплые местечки…
МАТЬ. Это еще как посмотреть…
Пауза.
В общем, одеться ты любишь…
ДОЧЬ. Я ничего не люблю…
Пауза.
МАТЬ. Заметила – как начинаем говорить про дачу, обязательно ссоримся.
Пауза. ДОЧЬ некоторое время работает еще, затем откладывает машинку для выдавливания косточек, встает было – и снова опускается на стул, закрыв лицо руками.
Как уж получается… Голый участок так голый участок. Надо продать эту дачу, и дело с концом…
ДОЧЬ плачет.
ДОЧЬ (сдавленно). Мама… у меня ведь никого нету, кроме тебя, никого нету…
Пауза.
МАТЬ (возмущенно). Как это – никого, что ты придумала… И на работе тебя ценят, работа у тебя нелегкая, нужная, и Быхановы с тобой дружат, как бы там ни было, и жених за тебя сватался, подполковник…
И снова – гаснет свет на кухне, зажигается лампочка в кладовке. ДОЧЬ расставляет шаткую стремянку, забирается на нее, решительно достает запыленные банки с вареньем с самых дальних, самых верхних полок.
ДОЧЬ (читает надпись на банке). «Витамин»… Это сырая черная, растертая с сахаром, смородина. Бабуленька не любила приторного, «простецкого», как она говорила, вкуса, варенье это изготовляла по некоему монастырскому рецепту, сахара сыпала мало, и смородина оставалась с кислинкой, как будто с куста… Банки шпарились особенно тщательно, с помощью листьев крапивы, и бабуленькин «витамин» не портился до самой весны… Шестидесятый год… Мама никогда не вспоминала об этом лете, об этом разговоре, как будто его и не было… И мне и вправду иногда думалось – не было ничего, почудилось, примерещилось… И варенье, тогда изготовленное, забродило уже через месяц.
Кладовка погружается в темноту… В комнате ДОЧЬ, восемнадцатилетняя, в школьной форме, наигрывает на фортепьяно. Она пытается подобрать по слуху какой-нибудь из модных в то время мотивов – «Мы с тобой два берега у одной реки» или «Жил да был черный кот за углом»… Но вот она встала, подошла к тахте – здесь разложены незатейливые маскарадные костюмы. Она примеряет одну маску, другую, нерешительно подходит к зеркалу. Снова идет в комнату, примеряет третий костюм – марлевый плащ с наклеенными звездами, колпак из серебряной бумаги… Хлопает входная дверь. ДОЧЬ отскакивает от зеркала, вновь садится за фортепьяно, играет модный мотив – уже более уверенно… Входит МАТЬ с корзинкой крапивы, проходит на кухню. Она моложава, выглядит эффектно, куда привлекательнее своей юной дочери. Однако сейчас ее обычная уверенность в себе заглушена еле скрываемой, не свойственной ей нервозностью.
МАТЬ. Алка где?
ДОЧЬ. Бегает во дворе. Чего ей еще делать.
Пауза. ДОЧЬ наигрывает довольно бегло.
МАТЬ. Опять меня в школу вызывали. Подчистила отметку в дневнике, ну ты подумай!
ДОЧЬ. Двойку, что ли?
МАТЬ. Если б двойку! Можно еще понять. Нет, тройку переправила на пятерку. Все хочет быть лучше других, а какие основания?
Пауза.
Пятерку надо заслужить!
ДОЧЬ. Ну, мамочка, чего ты?
Пауза.
Тоже мне преступница, двенадцать лет. Вы только ее не ругайте, а то ты особенно умеешь.
Небольшая пауза.
Читать ей надо больше. Но она ведь только про разведчиков, про шпионов.
МАТЬ. Как же, заругаешь ее. Она не ты. Я и учителям говорю – вы вспомните мою старшую! А эта не знаю в кого. Тебе восемнадцать лет, ты до сих пор ни разу позже девяти не вернулась! А она – одиннадцатый час, темно, все во дворе крутится. А больше ничего не интересно.
Пауза.
Светлана, подойди-ка… (Надевает фартук, нервно.) Ты не помнишь, как бабуленька делала? Сначала крапиву в банки и так вместе кипятить или заваривать листья и шпарить банки этим отваром?
Пауза.
Господи, сколько лет, сколько раз она делала это на моих глазах, а я так и не вникла, так и не запомнила…
Пауза.
Все дело в строгой последовательности, что за чем, что после чего. В смородину клали мало сахару, и она все равно не скисала. Она говорила – «секрет монастырского варенья», что там еще за монастырский секрет? Не помнишь?
ДОЧЬ (нерешительно). Мам, ты плохо себя чувствуешь?
МАТЬ. С чего взяла? Только мне кажется, мы забыли секрет монастырского варенья… (Особенно старательно вытирает банки чистым полотенцем, расставляет их на столе, закладывая в каждую стебелек-другой крапивы.) А спросить теперь не у кого.
Пауза.
Потому что ничего нет вечного.
ДОЧЬ все стоит на кухне, переминаясь с ноги на ногу, МАТЬ смотрит на нее более внимательно.
А чего это на тебе надето? А-а, спектакль, ты же говорила… К выпускному вечеру вы готовите спектакль.
Пауза.
Что это за костюм?
ДОЧЬ. Это звездочет. Спектакль называется – «Звездочет и его ученик». По братьям Гримм.
МАТЬ. Ну а что, тебе к лицу. Ты звездочета играешь?
ДОЧЬ. Нет.
Пауза.
Звездочета изображает Леша Быханов, а учеником звездочета будет Татьяна.
МАТЬ. А ты?
ДОЧЬ. Я только аккомпанирую. По сюжету, ученик звездочета оказывается прекрасной девушкой, и они вдвоем со звездочетом пускаются в пляс.
Пауза.
Кроме меня, во всем кружке никто не умеет играть на рояле.
Пауза.
А вообще-то я могла бы играть кого хочешь. Спектакль-то я ставлю.
Долгая пауза. ДОЧЬ идет в комнату, снимает костюм звездочета, бережно раскладывает его на тахте. Снова неуверенно подходит к зеркалу. Потом, как будто решив что-то, устремляется на кухню, где МАТЬ продолжает раскладывать пучки крапивы по банкам, морщась, как от сильной боли.
Я тебе сегодня не помогаю совсем, а ты и не скажешь, не напомнишь. А обычно напоминаешь!
Небольшая пауза.
А папа надолго в Чебоксары?
МАТЬ. Ой! (Отдергивает руку от корзинки.) Папа на неделю.
ДОЧЬ (присаживается, берет тоже пучок крапивы). Да она и не жжется совсем, еще совсем мягкая, мам, ты чего?
Пауза.
Я хотела у тебя спросить. Мне больше не у кого да и неловко. Потом бабуленька рассказывала, ты красавица была, имела громадный успех, массу поклонников. Да, конечно, ты в таких вещах понимаешь. А я не знаю.
Пауза.
Ты не подумай… ничего предосудительного…
МАТЬ. Да что у тебя может быть – предосудительное?
ДОЧЬ. Ты удивилась, но с кем мне и говорить, как не с тобой. Если ты заметила, я уже много лет, с пятого класса дружу с Татьяной Ефименко. А последнее время с нами начал дружить еще Леша Быханов, он тоже в одиннадцатом, только в параллельном. Мы сейчас все время втроем, уроки вместе делаем, спектакль вот тоже… И вдруг позавчера – проводили мы с ним Таню, пошел меня провожать. И вдруг он говорит: я, Свет, не глухой, не слепой, я знаю, что ты меня любишь. Я сам виноват, я сначала стал с тобой дружить, чтобы Татьяна поскорей обратила на меня внимание. А сейчас, мол, она уже обратила…
МАТЬ. Господи, всего-то и делов?
ДОЧЬ. Ну как вот теперь? Ничуть я его не люблю, так я и сказала. Просто дружили, хотели вместе ехать в Волгоград поступать. (Небольшая пауза.) Сначала я решила ехать, как ни в чем не бывало. А потом я подумала – почему я так решила? Не потому ли, что они будут там вдвоем, и я ничего не узнаю, о чем они будут разговаривать, что делать. Может, правда я одна – глухая, слепая и не могу в себе самой разобраться?
МАТЬ (встрепенувшись). Ты уезжать собираешься?
ДОЧЬ. Я же и раньше тебе говорила, ты сказала – пожалуйста!
МАТЬ. С тех пор изменились обстоятельства.
ДОЧЬ. Для меня сейчас самое главное – образование. Мне кажется, чем человек лучше образован, тем больше он понимает в жизни, в самом себе… По неведению что угодно плохое можно сделать и не заметить даже…
Пауза. МАТЬ берет еще пучок крапивы, вскрикивает.
Да что ты мнешь эту крапиву, ты же во все банки разложила. Сейчас нужен кипяток.
МАТЬ (сквозь слезы). Семья разваливается… Ты уезжаешь, бабуленьки уже нет… Была бы она, ничего бы этого не было… Говорили – счастливая, образцовая пара. Мы на нее оглядывались, он бы ничего не позволил при ней, не то чтобы побоялся, а посчитался бы с ней, не захотел бы упасть в ее глазах… Год ее с нами нету, и вот результат… А ты уедешь, он вообще на свободе себя почувствует…
Вытирает слезы. Пауза.
Ты же сама анонимку из ящика доставала… Да, да, вот говорят – седина в голову, бес в ребро… Сейчас самый ответственный, переломный момент, а ты собралась уезжать.
Пауза.
ДОЧЬ (медленно). Ну да… получается, у меня будет еще брат или сестра…
МАТЬ (взрывается). До чего же ты бестолковая! При чем здесь это? (Пауза.) Наоборот, с одной стороны – все к лучшему. Он, то есть отец, сразу остыл, одумался. (Почти торжествующе.) Знаешь, что он мне сказал перед отъездом в Чебоксары? «Лучше тебя никто ничего не решит. Поступай, как находишь нужным», – вот что он мне сказал. «Я был бы счастлив, если б все уладилось» – понимаешь, что он хотел сказать? (Пауза. Осторожно, чтобы не ошпариться, заливает банки кипятком.) Если хочешь знать, он специально взял сейчас командировку. И я все уладила, пока его нету… мы с ней поговорили как женщина с женщиной, а что делать… Не сразу, но я ее уговорила…
ДОЧЬ. Мам, может, пусть он родится, этот ребенок?
МАТЬ. Об отце ты не хочешь подумать? Я же это не для себя. Он на виду, на такой должности. Даже если бы он захотел, он не может развестись. Он и не хочет, уверяю тебя! Мы много лет вместе, и в главном это неизменно, будь спокойна!
ДОЧЬ. Все равно… я бы… на твоем месте я бы не стала… (Запинается.)
МАТЬ. На моем месте! На моем месте! Да что ты в этом понимаешь? Ты бренчишь на своем пианино, и мальчик – он тебе нравится – танцует под эту музыку с другой! И это моя дочь!
ДОЧЬ (кричит). Он мне не нравится!
МАТЬ. Что ты так смотришь? Тебе восемнадцать лет, я в этом возрасте в первый раз вышла замуж… Я знаю, что такое любовь, и что такое настоящая любовь – тоже знаю! Ее надо отстаивать, и я буду отстаивать! Я всякое испытала… А ты… Разные мы с тобой совсем…