Клешнин встрепенулся.
– Не врешь? – строго спросил он.
– Не вру! – дьяк еще раз перекрестился. – Сведения имею точные. Появился на землях Речи Посполитой некий беглый из Московии. Именует себя Димитрием Иоанновичем!
Клешнин приблизился к Шишкину. Он схватил его за ворот кафтана.
– Ты что сказал, пес?!
– Изменное дело, господине. И того беглого в замке князя Вишневецкого приютили.
– Верно ли сие?
– Вот те крест! Назвался тот бродяга сыном умершего царя.
Клешнин отпустил дьяка.
– Но всем ведомо, что умер Димитрий Иванович больше десяти лет назад!
– То всем ведомо, – согласился дьяк. – Но тот бродяга сказал, что де избегнул смерти он, и вместо него был убит иной. А его верные слуги спрятали.
– И тому поверили?
– Дак коли в замке Вишневецкого того бродягу приняли с почетом? Сам посуди, господине. Князь Вишневецкий Рюрикова корня. Сын Грозного – Рюрикова корня, но старшей ветви. А стало, признал князь родство, и признал, что сей самозванец первый из ныне живущих Рюриковичей.
– Пойдем со мной в горницу, дьяк. Там все обскажешь. И коли не соврал, то быть тебе в большом почете за верность! В том слово даю.
Дьяк рухнул на колени и обхватил руками ноги Клешнина.
– Да я все сделаю, господине! Ты не сумлевайся!
– Встань! Не время сейчас по полу ползать! Дело ждет…
Дьяк Шишкин все поведал Клешнину. Надеялся он, что оружничий допустит его до самого царя. Но Клешнин задумал иное.
– Ты, мил друг, службу царю сослужил! То добро! Но надобно тебе еще послужить.
– Я готов.
– Ты сразу ко мне прибыл?
– Да, господине.
– Дома не был?
– Нет, господине.
– И женка твоя не видала тебя?
– Нет, господине.
– И не знает о том, что ты на Москве?
– Нет, господине.
– Добро! Скоро, дьяк, быть тебе в большом почете. Быть тебе думным дьяком при государе!
– Да я… да я готов… да я заради государя…
Шишкин бухнулся на колени и захотел облобызать руку Клешнина. Но тот властно вернул его на место.
– Тихо. Не суетись!
Дьяк сел на место. Клешин хлопнул широкой ладонью по столу и продолжил:
– Слушай далее. Тебе надобно сразу назад возвертаться.
– Назад? – удивился дьяк.
– Поедешь по следам того самозванца. И станешь одним из его людей.
– Но сие многотрудно, господине!
– Ничуть. Скажешься беглым дьяком.
– Беглым?
– Так веры тебе будет больше. Ежели самозванец измену затеял, то ему русские слуги будут надобны!
– То верно, – согласился Шишкин.
Дьяк стал понимать какие возможности открывались для него. Тайную службу править куда как выгодно. Да еще в землях иностранной державы.
– На сие деньги надобны, господине! – заявил дьяк. – И деньги немалые.
– Дам тебе поначалу тысячу золотых.
У Шишкина перехватило дух. О таком богатстве он и мечтать не мог.
– Провожать тебя станут пятьдесят казаков. До самой границы доставят. Про то, кто ты есть, никто знать не будет. Когда пересечешь рубеж литовский, будет грамота о беглом дьяке. Что де враг ты государю великому. То веры тебе при самозванце добавит.
Клешнин снял с пальца драгоценное кольцо и передал дьяку.
– Запомни сей перстень, дьяк.
– Для чего оно, господине?
– По сему кольцу узнаешь посланного от меня.
Шишкин изучил кольцо и вернул его владельцу. Не запомнить большого изумруда вставленного в золото было нельзя…
Семен Андреевич Клешнин всем в жизни был обязан Годунову. Это его, никому не известного дворянского сына, приблизил к себе боярин Борис в день свадьбы своей сестры Ирины с царевичем Федором Ивановичем.
До того Клешнин долго пребывал на Москве и пробовал пристроиться на теплое место при дворе. Много слышал он дома от бати своего, как мелкие люди поднялись при царском дворе до высот.
Говорил Андрей Клешнин сыну:
– Я всю жизнь в ополчении маялся. Службу служил государю и воевал с войском его под Казанью. Увечье получил. А чего нажил с того? Имение наше почти в разор пошло.
– Бог милостив, батюшка.
– Дурак ты, Семка! Вроде вырос, косая сажень в плечах, а дурак! Как про жизнь мыслишь?
– Дак государь на войну призовет, и я в ратном деле сумею показать себя.
– Снова дурак!
– Чего все лаешься, батюшка?
– А того, что хочу тебя разуму научить. Мы ведь роду не шибко знатного. Но надобно не в ратном поле славу добывать! Ныне при опричном дворе царя людишки худородные в силу вошли. Опричниками зовутся.
– И чего?
– А того, что надобно тебе на Москву ехать. И там искать хорошего и крепкого человека.
– Царя? – спросил тогда Семен.
– Вот дурак! Дак кто тебя допустит до царя? Ты кто таков есть? Верного человека, что при царе состоит. Да не великого человека. До большого царского сподручника не добраться тебе. А вот до кого помельче можно.
– Дак много ли толку от мелкого человека, батюшка?
– А такого следует искать, кто ныне мелок, но завтра высоко взлетит.
– Как распознать такого, батюшка?
– В том и есть искусство великое, Семка. И сделать это надобно, ежели не хочешь дни свои как я кончить. Сам посмотри, как живем? Бедность на пороге дома нашего. А далее еще хуже будет, коли не исправишь сего. Сам я уже не могу того. Немощен. Мне могила, а тебе жизнь. И какова она будет, жизнь твоя, решать тебе.
И выполнил Семен волю отца своего и пристроился при молодом царском сподвижнике Борисе Годунове. И был Борис в те годы царским мыльником. Но затем быстро поднялся благодаря выгодной женитьбе на дочери самого Малюты Скуратова.
Это Годунов представил Клешнина Грозному царю.[6]
Затем, после смерти Ивана Васильевича, Борис стал первым советником нового царя Федора Ивановича, и был назначен правителем государства, боярином-конюшим, великим боярином и наместником царств Казанского и Астраханского.
Борис добился от царя для Клешнина звания окольничего. А уже когда сам Годунов сел на трон, то пожаловал Клешнину высокое звание царского оружничего. И не зря возвышал Борис Семена Андреевича. Большой хитрости был сей человек и мастером славился интриги придворной…
Глава 1
Поручик надворной хоругви
Самбор. Замок воеводы Мнишека.
Лето 1604 года.
Молодой шляхтич Ян Нильский был послан коронным гетманом Речи Посполитой паном Замойским[7] в Самбор, где стояли лагерем войска собираемые воеводой Мнишеком для пана Димитрия, сына почившего 20 лет назад царя Московии Ивана Грозного.
Пан Нильский имел строгий приказ – внушить воеводе Мнишеку, что его действия незаконны. Только коронный гетман, главнокомандующий всеми войсками Речи Посполитой,[8] может отдать приказ для сбора войск.
Конечно, понимал князь Замойский, что не сам Мнишек отважился на подобное. Хоть и был своеволен пан Юрий, но не до такой степени. За его спиной стояли многие вельможи Великой Польши и сам ясновельможный пан круль (король). Потому и послал князь к воеводе только своего младшего офицера, а не официального посланца с рангом повыше и титулом позначительнее. Приказы коронного гетмана возили полковники, а не поручики. Но этот молодой шляхтич пользовался полным доверием князя.
Ян Нильский служил под командой коронного гетмана уже три года. Его отец, безземельный шляхтич Николай Нильский, состоял при замке князей Замойских в должности чашника. Всем был обязан пан Николай вельможе-магнату, служил ему честно, и даже сына назвал в честь своего благодетеля – Яном.
Ян вырос в замке Замосць и был определен солдатом в гусарскую хоругвь.[9] Быстро стал наместником[10] за мужество и умение рубиться на саблях, а затем и поручиком личного отряда князя Замойского. После того как пан князь занял пост коронного гетмана, храбрый офицер стал его личным оруженосцем. Карьера завидная для столь молодого человека. О таком сотни юношей гораздо более знатного рода могли только мечтать. Потому и называли пана Яна баловнем судьбы…
Три дня Нильский добирался до резиденции Юрия Мнишека Старого Самбора, королевского города, который входил в воеводство Русское.
Время было тревожное и неспокойное. Шалили на путях разбойники. Но пан Нильский их не боялся и потому спокойно ехал один без сопровождения. Те предпочитали нападать на купцов да на мещан. И риска меньше и прибыли больше. А много ли найдешь в карманах у шляхтича, пусть даже и так хорошо одетого и экипированного как пан Ян? А сабля у офицера острая и две пары пистолетов имелись.
Молодой офицер за время пути видел небольшие отряды шляхты и наемников, что также хотели попасть в Самбор. Вот только цель у них была иная – они желали присоединиться к войску Мнишека.
То были отряды рейтаров, что искали боевой работы, которой в данный час не было в Великой Польше. Магнаты не вели войн, и заработки наемных солдат упали. Вот и устремились они на юг, где собирались грозовые тучи.
Были и безземельные шляхтичи из Литвы и Белоруссии, не имевшие гроша за душой. Потому они также искали большой войны, которая могла наполнить их тощие кошельки.
В одной придорожной харчевне запомнил Нильский пана средних лет в поношенном кунтуше, который громко говорил о войске московского царевича. Скоро де выступит это войско в поход и добудет большую славу. Ему возразили другие паны:
– И про какую славу говорит пан? – спросил старый шляхтич со шрамом через все лицо.
– Про рыцарскую славу. А то застоялся я без настоящего дела.
– Пан видит шрам на моем лице? Вот то было настоящее дело против турок.
Кто-то спросил из глубины зала:
– А чем московские схизматы лучше турок?
– Царевич ведет войско на Москву! На сей раз сын Грозного царя идет во главе войска!
– Цо? Пусть пан не говорит, чего не знает! – вскричал шляхтич со шрамом. – Какой царевич?
– Так пан не верит в царское происхождение Димитрия? Но сам куруль признал его!
– Круль? Пусть пан не смешит меня. Наш круль признает все, на что укажет ему пан коронный канцлер. Но есть еще в Речи Посполитой вельможи, что не верят сей сказке!
– Да мне нет дела до царского рождения Димитрия! – высказался иной шляхтич. – Он поможет мне разбогатеть в Московии. Для того я и хочу присоединиться к войску.
Нильский не стал вмешиваться в разговор, который скоро закончился ссорой и шляхтичи вышли во двор рубиться на саблях. Старик со шрамом легко одолел того, кто собирался стать солдатом армии Димитрия.
И этого старика Нильский хорошо запомнил. Тот, после поединка, вернулся в харчевню и сам обратился к нему.
– Пан прибыл издалека? – спросил шляхтич, садясь за стол рядом с поручиком.
– Смотря, что пан разумеет под словом «далеко», – неопределённо ответил Нильский.
Шляхтич усмехнулся. Затем задал новый вопрос:
– Пан есть офицер?
– Поручик панцирной хоругви князя Замойского.
– О! Пан служит коронному гетману? Так я знаю пана князя и сам служил под его началом. Давно это было. Пана поручика еще и на свете не было.
– Пан не сказал мне своего имени.
– Пилавский, – представился тот. – Станислав Пилавский. Шляхтич и солдат Речи Посполитой. А как имя пана?
– Ян Нильский.
– И куда пан Нильский направляется? Неужели тоже в лагерь Мнишека?
– Я еду с поручением от пана коронного гетмана.
– Ах, вот как? Тогда не стану больше беспокоить пана. Понимаю, что пан не может мне ничего рассказать. Но пан Мнишек затеял плохое дело. Губят отчизну вот такие полководцы как Мнишек.
И много еще чего говорил старый шляхтич. Нильский слушал и не перебивал рассказчика. Но тот и не требовал ответов. Он был рад возможности обрести слушателя. Ответов ему было не нужно.
Было видно, что все посетители харчевни хорошо знали и уважали пана Пилавского. Хоть был тот совсем не богат, судя по его заплатанному, потерявшему цвет кунтушу. Много воевал этот пан на своем веку, много чего видел и знал. И посоветовал пан Пилавский Нильскому никогда в войске Мнишека не служить, коли желает он себе добра. Жаль не послушал того совета молодой воин…
Еще издали посланец гетмана увидел башни замка. Вздымались они над окрестностями серой громадой, как оплот могущества местного воеводы. Над зубчатыми стенами развевались знамена и были видны жерла пушек, у которых шляхтич увидел солдат, словно готовился пан Мнишек к осаде.
«А у Мнишека неплохая крепость, – подумал Нильский. – В такой не одну армию остановить можно. Только чего это пан воевода держит столько людей на стенах, словно готовится к большой осаде? Войны-то нет. Ведь Мнишек собирает войска, дабы наступать, а не обороняться».
И решил пан Нильский расспросить кого-нибудь по пути. Надобно же знать, что в замке происходит.
По тракту к замку тянулись люди. Это были крестьяне с котомками на плечах. Они услужливо сошли с дороги, и низко поклонились шляхтичу. Но с ними говорить пан Ян не стал. Что они могут знать?
Не стал он говорить и с конными казаками, что проехали мимо шляхтича, не обратив на него внимания. Эти не сильно жаловали шляхетскую братию и часто затевали ссоры с солдатами и офицерами короля. Но ныне воевода Мнишек, в войско которого они направлялись, не хвалил за такое и казаки предпочитали сдерживаться.
Не окликнул Нильский и проехавшую в повозке шляхтянку средних лет. Она смотрела на красивого шляхтича и даже махнула ему платком.
«Кто же станет моим собеседником? Хорошо бы купца найти по пути».
И судьба послал ему такого человека.
Конь шляхтича поравнялся с тяжелой телегой, покрытой шкурами, которую тащили две клячи. Лошадьми правил тощий еврей в черном плаще и шляпе.
Он кивнул шляхтичу в знак приветствия и приподнял головной убор.
– Доброго дня пану кавалеру, – сказал он.
– Добрый день, пан купец.
– О! – удивился еврей. – С чего, пан кавалер, признал в старом Рафаловиче купца? Было то время, когда Рафалович был купцом, и его караваны ходили до самого Истамбула. Так, пан, до Истамбула! Но сейчас разве Рафалович купец?
– Пан едет в Самбор? – спросил Нильский.
– Старый Рафалович имеет кое-что продать в Самборе. Хоть и трудно назвать рынком то место, которое так называют местные жители, пан кавалер. Это не Варшава, пан.
– И не Краков, – сказал Нильский. – Но крепость неплохая.
– Я веду торговлю здесь уже два года, пан. Два года. Не один день. И здесь есть несколько цехов, но разве то цехи, пан? То слезы. Вот в Варшаве к примеру…
Старый еврей пустился в долгие рассуждения, что есть хорошая торговля, и что есть хороший и богатый город. Он говорил о рынках Истамбула и Едирне, о богатой Москве, о торговых городах Семиградья. По его словам самборский рынок был совсем никудышным, где порядочному уважающему себя купцу делать было нечего.
Но Старый Самбор в те времена не был бедным городком на окраине Речи Посполитой. Здесь купец немного лукавил. Город был крупным торговым центром, где ежегодно устраивались две ярмарки, работали шесть мельниц, пять пивоварен, действовали ткацкий, сапожный, скорняжный цехи. С 1500 года от Рождества Христова город получил Магдебургское право и королевские привилегии.
Еврей поговорил о торговле и ремеслах, и вдруг задал вопрос:
– А вы, пан кавалер, не местный?
– Я поручик гусарской хоругви Ян Нильский.
– Вот как? Но пан столь молод! И уже поручик!
Нильский не обратил внимания на лесть и продолжил:
– Еду к воеводе Мнишеку с письмом.
– Ах, вот оно как! С письмом! И кто нынче пишет воеводе?
Нильский ответил:
– Про то знать должен лишь сам воевода, пан купец.
– Оно так, пан кавалер. Но старый Рафалович многое знает из того что происходит в доме воеводы Мнишека. И напрасно пан так смотрит на Рафаловича. Рафалович многое может пояснить пану кавалеру. Наш воевода не слишком богат, и часто призывает к себе Рафаловича.
Про то, что воевода Юрий Ежи Мнишек оброс долгами, в Польше знали многие. Слишком широко жил великий вельможа и сенатор, каштелян радомский, воевода сандомирский, староста львовский, воевода самборский и рогатинский.[11]