Виски он затарился накануне в маленькой деревенской ликёрке. Поджарая прокуренная дама, услышав акцент, с присущей америкосам бестактностью поинтересовалась национальной принадлежностью Russky и, узнав, что он русский драйвер из того трака, что свалился в реку, выдала ему литрушку Jack Daniels и категорически отказалась от платы, дескать, мы в курсе и ошалели, когда крышу твоего трака увидели в воде, и типа бери бутылочку и празднуй свой день рождения за счёт моего заведения, и расцеловала Russky в щёку. А ведь когда накануне вечером он позвонил в компанию и сообщил safety department11 о случившемся, то кроме вопроса, а был ли ты, motherfucker, с грузом, ничего другое их не интересовало, типа как ты спасся и что с тобой.
Переночевав в маленькой семейной гостиничке и не просохнув с утра, он толкался с бутылкой вокруг эвакуаторов и двух старых драйверов, которые недоверчиво посматривали на Russky и покачивали головами, дескать, не может быть, что ты выжил, fucking Russian. Часа четыре они вытаскивали тягач, подводя стропы и меняя углы натяжения тросов по ходу работы, и затем один зацепил тягача, а другой – отцепившийся трейлер с покоцанным Packard 1928 года выпуска, и к вечеру они наконец доставили груз и в хлам пьяного Russky на свалку в Канзас-Сити. Похороны были скорыми: он даже не стал забирать свои вымокшие вещи и только попросил рыжего канзасца-драйвера из Peterbilt подбросить его в аэропорт. Что тот и сделал беспрекословно – жалел. Они, старые, понимают, как должно делать. «О, господи, – думал Russky, – только месяц как выплатил кредит, стал наконец-то полным владельцем – и на тебе, здравствуй и прощай. Четыре года насмарку, коту под хвост, вот и романтика уже на исходе, прошла волна, как проходит всё, и уже не тянет на дорогу, как прежде, и уже кажется, что видел всё и знаешь всех в этой стране, а денег как не было, так и нет, чёрт бы побрал эту профессию».
Виски глушил боль внутри, и, ещё плохо понимая, что с ним случилось, Russky, распрощавшись с рыжим эвакуаторщиком и зажимая под мышкой бутылку, добрался до касс в аэропорту Канзаса и по карточке, в кредит, купил билет в Торонто, где по случаю оказался его земляк Хмель, позвавший его в Канаду. Типа, давай, мэн, приезжай, поживи, да мне в хозяйстве и с сыном Филом поможешь, а то я разрываюсь на части. И надо за хохлушкой Сашей в массажный салон к пяти утра успеть, да корзинку цветов умыкнуть, дабы Сашу завлечь, да на себе женить – статус-то нужен, а она канадолка, да в ликёрку заскочить, на заказ коньячка баксов за пятьсот слямзить. и ещё по магазинам пробежаться – девиц из бутиков воровайкой порадовать, и не забыть с угонщиками машинюшку, Jeep Cherokee угнанный, в контейнер до Питера загрузить, а ребёнок брошен, и со школы его некому забрать. Да, делов хватает – не забалуешь. Приезжай, говорил Хмель, известный «профессор», доктор воровских наук.
Кипит жизнь в Торонто – всем дело найдётся. Городок небольшой: несколько небоскрёбов в центре, новостройки типа московских по периметру, да большой хоккейный стадион, которым канадолы очень гордятся. Вокруг натыкано несколько старых зданий, а посередине скверик, вмещающий несколько скамеек с бомжами, изобилием которых Торонто может славиться вполне. И большая Salvation Army12 с вечной очередью за секонд-хендом или плошкой супа, неизвестного кулинарной науке. На Sherbourne street, где Russky договорился о встрече с Хмелём, пришлось прилечь на травку и подождать часа три, пока деловой «профессор» не подлетел за ним. Напротив расположились рельсы городского трамвайчика, и Russky сонно наблюдал за жизнью хоккейной столицы. Шли трамваи, катились машинки, перемещались людишки по своим делишкам, но прежде всего бросались в глаза дети, которые никогда не бывали без хоккейных сумок с формой и клюшками на перевес. Ну просто поголовно все волокли, тащили или сопровождали родителей с теми же сумками и клюшками, и казалось, что весь городок только и занят, что игрой в хоккей. Позже Russky узнал истинный смысл хоккейной вакханалии, однажды поинтересовавшись у своего адвоката Мартина, сколько тот платит за сынка в хоккейной секции. Мартин, закатив глаза к небу, устал загибать пальцы. И форма, и тренировки, и поездки, и подарки, и много чего ещё надо для его игры в хоккей. Сумма выходила неподъёмная, под баксов восемьсот в неделю. И он сильно ругался на сынка, если что-то шло не так: смотри у меня, только посмей не попасть хотя бы в команду жэка! А что, под миллион баксов как минимум в год заработает, и уж тогда я с него получу всё назад. Они вкладываются в детей, как в бизнес, в расчете на отдачу. И все хотят ни за что по большому счёту: подумаешь, хоккей, чай, не в шахте за копейки корячиться и жизнью рисковать – миллионерами стать. И становятся, чёрт их дери.
Приехал Хмель и потащил его в старинную русскую баню начала двадцатого века. Баня двухэтажная, добротная, на дровах. Обрадованный перспективой попариться после всех мытарств, Russky с удовольствием переоблачился в выданный банщиками халат и, ведомый парильщиком Хмелём, направился в просторную парилку. Хмель заколдовал у каменки, смешивая травяные приправы, а Russky растянулся на верхней полке, глубоко вдыхая первый пар. Но не прошло и пяти минут кайфа, как в парилку зашёл длинный старый негр-канадол13 и, не спросив ни у кого разрешения, как положено в России, выплеснул полное ведро холодной воды на каменку и, мгновенно съёжившись от обдавшего его взрывом пара, выскочил наружу, за дверь. Что такое, зачем, заклокотали парильщики и посыпались горохом вслед за негром. Ух, и разозлился же Russky, налетел на чудика: ты зачем так сделал, motherfucker, ты почто пар испортил. Но негр сопротивлялся, как мог, орал, что вы, fucking Russians, понимаете, я, дескать, сам с усам и в эту баню уже тридцать лет хожу, и толк в этом деле знаю, не только вы, русские, в парилку ныряете. Дак чего же ты, fucking bitch14, ведро выплеснул и сбежал, не стал париться, но негру нечего было возразить, и он подался на шконку в зал, не тревожа парильщиков более.
Обычно Хмель приходил сюда к часам семи, сам топил печку, сам убирался на русский манер – обливал водой даже стены парильни, и только тогда, через часик, можно было попробовать настоящую баню. Зайти, постоять, подышать, да и прилечь сначала на нижней полке, затем постепенно по ходу пропарки подтягиваться повыше и повыше, и уже на самом верху, издав звук, похожий на рокот удовольствия плещущегося в грязной луже бегемота, растянуться в полный рост, да так и задурманиться от пара, как бы задремать. И хоть негр и залил каменку, Хмель ловко распорядился, и уже вскоре они с удовольствием снова расселись по верху.
– Ну, – говорил Хмель, – что будешь делать, снова полезешь в долбаный трак или, может, займёшься делом, да и темы есть…
– Знаю я твои темы, – отвечал Russky, – по магазинам тырить. Но я не в деле, не могу и не умею: как захожу в магазин, так мне кажется, все на меня смотрят и думают, что вор. Я и пытаться не буду.
Но Хмель, размахивая берёзовым веником, только посмеивался над Russky: не кипишись, мол, есть, типа, темы и для тебя. Здесь, говорил Хмель, все хохлы, кроме воровайки и кидалова себе подобных, заняты в сфере контрабаса и проституции. Но для тебя есть тема поинтересней. Давай, подумай, как насчёт побыть каскадёром? Интересная профессия, творческая. Много фантазии требует, креатива, как сейчас малолетки да продвинутые бюры говорят.
Так, вяло переговариваясь между собой, они нагнетали и нагнетали жар, и уже никого не было, кроме них, в парилке, чего они собственно и добивались, получая удовольствие, известное только русским. И длинный негр попытался проникнуть в их чистую парилку, раздражая Russky совершенно голым туловищем, которое черномазый даже не пробовал обернуть простынкой. Но не пробыв и минуты, негр, смешно переставляя ноги, как цапля на болоте, выдвинулся прочь.
Напарившись до скрипа, до красных пятен по всему телу – как показатель пропарки, облившись ледяной водой, к удивлению канадолов, они уже сидели на backyard в плетёных креслах и посасывали холодное немецкое пиво «Балтика», сделанное в Питере, под украинский борщ с галушками и штофом с белой очищенной. Russky растопырился, раздобрел, рассказывая Хмелю про свои мытарства, а тот всё ухмылялся, приговаривая: всё-то у вас, терпилок, через жопу, пашете, пашете, и все вас сгибают, а вы всё терпите, терпите. И всё в нищете, и каждый вас может унизить, пнуть в жопу, вы только осклабитесь от счастья, что fucking boss снизошёл до базара с вами. А Russky: да ты божий дар с яичницей не путай, я тебе не терпилка, а свободный художник, как птица в небе, и наплевать, что денег нет, зато и босса нет – я один в пути, и только звёзды нашёптывают сладкую песнь про счастье, которое ощущают не все, даже и имея его в избытке, ибо счастье тонкая материя, для каждого своя. А ты думаешь, свободен и лих нравом, яркий индивидуалист, а ведь больше меня зависишь от обстоятельств и движухи других людей, всегда направленной на твоё подавление, и это только тебе кажется, что ты такой крутой и дерзкий, но при первом шухере отвалишь от пирса, если получится от дружков-подельников испариться, в лучшем виде. А то и баланду будешь по камерам, если прогнёшься перед мусорами, разносить, причитая легенду на предмет развести новичка на донос и получить от начальства бонус. Да и образ жизни твой мне не подходит. У тебя каждый день одно и то же, ну и зачем ты свалил, ведь мочу, как ты пьёшь по Малахову, можно было пить и в Питере, дома, да и криминала там хватает в избытке – всё-таки перестройка или перестрелка, чёрт их разберёт. Или ты побаиваешься с совковыми гангстерами связываться? Конечно, здесь поспокойнее вашему брату. Риска почти нет, ведь если ваш знакомый хохол из эмиграционного офиса не боится своих же кидать средь бела дня в центре Торонто на двести тысяч баксов, то мотив, конечно, весомый, чтобы здесь осесть, да в хохлятскую мафию податься, только смотри, подставят тебя, москаля, при первой возможности. Это ведь какой бизнес придумали: послал жену в Киев под видом представителя конторы, организующей эмиграцию в Канаду, та развела рекламу по всем газетам, и хохлы потянулись, а она типа: вариант только через Америку, но вас там встретят и отвезут в Торонто через границу, когда якобы их смена, что само по себе небывальщина, но вы только деньги нам отдайте, а то на границе отнимут, а мы вам в Торонто всё вернём. И люди хавали эту туфту, ещё и спасибо говорили, что выручили. А те привозили людей с детьми в Buffalo N.Y, что на границе, в миле от реки Ниагара, забирали все деньги и просто бросали их в «Макдональдсе». И ничего люди сделать не могли: те в Канаде, а эти в Штатах. Разная юрисдикция. Капец людишкам – без языка, без денег и с пачкой детишек. И что тому хохлу было, кроме статейки в газетке на украинском? Канадолов это вообще не трогает – лишь бы при деньгах, а что кого-то кинул – don’t matter, take it easy15. И тебя сольют, под виновника всех дел прокатишь: как они под русских косят, если на воровайке прилипли, и как кричат про хохловскую принадлежность, если бабку немощную через дорогу переведут. Тем временем штоф опустел, и Хмель заспешил за сыном. Они заехали за Филом в католическую школу, и на вопросительный взгляд Russky Хмель объяснил, что принадлежность к католикам – весьма выгодный на сей момент вариант устройства отпрыска. Дескать, дисциплина и контроль – не то, что в Public school, да и ничего не стоит, why not? Только пастырю бумажку надо занести, что католик до мозга костей. А где же ты такую бумажку нарыл, ведь я не слышал, чтобы ты в доску католиком числился, с твоей рожей лучше в ХИАС16 податься.
– В ХИАС на крайняк, если получше не срастётся, – отвечал Хмель. – А бумажка из фотошопа.
Маленький Фил, мальчуган с озорными глазами, устроился на заднем сиденье, не совсем привыкший к языку и манерам поведения, он очень старался выглядеть послушным мальчиком.
– Ну, давайте порешаем насчёт ужина. И нам пивка надо бы раздобыть на вечер или чего покрепче, – спрашивал Хмель, – может, портвешка? Ну ладно, ужин закажем в украинском: возьмём свинину по-гуцульски, галушки, очень вкусные львовские гречаники и, конечно же, рулетики из баклажанов, ну и шпундру – тоже очень вкусно. Борща уже похлебали.
По дороге заехали в LCBO – канадская ликёрка, монополизированная государством и открытая только до восьми часов, позже только в баре за пятнадцать баксов сотка.
– Ну, это моя тема, – заявил Хмель, выскакивая из тачки. – Вы сидите здесь и не высовывайтесь, – ухмылка, быстрое переодевание в куртку типа балахон, забег в ликёрку – и вот уже вытряхивается пачка бутылок портвейна по сто баксов за бутылёк. Ну, как можно за раз выносить по десять бутылок за поясом – это долгое обучение в ленинском университете миллионов и не всем дано. Машины снуют, клиенты бегут – боятся опоздать, а надо затариться, да побольше, канадолы ведь алкаши редкие и русским ещё фору дадут. По крайней мере некоторые экземпляры.
– Бухло бухлом, а как насчёт раскумариться в этом городке, – спрашивает Russky.
– Да не вопрос, – и Хмель до кучи вытаскивает откуда-то из трусов невероятной красоты бутылку французского коньяка за пятьсот канадольских бачей, при этом испытывая приход, как от двадцатки марцефали. – Это эксклюзив для знакомых по заказу. Они потом с ней в эту же ликёрку прутся и гонят, типа нам подарили на день рождения, а мы, лохи чилийские, таких напитков окромя как во снах после горилки не видывали, и дайте нам на эту сумму водяры русской, а коньячок у себя оставьте, орёлики канадольские. И срастается в полный рост. И все счастливы: эти водярой за полцены затарились, Хмель двести пятьдесят бакситных получил, а канадолы думают: у-у-у, лохи украинские – коня старинного, эксклюзивного, французского на мерзкую водяру променяли. Ну ладно, поехали на Sherbourne, где ты меня ждал. Видел, там дядьки бомжатского пошиба толкаются, вот и спросил бы даймик17.
– Я видел каких-то негров и шпану еще. Что, все приторговывают?
Но они уже тормознулись у вонючего бомжатского барчика, и первый же стариканыч у дверей, вовсе не стесняясь незнакомых людей, уже мчался к их тачке с блестящими пакетиками в вытянутой руке.
– Без проблем, и ментам дела до сорняка, похоже, нет: ловят только серьёзных барыг с крэком и герычем. Ассортимент тот же, америкосный. Ну, теперь домой, к Саше. Она отгул сегодня в салоне взяла, значит, отпляшем по-человечьи.
Недолго постояли в пробках на широких дорогах, стрелами вонзающихся между огромных однотипных – на манер совковых проджектов – домов-кораблей, откуда вновь прибывшие начинают свою канадольскую судьбу и отсюда же и стараются удрать как можно быстрей, дабы спасти детей от влияния улицы, отнюдь не доброго. Всё, что происходит у старшего брата, в точности повторяется у младшего, ибо канадолы относятся к америкосам с заискивающим раболепием. Почти как к Богу. Но, как и у всех ущербных, у них болезненно-снисходительное отношение ко всему неамериканскому, они как будто копируют с максимальной точностью америкосов, и если Россия для Америки враг, то и для Канады тоже враг. В окно тачки Russky видел небольшие скверики у каждого проджекта и кучки молодёжи, похожей на русскую, разве что чаще мелькали лица чёрные и арабские, да много паков18 вперемешку с косыми. Международный интернационал в собственном соку. И все в кенгурухах с закрытыми лицами – промышляют наркотой, если у папы на хоккей штуки в неделю нет. Ну, и хохлы в основном заправляют, они этих строят легко. Редко кто перечить осмеливается, за исключением латинов – те дерзкие. Подраться не боятся, это не трусливые негры, только из стволов умеющие из-за спины шмальнуть.