– Нет, ты не понимаешь! – выдохнула я. – Это не она.
Звонок затих. Послышался звук поворачивающегося ключа. У Зои не могло быть ключа от квартиры.
– Вы тут уснули, что ли? – послышался голос Диминой мамы. – А? Трудно открыть дверь? У меня сумки в руках!
– Вера, – Дима смотрел на меня так, будто это я стояла перед ним с ножом для разделки мяса. – Это моя мама. Дай я пройду. Что с тобой?
Его голос пробился в мое сознание только с третьей попытки.
– Ау, есть кто дома? – судя по шагам, его мама стояла уже перед самой дверью.
Дима взял меня за руки.
– Ты чего-то боишься?
– Нет.
– Успокойся. Сядь, – он почти силой отодвинул меня от двери и усадил за стол.
Вошла его мама.
– Вы чего закрылись? Непотребностями занимаетесь? Уже?
Мы уставились на нее с одинаково ошарашенным видом.
– Все нормально?
– Все окей, – хором ответили мы.
Димина мама подозрительно взглянула на нас.
– Ты как-то неважно выглядишь, Вера. Тоже плохо себя чувствуешь?
– Нет, нет. Просто устала.
– За двадцать минут? – она подняла одну бровь, но допытываться не стала. – Ладно. Проголодаетесь, дайте знать.
– Спасибо.
Мы остались вдвоем. Прежде, чем Дима успел что-то спросить, я сказала:
– Я пойду.
Я хотела встать, но он надавил мне на плечи.
– Может, объяснишь, что происходит?
– Ничего.
– Я же вижу.
– Да ничего не происходит, правда. Пусти.
– Вера!
Я глубоко вздохнула. Не злиться, не злиться на него. Только не злиться.
Дима погладил меня по щеке.
– Что с тобой? Ты вся побледнела.
Вместо ответа я порывисто его обняла. Так крепко, что он пошатнулся. Потом погладил меня по спине, как ребенка.
– Ты чего? Ну… Скажи мне, наконец, что с тобой творится. Всё из-за того, что случилось с твоей теткой?
– Не совсем.
– Тебя кто-то обидел?
– Нет. Кто меня обидит с таким защитником, – я улыбнулась. – Все хорошо. Просто устала. Конец учебного года, экзамены…
– Ты со всем справишься, малышка, – пробормотал Дима, запуская пальцы мне в волосы и одним движением расплетая косу. – Ты же знаешь, я всегда рядом…
– Знаю. Полежи лучше, а то температура поднимется, – я почувствовала, как мне радуется его тело. Еще немного, и он уложит меня на свою узкую кровать.
– Рядом с тобой-то, конечно…
– Дима…
– Ммм?.. – он прижал меня к себе так крепко, что я ощутила мышцы под его футболкой.
– Тебе правда нужно полежать. Отдохни.
– Когда ты рядом, я иногда с ума схожу.
Он водил руками по моей спине, пробуждая ответное желание. Как бы я ни думала о Диме, мое тело так к нему привыкло, что отзывалось на малейшее прикосновение. Внезапно я почувствовала, что он скорее висит на мне, чем обнимает. Не знаю, чем Зоя отравила его, но это явно было что-то посерьезней просроченного творога.
Я поцеловала его в щеку.
– Тебе надо отдохнуть.
– Я не…
– Я приду завтра, ладно? Когда твоей мамы не будет дома.
Он сник, но возражать не стал. Слабость взяла свое, и он вернулся в кровать. Я поцеловала его на прощанье и ушла.
В воскресенье Диме стало лучше настолько, что он настойчиво приглашал меня остаться на ночь, но я так и не выбралась. Даже нашла подходящий предлог – в понедельник мне снова нужно было в школу, на этот раз на консультацию перед экзаменом. Там я и столкнулась с Зоей. Точнее, она сама подсела ко мне.
– Привет, – она казалась все той же миловидной и робкой хрупкой девочкой. Такая ни за что бы не порешила троих человек. Она и нож-то в руках не удержит.
– Привет.
Зоя приветливо улыбнулась. Кажется, она и впрямь мне симпатизировала.
– Как дела?
– Плохо, – откликнулась я, состроив грустную гримасу. – Ты же слышала: на днях умерла моя тетка. Говорят, будто она в припадке эпилепсии зарезала себя, – я внимательно следила за ее реакцией. Когда приходил Лестер, в классе ее не было. Значит, она должна была, мягко говоря, удивиться. Но удивленной Зоя не выглядела – скорее расстроенной.
– Ох… Верочка, мне так жаль, – она ласково дотронулась до моего плеча.
– Спасибо. Правда, не знаю, что мне теперь делать…
Я горестно вздохнула.
– Ты любила её? – тихо спросила Зоя.
Глаза её, и без того большие, казались необъятными озерами, полными сострадания и любви.
– Ты не представляешь, как! – я даже не заметила, что повторила излюбленную Димину фразу. Потом громко всхлипнула и сделала вид, что едва могу удержаться от рыданий.. – Мне так не хватает её! Кто бы это ни сделал, он должен ответить!
Я принялась рассказывать, как любила тетку, с удовольствием наблюдая, как Зоя бледнеет. Услышав, что мы с Ульяной вечерами напролет болтали по душам, она стала белее своей шифоновой блузки.
– Но, если не ошибаюсь, вы впервые увиделись после разлуки всего несколько дней назад, – возразил голос у меня за спиной.
Я подпрыгнула на стуле. За последней партой, прямо позади нас, сидел Лестер. Одет он был также, как в моем сне – в темно-синий бархатный сюртук с золотой вышивкой и белоснежную рубашку. Волосы забраны в низкий хвост. В глазах пляшут задорные искорки.
– Ты что здесь делаешь?
Я завертела головой по сторонам. Его кто-нибудь еще видит? Класс был почти пустой, звонок еще не прозвенел. Зоя смотрела прямо на него.
– Здравствуйте, – тихо поздоровалась она.
Ну слава Богу.
– Привет. Я следователь, – сказал Лестер, глядя ей в глаза. Потом повернулся ко мне. – Так ты говоришь, снова увиделась с теткой только накануне смерти?
– Ага. И теперь не могу простить себе, что не успела сказать, как ценю ее.
На его губах заиграла зловредная усмешка.
– Настолько ценишь, что ушла из дома, когда она приехала?
Зоя мелко задрожала, переводя взгляд с меня на своего хранителя. Интересно, она вообще его раньше видела?
– Я ушла прогуляться. Скажи… скажите, господин следователь, – поправилась я, всем видом показывая, что он такой же следователь, как я королева Великобритании, – а что, вы, собственно, здесь делаете?
– Видишь ли, я тоже ушел из дома. Прогуляться. По школе. Прогуляешься со мной?
Я посмотрела на Зою. Судя по виду, она была на грани обморока. Ладно, пусть разбирается с этим сама. Я вышла из класса вслед за Лестером.
– Сейчас прозвенит звонок.
– Не прозвенит, если мы не захотим, – он щелкнул пальцами, едва мы оказались в коридоре. – Или если я не захочу.
Он выжидательно уставился на меня, я на него. Мы стояли посреди пустого школьного коридора – в школе, кроме нашего класса, больше никого не было, – и ждали друг от друга неизвестно чего. Я нарушила тишину первой.
– Что тебе нужно?
– Думаю, ты хотела бы по крайней мере узнать номер моего мобильного.
– Да ладно. Ты за этим пришел?
– Строго говоря, я не приходил, а просто появился у тебя за спиной.
– Очень смешно.
– Так тебе нужен мой номер?
– А он у тебя есть?
– Почему бы и нет? Я же не доисторический человек, вполне могу нажать на кнопочки, чтобы связаться с людьми в любой точке земного шара.
– Мне не нужен твой мобильный. Если ты так беспокоишься о моих желаниях, пожалуй, есть одно – убери от меня Зою.
– По-моему, она тебе не мешает.
– Она мешает мне, – сдержанно возразила я, чувствуя, как от злости у меня начинает звенеть в ушах. – Позавчера она просто так отравила моего парня. А если в следующий раз она отравит моих родителей?
– Она связала тебя по рукам и ногам, – прошептал Лестер, будто сам себе не верил.
– Представь себе! Разве это не то, чего ты добивался? Ты должен быть очень доволен собой!
Он ухмыльнулся.
– Вполне.
– Я не понимаю! Неужели Богу так весело связывать зло и добро и смотреть, что из этого получится?
– Бога нет, – спокойно сказал Лестер. Его голос прозвучал слишком громко в пустом коридоре. – И никогда не было. Я долго живу – дольше, чем ты думаешь. И если я в чем-то и уверен, то только в одном – нет ни Бога, ни дьявола. Мы одни в этом мире.
Я вгляделась в его кукольное лицо. Кажется, последняя фраза причинила ему самую настоящую боль.
– Если нет ни Бога, ни дьявола, значит, и абсолютного зла тоже нет, и ты малость промахнулся со своей теорией.
– Думаешь, ты – абсолютное зло?
Опять эта игра «кто задаст больше вопросов за раз». Ладно, я почти научилась в нее играть.
– А разве не ты утверждал это пару дней назад?
– Не думаю, что именно это.
Я в бессилии стукнулась затылком о стену.
– Кто-то из нас просто сошел с ума. Вот и все объяснение.
Он негромко рассмеялся.
– Если один из нас сойдет с ума, моя радость, второй разнесет полгорода. Или полстраны. Или полмира. Да хоть всю галактику, – он развел руками, будто предоставлял мне право действовать на свое усмотрение, – начинай, если руки чешутся что-то изменить.
Я молчала. Он изучающе меня разглядывал, всем видом давая понять, что любая моя реакция его ничуть не огорчит.
– Поведай мне о своих рассказах.
– Рассказах… Ты же и так знаешь. Это даже не рассказы. Так, отрывки. Фантазии.
– Ах, только отрывки. Я думал, дело уже до романов дошло.
– Нет.
Я сложила руки на груди. Если он высмеет еще и это, у меня в жизни вообще ничего хорошего не останется. Ничего по-настоящему моего.
– Если ты кому-нибудь про это и расскажешь, то только мне, – сказал Лестер.
– Почему?
Он пожал плечами.
– Потому что это я, а это ты. Потому что пока мы тут стоим, вселенная остановилась. Время не идет, уроки не учатся. Красота. Хочешь посмотреть на застывшие лица одноклассников? Они забавные.
Я покачала головой.
Лестер тоже прислонился к стене рядом со мной и сложил руки на груди. Я заметила, что от него вообще ничем не пахнет. Никакого, даже мимолетного запаха.
– Ну, – тихо произнес он. – Я хочу послушать.
Я по-прежнему молчала, вспоминая, сколько исписанных тетрадей ежегодно улетали в мусоропровод. Мне казалось, из-за них меня точно когда-нибудь упекут в психушку.
– Тебе не нравится мир таким, какой он есть, верно? – не повышая голоса, подсказал Лестер.
Чтобы не быть с ним на одном уровне, я опустилась на корточки и обхватила колени руками. Так у меня было хоть немного личного пространства.
– Никогда не нравился, – призналась я еле слышно. – Сколько себя помню. Мне просто не хотелось в нем жить. Он какой-то… неправильный. Люди неправильные. Одинаковые. Иногда во мне поднимается – не знаю. Упрямство, что ли. Протест. Тогда я пишу. Просто чтобы не потерять свой мир, каким я его вижу. Я в нем как в коконе из собственного воображения.
– А как все началось?
– Не помню… сначала я, вроде, придумывала другую концовку для мультиков, которые смотрела – мне не нравилось, как они заканчивались. Потом была собака…
– Собака?
– Ненастоящая. Мне хотелось собаку, родители не покупали, и я просто придумала, что у меня есть собака. Придумала, как нашла ее на улице, у нее было два черных пятнышка на мордочке, одна лапка короче другой. Потом придумала, что она немного пожила у меня и ушла на улицу. И умерла.
– Ай-яй-яй.
– Потом была девочка… ее я тоже придумала. Она очень любила одного мальчика. Мне было лет двенадцать, и я очень верила в любовь. Да… Ты же и сам, наверное, это знаешь. Я записывала все, что приходило в голову, оно было для меня настоящим. Когда уставала писать, жила почти только в фантазиях. Я не думала, что так не бывает, или что этих героев нельзя увидеть и потрогать. То, что их не было в действительности, не значило, что их не было совсем. Это было в моей жизни, и довольно. Мне хотелось уйти от реальности – я уходила. Хотелось писать – я писала. Это была целая вселенная, а я в ней – центром и Богом. Я была всем.
– И что изменилось?
Я вздохнула. В груди было больно от каждого следующего слова.
– Не знаю. Пару лет назад для меня писать было, как дышать: я не задумывалась, как это делаю. Потом перестало получаться, я стала думать над словами. Чтобы они не повторялись и чтобы было красиво. В общем, стала думать больше о том, как оно звучит, чем о том, зачем я это делаю. А потом я встретила Диму.
– И что?
– Ну что-что. Поверила в то, что это он. Типа, знаешь, во что все девочки верят. Вечная чистая любовь.
– Что, любовь оказалась не такой уж чистой? – усмехнулся Лестер.
– Она оказалась не такой, как я думала. Но мне с ним все равно повезло.
– Да-да, Дима замечательный, умный, красивый, добрый, что там дальше по списку? Ты так часто про себя это повторяешь, что я сам уже готов на нем жениться.
– Ты слышишь чужие мысли?
– Не всегда. Но у тебя на лбу просто бегущая строка.
Я подняла голову.
– Чего?
– Ничего. Продолжай.
– Я все уже рассказала. Раньше я жила, чтобы писать. Даже просто начну жить в собственной вселенной? Потом решила, что необязательно умирать для этого, можно ведь представить. Например, что нет никакой школы, а вокруг только зеленые поля, над ними красивые пурпурные облака, похожие на птиц.
– Не получается?
– Что?
Лестер постучал костяшками пальцев по стене рядом со мной.
– Не получается школу заменить лугом?
– Я же тебе русским языком говорю…
Он махнул рукой.
– Все с тобой понятно. Твоя исповедь утомляет, радость моя. Если расписать это, выйдет не меньше трех страниц. У меня бы рука отсохла.
– В твоих силах сделать так, чтобы я тебя больше никогда не утомляла, – я поднялась на ноги.
– Ну уж нет.
– Ну уж да, – я решительно направилась к классу. – Кстати, а как Зоя узнала, что я разочаровалась в Диме?
Лестер пожал плечами, направился к двери женского туалета и с абсолютно невозмутимым видом прошел сквозь неё.
– Не имею ни малейшего понятия.
– Просто, чтобы ты знал: на эти фокусы ведутся только дети.
– Ваша связь день ото дня становится сильнее, – донеслось из туалета. – Ей уже не нужно находиться рядом, чтобы перенять твои желания.
– И что мне с этим делать?
– Подумай над своим поведением и постарайся изменить…
– Себя?
Лестер вернулся в общий коридор.
– Этого я сказать не могу. Попробуй изменить себя и посмотри, что будет.
Я замерла между ним и классом, не зная, куда податься. Из всех людей в мире больше всего я однозначно злилась на него.
– Но почему я? Я же не настолько злая!
Лестер прищурился.
– В тебе слишком много скрытой ярости. Я бы не протянул с тобой и дня.
– Спасибо.
– Скоро ты сама убедишься, что готова уничтожить полмира.
– К счастью, это мне не под силу.
– Кто знает, радость моя… кто знает. Хорошего тебе дня.
Щелчок неестественно длинных бледных пальцев – и я услышала отголоски отзвеневшего звонка. Урок начался, а Лестер исчез.
Вспоминая этот разговор, я улыбаюсь. Его фокусы никогда меня не пугали. С ним было легко. Часто мы балансировали между насмешками и бесконечными дискуссиями, из которых никто не выходил победителем. И все же он, циничный, резкий, ни к месту веселый и почти никогда настоящий, по-своему мне нравился. Я могла сказать ему все.
Он понимал меня.
Глава 5
Я медленно перелистываю исписанные страницы. Всюду жалобы на горькую судьбу. А между тем судьбу эту я выбрала сама и жалеть себя не вправе – разве что тех, кто пострадал от моего выбора.
Но не буду забегать вперед. Расскажу лучше, что произошло тридцать первого мая – последний день весны, который я провела в школе. Повод был уважительный: тридцать первого мая должен был в последний раз прозвенеть звонок для тех, кто больше никогда не сядет за парту. Мы провожали выпускников во взрослую жизнь – и, конечно, отчаянно им завидовали.
Суматоха в школе стояла страшная. Повсюду мелькали разноцветные шарики, тщательно выглаженные белые рубашки и короткие черные юбки. Тяжелый, терпкий запах сирени дурманил голову пуще крепкого вина. В этот день даже я втиснулась в черную юбку по колено и узкие туфли на каблуках, но сразу же об этом пожалела. С непривычки я держалась на каблуках, как плохой канатоходец, поминутно теряя равновесие, в то время, как одноклассницы порхали на каблуках вдвое выше моих. Они кокетливо виляли бедрами, привлекая внимание старшеклассников и посылая им такие томные взгляды, что в и без того душном помещении становилось жарко, как в бане.
Я мрачно размышляла, как так вышло, что ни одна из этих нимф в полупрозрачных блузках и на каблуках не встречается с Димой, который в свое время слыл главным секс-символом школы. Потом подумала: сейчас он увидит меня на их фоне и поймет, что ошибся. Или того хуже – проявит благородство и станет доказывать мне, что я вполне себе ничего. Сейчас мне смешно вспоминать об этом… Впрочем, смеяться в ледяном доме не очень хочется.