Я украдкой покосилась на нее. Похоже, смерть Ульяны расстраивала ее меньше, чем предстоящие расходы на священника. Не желая продолжать тему, я захлопнула дверь в гостиную.
– Я в душ.
– Ты точно не…
– Мам, тебе показалось.
– Ну да, наверно. Но вот послушай!
– Я в душ, – громко повторила я и направилась в ванную, постоянно прислушиваясь. Не может быть, чтобы нам обеим показалось. Показалось же, да – или я себе это только что придумала?
Наспех высушив волосы и натянув чистую футболку и джинсы, я поехала на встречу с Димой.
При свете дня парк, откуда он вчера забрал меня, вовсе не казался таким большим. Аллеи, редко засаженные молодыми деревьями, пустующие в середине рабочего дня лавочки и маленький пруд с мутной водой являли собой плачевную картину. Это место даже парком было не назвать – так, небольшой сквер с водохранилищем.
Дима ждал меня у той самой лавки, где я готовилась вчера ночевать. Я молча протянула ему мобильный.
– Ничего не хочешь сказать? – спросил он, глядя куда-то в сторону.
Я замерла. Что он успел узнать? И что я могу ему рассказать, не рискуя сойти за сумасшедшую?
Вспомнилась манера Лестера отвечать вопросом на вопрос.
– О чем?
– Что вчера произошло на самом деле?
– С предками поссорилась.
Я сунула руки поглубже в карманы джинсов. Как рассказать ему о том, что случилось утром? Как описать Лестера, который идеально подходит для того, чтобы его выдумал какой-нибудь чокнутый любитель аниме, и совсем не подходит для реального мира?
– И все?
– Нет.
Дима упер руки в бока – еще один жест, которого он за собой не замечает, когда недоволен. Потом вдруг притянул меня к себе. Я прижалась щекой к серебряному пентаклю на его груди. От него пахло туалетной водой и кожей – Дима был в своей неизменной косухе.
– У меня тетка умерла сегодня утром, – пробормотала я в его куртку. – Дома.
Дима крепче прижал меня к себе, точно собирался защитить от всего мира.
– Ты как?
– Нормально.
– Точно?
– Хм… – еще немного, и изображение пентакля впечатается мне в щеку навечно. – Ты меня задушишь.
– Извини, – он чуть ослабил объятья, – хочешь мороженого? Или прогуляться?
– Давай.
Возле киоска с мороженым он погладил меня по плечу так же сочувственно, как мама пару часов назад.
– Ты поэтому вчера ушла из дома?
– Нет. Я ушла, потому что она притащилась к нам.
– Значит, вчера она чувствовала себя нормально?
– Да.
– А когда она?..
– Я же сказала, сегодня утром у нас дома.
Он снова обнял меня – я еле успела отвести руку с мороженым.
– Да со мной все в порядке! И я не плюшевый мишка! Почему все жалеют меня, хотя умерла она? И ее дети, – уже тише добавила я.
– Что? Дети?
– Да.
– Поэтому ты выглядишь растерянной?
– Из-за детей, которых я видела один раз в жизни?
– Ну да, – Дима мягко развернул меня за плечи в сторону одной из затененных аллей.
Я растерянно поплелась за ним.
– Ну окей. Допустим. Растерянной. Потому что, знаешь… – «ее убили по моей вине». Нет. «Потому что существует человек, который щелчком пальцев запирает двери». Не так. Может, «потому что мир перевернулся с ног на голову, а я этого вроде как всю жизнь ждала и оказалась не готова». Да, пожалуй, это оно. – Потому что я была к этому не готова, – я шагала, задумчиво облизывая пальцы, на которых мороженого было больше, чем в стаканчике.
– К этому никогда не бываешь готов. Знаешь, когда я был маленьким, лет в семь или восемь, у меня умер дед, – начал Дима. – А сразу за ним моя любимая бабушка. Мне тогда сказали, что они уехали на небо, и я плакал три дня от обиды, что они не взяли меня с собой.
Он продолжал говорить, но я не вслушивалась. Мы брели по аллее пустого парка, Дима обнимал меня за плечи, а я спрашивала себя: что я вообще здесь делаю? Что случилось утром, и что мне обо всем этом думать? Может, просто убедить себя, что все это мне приснилось? Или что я слишком устала. Что такого не бывает. Но разве не я без конца выводила в дневнике одну и ту же фразу: «Мне душно, мне тесно в этой реальности, я задыхаюсь… точно знаю, что есть другая, а нет, значит, я вправе создать её, выдумать в своей голове»?
Раньше я страдала от того, что каждый день похож на предыдущий, и ничего вокруг не меняется – ни мир, ни люди вокруг. Говорят, каждый человек уникален – но вот они, люди, одинаково озабоченные, сосредоточенные, вечно куда-то спешат, идут мне навстречу, радуются, что закончился очередной рабочий день. Разве они не стремятся к одному и тому же – успешной учебе, успешной карьере, крепкой семье? И разве так уж плохо верить в существование иных людей, тех, кто способен щелчком пальцев запирать не запирающиеся двери, – раз остальные мне все равно не нравятся?
– Может, все это и к лучшему, – пробормотала я.
– К лучшему? Что люди умирают?
– А?
– Ты вообще слушала, что я говорил?
– Да.
Дима покачал головой.
– Вера, Вера… Что у тебя в голове?
– Видимо, что-то странное.
– Вот именно. Ты иногда самый странный человек из всех, кого я знаю. А потом раз – и снова нормальная. А потом опять что-то пишешь в своем блокнотике, и не дай Бог к тебе подойти в этот момент.
– Я, между прочим, давно уже ничего не писала, – призналась я, чувствуя, что это расстраивает меня чуть ли не больше всего, что произошло со вчерашнего дня. – Когда не пишу, мне кажется, будто я вообще ничего стоящего не делаю. Ничего по-настоящему важного. И сама ничего не стою, просто дышу воздухом вместе с другими.
Дима остановился и поцеловал меня в лоб.
– Еще напишешь. Обязательно.
– Да.
– А потом станешь великой писательницей, – он улыбнулся. – И я буду тобой гордиться.
Я почувствовала себя ребенком, которому дали конфетку, лишь бы не ревел.
– Спасибо.
– Все уже позади, – Дима обнял меня. – И скоро забудется, вот увидишь. Учебный год закончился, лафа…
– Я не хочу это забывать, – тихо возразила я. Только не Лестера. Благодаря ему впервые ирреальность оказалась так близко, и впервые ее придумала не я.
– Все плохое быстро забывается, – сказал Дима с видом умудренного жизнью профессора. – Зажжешь пару раз как надо, развеешься. У нас в универе туса на следующей неделе. Приходи.
– Ладно.
Мы помолчали еще немного.
– Если захочешь поговорить об этом, просто знай, что я рядом, – добавил он.
– Неа, – я отстранилась и быстро поцеловала его. – Не захочу.
Солнце поднялось так высоко, что слепило глаза. Погода стояла летняя. Учебный год закончился. Я должна была чувствовать себя счастливой.
Мы прошлись еще немного. У выхода из парка Дима сказал:
– Береги себя.
– Обязательно.
– Созвонимся.
– Ага. Кстати, спасибо, что забрал меня вчера, – мне казалось, я должна сказать это. Все-таки я его была его девушкой.
– Не за что.
Он легко коснулся губами моей щеки и зашагал по направлению к метро. Даже на таком расстоянии я угадывала долгие взгляды, которые девушки бросали на него. Высокий, крепкий, в черной косухе поверх черной футболки в обтяг. Идеальный парень, который совсем меня не понимал. Да и как он мог понять, если я даже толком не объяснила, что произошло?
Я постоянно твердила себе, что скоро все и впрямь забудется – и сама в это не верила.
Остановлюсь здесь. Мне холодно. Окоченевшие пальцы почти не слушаются. Кажется, сама кровь в жилах остыла, пока я пишу здесь при свете единственной свечи. От каменных стен, стремительно остывающих после долгого дня, веет холодом. От них – и от страха перед тем, что должно произойти.
Скоро он придет, и я больше не останусь одна.
Глава 4
Я долго терла ладонями друг о друга – будь между ними деревянная палочка, впору было бы развести огонь. Мне по-прежнему холодно, но я по крайней мере могу писать дальше – должна, иначе не успею.
Вернувшись домой, я первым делом поставила телефон на зарядку. Потом не нашла ничего лучше, как засесть в своей комнате за учебник истории. Учеба еще толком не закончилась: впереди маячили вступительные экзамены в колледж. За год я наслушалась от учителей, какие они сложные, и насколько невелик шанс из сдать у тех, кто «бросает учебу на полпути». Я старалась не обращать внимания на их слова и готовилась при каждой удобной возможности.
Сосредоточиться толком не удавалось: родители так громко спорили на кухне, что до меня периодически доносились их голоса. Сначала папа обвинял правительство, которое не защищает своих граждан, потом маму, которая во всем мне потакает, и наконец начал ругать меня.
– Она не только стыд, она и гордость потеряла! – доносилось из кухни. – Этот позвал, она пошла. А если другой позовет? Тоже пойдет, как девочка по вызову? Так тем хоть платят.
Не помню, что ответила мама. Или, может, я просто не услышала: мама всегда говорит тихо. Помню, как-то отстраненно подумала: с чего это заботит папу больше смерти сестры? Может, Лестер сделал так, что все постепенно об этом забывают?
Или папу действительно больше всего волнует, с кем я сплю.
Я открыла последний параграф и с минуту перечитывала один и тот же абзац, не замечая, что ничего не вижу из-за слез. От усталости хотелось спать. Свет настольной лампы незаметно тускнел, пока не погас совсем. Я заснула прямо за столом.
Проснулась ночью – мне показалось, кто-то тронул меня за руку. Я вздрогнула спросонья, ожидая увидеть в темноте что угодно – призрак, Лестера, хоть даже самого дьявола. Но это всего лишь завибрировал телефон. Смс-ка.
«Дима серьезно болен. Причину объяснять не стоит, не так ли?»
Конечно, никакой подписи. Номер был незнакомый. Первой мыслью было набрать его, но я была почти уверена – равнодушный женский голос сообщит, что такого номера не существует.
Сон как рукой сняло. Я встала и, не зажигая свет, подошла к окну. Окинула взглядом ночной город. Раньше я часто описывала черное небо, полную луну с её загадочным молочным светом и теперь не знаю, что нового сказать об этом. Разве что о темноте, которая обладает удивительной властью притуплять любые чувства: боль, страх, радость, отчаяние. Темнота приглушает их, пока начисто не сотрет из души и не вернет блаженное бесчувствие.
Я подумала о Диме. Наверняка он не спит, хотя время позднее. Почему Зоя решила отомстить ему? За что? Он же любит меня. Заботится. Мне не за что на него злиться.
Возможно, эта хрупкая Зоя, частичка всемирной нелепости, созданной «вместе с сотворением человека», просто ошиблась. Или ошиблась я, и мне в самом деле пора обратиться за психиатрической помощью.
Я отошла от окна и нерешительно взглянула на кровать. Ехать к Диме? Ложиться спать? Он не звал меня – да и откуда мне знать, что ему плохо?
Похоже, придется спать. В той самой кровати, где накануне спала Ульяна. Мама сказала, что сменила белье еще утром.
Я легла, ожидая ощущения тревоги или страха. Но ничего не было. Я заснула быстро и даже выспалась. Всю ночь мне снился высокий худой мужчина с длинными волосами, одетый в старинный сюртук и панталоны. Он гулял по облакам, ступая по ним босыми ногами и не обращал на меня никакого внимания.
На следующий день после смс-ки Димы о том, что он почти при смерти и ждет меня, чтобы проститься, я поехала к нему. Дверь открыла его мама и тут же сообщила, что накануне он отравился.
– Отравился? – вырвалось у меня вместе со вздохом облегчения. По крайней мере никто не втыкал в него нож.
– Ест всякую дрянь в этих кафешках, – Димина мама, крепкая женщина с деловым каре, кивнула на комнату сына. – Нет, чтобы дома нормально поесть, он где-то шляется. Вот дошлялся. Ночью думали, аппендицит – скорую вызывали. Такой цирк стоял. Они его в больницу, он уперся, помирать так дома…
Я на секунду представила, как высокий и крепкий Дима упирается, и покачала головой.
– Так что если это все-таки аппендицит, а его не вырезали, то дома он как раз и помрет. В ближайшие двадцать четыре часа, – громко закончила его мама, явно рассчитывая, что Дима нас слышит. И тут же вежливо добавила: – Чаю?
– Да, спасибо.
Пользуясь тем, что его мама отправилась на кухню, я прошла в комнату Димы. Он лежал на своей узкой кровати, не двигаясь и не открывая глаз, бледный и глубоко несчастный. Странно было видеть его в домашних штанах и растянутой футболке. Я поцеловала его в небритую щеку.
– Это не аппендицит.
Он слабо пожал мою руку.
– Откуда ты знаешь?
– Ты бы уже умер.
– А…
Про себя я подумала, что устроить кому-то аппендицит Зое не под силу. Даже открыла рот, чтобы спросить, не встречал ли он вчера девочку, похожую на привидение, но тут вошла его мама. В руках у нее была чашка размером с небольшую кастрюльку.
– Чай с чабрецом.
– Спасибо.
– Дима, есть хочешь?
– Неа…
– А чаю?
– Ничего не хочу, спасибо, мам.
– Смотри, – она поставила поднос на стол и по-хозяйски потрогала его лоб. – Опять поднимется температура, вызову скорую.
– Мам.
– На этот раз тебя точно заберут.
– Мам! – от возмущения он даже приподнялся на локтях.
– Что мам? У меня, знаешь ли, не пятеро сыновей, а всего один, – невозмутимо отозвалась женщина. Выглядела она обеспокоенной. – Лежи, лежи. Захочешь есть, скажешь.
Она чуть заметно кивнула мне и вышла. Я села на единственный свободный стул в комнате – за стол, заваленный кучей записочек и оберток от конфет. Дима был ужасным сладкоежкой.
– Такое ощущение, что у тебя на столе завелся хомяк.
– Ммм?
– Откуда столько обгрызанных бумажек? Мама не кормит?
Это был самый простой способ его расшевелить. Дима искренне считал, что в двадцать лет пора жить отдельно. Стоило напомнить, что он до сих живет с мамой, как он взрывался. Но на этот раз он ничего не ответил, даже глаза не открыл.
Я сделала глоток крепкого чая, размышляя, как бы расспросить его о случившемся и не выглядеть при этом подозрительно. Хотя что мне терять? Я и так «самый странный человек из тех, кого он знает».
– Вера? – вдруг обратился ко мне Дима.
– Я тут.
– Какой сегодня день?
– Суббота.
– А… Я думал, воскресенье.
Я подошла к нему и прикоснулась ко лбу. Кажется, температура все-таки поднялась.
– Все это так странно… еще вчера мы разговаривали в парке. Там было так тепло, солнечно. А потом все.
– Что все?
– Зашел в кафе. Просто в кафе, блин… Ох… – из бледного он сделался почти зеленым.
– Тошнит? – я потянулась за тазиком, который стоял наготове рядом с кроватью.
– Нет. Не надо, – он сглотнул, справляясь с приступом. – Одна кафешка изменила все!
– Ну, ты же не умер.
Я снова погладила его по голове. Когда болел, Дима любил драматизировать. После мы обычно делали вид, что ничего не было – ни драм, ни бесконечных разговоров о непредсказуемости жизни. Я вообще не понимала, к чему они: пусть мы все умрем хоть завтра, сегодня-то останется прежним.
– А что бы ты делала, если бы я умер? – Дима попытался улыбнуться.
– Постаралась бы умереть с тобой в один день.
– Ого. Я польщен.
На некоторое время он замолчал.
Я все думала, как Зоя могла отравить его.
– Ты был один в кафе?
Он попытался улыбнуться.
– Нет. С очаровательной шатеночкой, такой, знаешь… если бы я не узнал, что вы вместе учитесь, подумал бы, что ей лет тринадцать.
– Это с которой?
– Такая, знаешь, тихая девочка…
– Которая? – с нажимом повторила я, хотя уже знала ответ.
– Кажется… да. Кажется, её зовут Зоя.
Я ждала этого и все равно оказалась не готова. С трудом успокоив дыхание, я хотела спросить, о чем это они мило беседовали, но тут раздался звонок. Кто-то без остановки жал на дверной звонок.
Не отдавая себе отчета в том, что делаю, я вскочила и захлопнула дверь в Димину комнату, для пущей верности прислонившись к ней спиной.
– Ты что творишь? – Дима так удивился, что перестал походить на умирающего и даже привстал с кровати.
Вместо ответа я прижала руки к груди, пытаясь унять сердцебиение. Сердце колотилось у самого горла, в голове одно за другим проносились кровавые видения. Вот Зоя врывается в квартиру с огромным ножом для разделывания мяса. Слепо, словно на ощупь, ищет Диму, набрасывается на него…
– Вера? Ты чего? – он с трудом поднялся с постели. Попытался отодвинуть меня, но не тут-то было: в дверь я уперлась спиной, в пол ногами и испуганно качала головой. Не пущу. Не пущу ее сюда.
– Да что с тобой? Это моя мама! Я слышал, как она уходила. Что ж такое-то, дай я открою дверь!