– Парикмахера ко мне! – велел правитель.
Раз в день к нему приходил мастер. В обязанности придворного парикмахера входило следить не только за состоянием волос Бессмертного, а также маникюр, педикюр и косметический уход за лицом последнего, ибо тонкая сухая, как у мумии, пергаментная кожа правителя нуждалась в постоянном питании и увлажнении. Правитель полулежал на подушках, когда парикмахер, подойдя вплотную, дотронулся до маски, но монстр отстранил его руки и снял маску сам. Кожа правителя была как печеное яблоко, но мастер счел возможным сказать комплимент:
– Владыка, сегодня выглядишь прекрасно!
Бессмертный нахмурился: такая явная лесть ни к чему. Парикмахер смутился. Он забубнил себе под нос, что-то насчет новых дорогих мазей, от которых кожа правителя засияет здоровьем как у младенца, а руки, тем временем, доставали из большой сумки баночки. Уставлял дорогими снадобьями широкий столик возле лежанки владыки, который молча наблюдал за приготовлениями. Наконец, парикмахер-косметолог тщательно вымыл руки и приступил к работе. Сначала с помощью специального очистителя убрал с кожи монстра возможные загрязнения, затем освежил кожу тоником, и только потом стал наносить питательный крем массирующими движениями. Кожа постепенно становилась мягче и эластичнее, а вскоре даже слегка порозовела. Закончив работу, специалист отошел на шаг, и, поднеся к глазам правителя зеркало, спросил:
– Ну, как? – сам был доволен результатом: кожа правителя сияла как у юнца. Правитель придирчиво осмотрел свое лицо и удовлетворенно хмыкнул:
– За это ценю. Если бы еще болтал поменьше.
Косметолог покраснел и уставился на свои ноги. Его бедой был язык: стоило набраться в ночных кабачках с дружками под завязку, как под большим секретом, говорил о виденном во дворце. Соглядатаи тут же доносили Бессмертному, который всякий раз грозил парикмахеру, что, наконец, вырвет у болтуна язык. Лишь чудодейственные руки спасали мастера от скорой расправы. По крайней мере, язык пока был на месте.
– Язык мой – враг мой, – сказал парикмахер, низко кланяясь.
– И мой враг твой язык, – нахмурил лоб правитель, – обещаю, что когда-нибудь лишишься его, и возможно скорее, чем сам думаешь. Тебе эта часть вовсе ни к чему.
Мастер бухнулся на колени перед властелином:
– Прости, Величайший!
Бессмертный помахал рукой, приказывая парикмахеру удалиться, а, когда тот вышел, долго стоял перед зеркалом, ощупывая лицо: надеялся, что, проснувшись как-нибудь утром, увидит здоровую, как сейчас кожу, а не натянутый коричневый кусок пергамента, готовый треснуть в местах морщинок, оставляя глубокие гниющие раны. Передернуло от воспоминаний: знал, надеяться на чудо, напрасно. Чудеса происходили, но не с ним. Неожиданно вспомнил о пришельце. А вдруг, это не просто божий посланец, вдруг это сам бог прилетел наказать его. Другой бог, однажды, подарив бессмертие, облек на муки телесные, но правитель боялся суда еще более страшного. Монстр не хотел признавать, что данное бессмертие, это проклятие, а не дар. Другой совершил над ним суд и теперь незримо наблюдал за его преступлениями. Души убитых детей становились ангелами и оставались в раю, ожидая призыва господнего, чтобы в тот час обрасти плотью и навечно восстать из мертвых. А кто называл себя бессмертным, давно уже был гниющим трупом, с душой, нашедшей место в аду.
– Ах, как я одинок, – сказал себе правитель, – хоть бы Варех приехал, он единственный, кто понимает меня, потому, что похож.
Жена Зиры, хромоногая толстуха Герада, выслушала рассказ до смерти напуганного мужа, и разразилась неистовой бранью. Вне себя от негодования, она кричала, тряся жировыми складками и брызжа слюной, оскорбления в адрес мужа. Смысл брани сводился к тому, что Зира самый тупоголовый советник на свете и ему бы отхожие ямы чистить, а не советы давать правителю. Зира молчал, не решаясь прервать поток бранных слов. Наконец, жена утомилась, запас ругательств иссяк, злость поутихла. Герада смолкла и села напротив мужа, устремив на него взгляд бледных, мутно-водянистых, глаз.
– Будто две медузы, – с отвращением подумал советник про глаза жены.
История женитьбы на этой женщине была до смешного простой и короткой. Они с Геркагоном напились до бесчувствия на одном из праздников самосожжения у Пигоры, и палач, икая и вытирая кулаком слезящиеся глаза, сказал:
– Зира, бери сестру в жены, неприлично быть одному в твоем положении советника при Бессмертном. Страшна она, как смертный грех и хромонога, да с лица не воду пить.
– А, что? – заплетающимся языком выговорил Зира, – женюсь.
С тех пор прошло двенадцать лет, каждые два года жена рожала по ребенку. Сам он был доволен порядком в доме и всегда готовым обедом. Единственным недостатком женитьбы на сестре Геркагона было то, что собутыльник частенько приезжал к ним в гости и жил подолгу, очевидно простодушно полагая, что осчастливил родственников визитом. Дети ненавидели дядю Геркагона из-за того, что родители сверстников запрещали ребятишкам знаться с племянниками палача. Да и Геркагон смотрел на них, как на какое-то досадное недоразумение, нарушающее покой взрослых вечной возней. Если кто-либо из племянников попадался ему на глаза, Геркагон немедленно награждал того оплеухой, сопровождаемой возгласом: не вертись среди взрослых!
Две дочки Зиры, заслышав тяжелые шаги дяди, убегали в дальнюю комнату и сидели там тихо, как мышки, не высовывая носа. И вот женщина, родившая Зире шестерых детей, теперь сидела напротив, уставясь мутными глазами на него, растерянного и напуганного.
– Я ходил к храму шестирукого Грома и дал обет принести хорошую жертву, – робко нарушил молчание Зира. Герада молчала, не сводя с него глаз. – Думал зарезать квари, но это слишком мало. Может, гураку? Хороший скакун в цене, – он коснулся пальцами руки супруги, давая понять, что ждет ответа.
– Зира, Шестирукий ждет человеческих жертв, а не животных, – ответила, наконец, жена, – раз ты ходил в его храм, то знал, что делаешь. Теперь божество ждет человеческой жертвы от тебя.
– Но… – Зира растерянно замолчал: вчера вечером, давая обещание богу огня и грома, он наивно полагал, что со временем все как-нибудь обойдется, рассосется само собой. – Думаю, может, не будем ничем жертвовать. Ведь я сгоряча, от страха перед богами и Бессмертным, – выдавил он.
– Хочешь, чтобы шестирукий бог сам пришел и забрал нас всех?
– Нет, но может, квари, гураку и дурана…
– И тебя в придачу, Зира.
– Что же делать? Герада, что делать?
– Ты меня спрашиваешь? Или знаешь, что делать, но хочешь услышать от меня. Только не надо перекладывать ответственность, слышишь? Пусть все будет на твоей совести.
Наступило тяжкое молчание. Двухлетний сын, озорник и непоседа, возился в углу с домашним животным, пушистым и симпатичным банчиком, который убегал от малыша, издавая смешные фыркающие звуки: «банч, банч». Вдруг мальчику игра надоела, он подбежал к отцу и, вскарабкавшись к нему на колени, обхватил за шею.
– Папа, качай, – потребовал сынишка. Зира положил ногу на ногу и, посадив малыша на щиколотку начал качать: вверх – вниз, вверх – вниз. Катук радостно смеялся, громко крича: еще, еще.
Мать смотрела на них глазами, полными слез. Покачавшись, Катук убежал играть с одиннадцатилетней сестрой на улицу. Зира вопросительно глянул на жену: та отвернулась.
– Что же делать? – снова повторил Зира, – Герада, что делать? Их шесть, совсем скоро будет седьмой, – коснулся рукой огромного живота жены. Та отвела его руку.
Хочешь, чтобы я себя принес в жертву? – с отчаяньем спросил Зира, и схватившись руками за голову, начал раскачиваться будто сумасшедший, – Но кто тогда будет кормить вас всех?
Герада не отвечала.
– Дорогая, я сам видел, как шестирукий убил огнем и громом всадника с гураку. С нами будет то же самое. Мы заживо сгорим. Ты этого хочешь?
– Лучше так, чем самим отдать родное дитя на заклание и этим спасти шкуру. Я готова принести себя в жертву. – Молвила Герада.
– Ты не имеешь права, – Зира указал пальцем на ее живот, – лучше принести в жертву меня, а ты возьмешь другого мужа, который будет кормить моих детей.
– Твоих детей? – усмехнулась Герада, – назови того, кто будет кормить наших двуносых птенчиков. Мы же не из племени потомков Губоров.
– Герада, только не тебя. Пусть будет Катук, он еще ничего не смыслит.
– Нет, нет, и нет, – отвечала жена Зиры. – Нынче, как начнет светать, я прощусь с вами и войду в храм шестирукого с молитвой о пощаде. Если он не сжалится надо мной, не печалься, это решение бога.
– Я войду с тобой, – решительно заявил Зира.
– Можешь проводить меня, но останешься за дверью храма.
– Не щади, я виноват во всем.
– Это воля шестирукого Грома.
Всю ночь супруги не сомкнули глаз, до мельчайших подробностей вспоминая совместную жизнь, которая была до сих пор размеренной и спокойной: муж ходил на работу, жена растила детей. Вроде бы, ничего особенного, но сейчас вспоминалось, как рос и развивался каждый из шести.
– А помнишь, как Лама взяла твою краску и покрасила бедного банчика, а мы не могли зверька отмыть и побрили.
– Да, он дрожал от холода, лишившись шубки, и Лама с Гедуром, сшили ему теплую одежку. Вот смеху было.
– А помнишь…
– А помнишь…
– Герада, не думал, но оказывается, мы были счастливы вместе. И знаешь, я люблю тебя.
– Зира, ты впервые говоришь такие слова. Как жаль, что никогда я не слышала этого, никогда. Ведь знаю, что уродина. Даже мать относилась ко мне с жалостью и пренебрежением, но не любила. А отцу я вообще старалась не попадаться на глаза – да он иначе, как колченогой, да хромоножкой не называл. Любимый, теперь я иду в храм, зная, что ты был счастлив со мной. Пока есть время, повторяй вновь и вновь, что любишь.
– Люблю, люблю.
– Еще.
– Люблю, люблю.
Чернота ночи отступала, сменяясь темной синевой. Двое сидели у окна, держась за руки, склонив головы друг к другу. Они тихо говорили о любви. Когда синева стала яркой, Зира начала наставлять мужа.
– Не забудь, – говорила она, – Лама легко простужается: когда набегается и вспотеет, следи, чтобы переодевалась в сухое. Да, а средний, Зир, дерется. Будь с ним построже. А маленький Катук…
– Да знаю, знаю. Всякую дрянь норовит попробовать на вкус. Ничего, родная, за детей не бойся.
– Когда женишься, смотри, чтобы детей любила.
– Может быть, когда пройдет боль, возьму женщину из племени потомков губоров, они ласковы с детьми. Накоплю, чтобы выкуп заплатить и возьму.
– Хорошо, дорогой, не забывай меня, и чтобы дети помнили.
– Я люблю тебя, и всегда буду любить, – он заплакал, не стыдясь, вытирая огромными кулаками слезы. – Прости, что не говорил тебе этого целых двенадцать лет.
– Спасибо Зира, что терпел уродину так долго.
– Я быстро перестал замечать уродство, и увидел красоту внутри, ты прекрасна, любимая, и желанна. Смотри, сколько детей у нас. Они родились, росли, и будут расти в любви, потому что все желанны.
– Мне пора.
Светало, когда супруги, взявшись за руки, вышли из дома. Они были спокойны и бледны.
– А знаешь, – вдруг сказал Зира, – не могу больше работать у Бессмертного, гниющего монстра, пожирающего наших детей, живьем сдирающего с них кожу, чтобы скрыть то, что давно превратило его в падаль.
– Что же ты будешь делать?
– Возьму детей и пойду в Город Встреч. Там есть место даже двуносому.
Они подошли к храму и обнялись на прощание. Затем женщина вошла, а мужчина опустился без сил на землю возле дверей.
Сколько времени прошло, Зира не знал: время как будто остановилось для него. Жена скрылась за дверью храма и жизнь кончилась. Внезапно вскочил на ноги: почему, почему он дал ей уйти? Разве он не мужчина? Или трус?
– Кого я пытаюсь обмануть, – простонал Зира, – знаю, что трус и всегда был им. Даже сейчас, я рассуждаю, но не иду за ней. Поняла ли Герада, что любит труса? Как противно, я трус, пожертвовавший беременной женой, чтобы спасти свою никчемную шкуру.
Дверь храма отворилась, и Герада вышла: губы женщины дрожали. Зира упал перед ней на колени. Лицо жены, поросшее редкими волосами, прядями лежавшими на щеках, было бледно, почти бело, и в тёмных волосах инеем рассыпалась ранняя седина.
– Слава богу, ты жива! – сказал Зира.
– Бог отказался принять от меня добровольную жертву. Он сказал: раз Зира не сделал, что обещал, я сам приду за жертвой, когда посчитаю нужным, и сам решу, кто мне нужен, – ответила Герада, невидящими глазами поводя вокруг. И словно лунатик, медленно побрела в сторону дома, оставив Зиру стоять на коленях. Впрочем, сбитый с толку поведением жены, он вскоре вскочил на ноги и, догнав ее, пошел рядом, бросая короткие косые взгляды на супругу, но, не решаясь заговорить.
В Городе Двуносых жизнь шла своим чередом: передав партию живого товара с минимальной выгодой для себя, Бессмертный, вдруг почувствовал сильную усталость. Возможно, причина этого крылась в невыгодной сделке, а, возможно, боги стали зевать, глядя на него. Так или иначе, Бессмертный вот уже несколько дней большую часть времени проводил лежа в постели в окружении шести подушек, да три вольнонаемные няньки заботились о его гигиене и сбалансированном питании. Последнее время правитель страдал несварением желудка, что явилось, по мнению придворного врача, следствием употребления в пищу в основном жирного жареного мяса. Сильно вздутый живот правителя напоминал воздушный шар и болел, заставляя последнего морщиться и, даже постанывать, распространяя вокруг зловонные газы. Лекарь рекомендовал жесткую диету: никакого мяса, лишь тростниковые и зерновые каши, да фрукты-овощи. Чувствуя себя полным инвалидом от такой диеты, и отчасти объясняя вялое состояние отсутствием мяса в рационе, Бессмертный лежал, сетуя на свою несчастную жизнь.
Во дворце царила скука смертная: охрана дремала, прислонясь к стенам, советник Зира околачивался в приемной целыми днями, глазея в окно, и еле дождавшись вечера, убегал домой к беременной жене. Рядом с отважной Герадой он чувствовал себя спокойнее, каким-то образом надеясь, что супруга сможет защитить в случае, если бог Гром решит взять жертву. После того, что произошло, первое время он места не находил, воображая, что бог захочет взять его жизнь, разгневавшись, что Зира переложил задачу на плечи супруги. А Герада пришла собственной персоной на заклание. Но время шло, и Зира начал успокаиваться:
– Может, обойдется? ― сказал как-то жене.
Та пожала плечами:
– Надо быть готовыми.
Наконец, пришло время родов: утром Герада разбудила мужа и деловито сказала:
– Дорогой, малыш готов появиться на свет.
Зира в этот день не пошел во дворец: жена нуждалась в помощи. Он не в первый раз принимал детей, и хорошо знал, что нужно делать. Первым делом согрел воду, приготовил чистое полотенце и ткань, чтобы завернуть новорожденного. Герада с любовью и нежностью наблюдала за его действиями: ей нравилось смотреть на вымытые руки мужа, которые со спокойной уверенностью готовились принять очередного седьмого отпрыска.
Последнее время в их отношениях произошла перемена к лучшему: исчезла неприязнь мужа к ней. Плохо скрытая неприязнь, а порой и отвращение, которые частенько приходилось раньше читать в его взгляде, теперь исчезли. Глаза мужа излучали нежность и любовь, иногда омрачаемые сильной тревогой и беспокойством.
Супруги старались не говорить о будущем, которое представлялось столь шатким и сумрачным, учились жить одним днем, одним часом, одним мгновеньем.
Проснулись дети и окружили родителей в ожидании завтрака. Герада показала на большую миску, накрытую сверху чистым полотенцем: аппетитные, еще немного сохранившие тепло, пышки, вызвали восторг детей, и налив себе травяного чая они, повинуясь взгляду отца, схватили блюдо и убежали завтракать в отдельную пристройку.