– У меня назрел вопрос. Если у вас есть время, не могли бы вы ответить на него? – Дождавшись утвердительного жеста, Мантисс продолжила: – Один из сотрудников этажа сообщил мне о лишней комнате в секторе «В», хотя ее нет на планах и никто о ней не говорит, – о комнате с треугольником. Это какой-то секрет?
– Никакого секрета тут нет. – Сидевший за соседним столом Уильям повел плечами. – Мы сейчас находимся в секторе «А», потому, наверное, никто не говорит о секторе «В». Что касается плана, то ее забыли внести, так как она появилась недавно.
– То есть это обычная комната?
Доктор протяжно выдохнул и потер переносицу с таким видом, будто ему раз за разом приходится разжевывать одно и то же. И тут же светло улыбнулся, скрашивая показавшееся ему самому грубым впечатление.
– Конечно, это обычная комната. Кто-то, должно быть, сказал тебе, что она появляется и исчезает? Это укоренившийся на нашем этаже миф. Тебя разыграли, Хельга. Комната не блуждает, она всегда находится на том месте, в чем ты убедишься, когда мы переедем в сектор «В».
– И для каких целей ее пристроили? – Мантисс в очередной раз за день ощутила вкус разочарования. Она успела испугаться, что призрачная комната действительно может существовать, добавляя странности этим стенам. Теперь Хельга поняла, что эта идея даже нравилась ей и она будет скучать по загадке двери с треугольником.
– Ничего такого уж важного. Мы думали приспособить ее для одного эксперимента, а потом необходимость в нем отпала. Сейчас мы используем комнату как запасное складское помещение.
– Вы уж внесите в обязательную программу пункт оповещать новичков обо всех уникальных дверях на вашем этаже, – усмехнулась Хельга.
– Поверь мне, если бы мы сейчас находились в секторе «В», ты бы еще в первый день обнаружила ее.
– А так эта комната была настолько лишней и неважной, что о ней попросту забывали, если не видели каждый день, – догадалась Мантисс.
Вопрос был решен, правда, вытекал другой: Грег и впрямь верил в то, что комната с треугольником время от времени исчезала, или он сыграл на любопытстве девушки?
А еще Хельга поняла, что Уильям раздосадован не самим вопросом, который, как ей верилось, ему задавали все ведущиеся на розыгрыш, а тем фактом, что его задала именно она. Он продолжал ее тестировать? Правильные умозаключения Хельги возвышали ее в глазах доктора, а непродуманные снижали баллы? Или все дело в том, что она дочь профессора Мантисса и ожидания изначально завышены? Но тогда это было бы попросту несправедливо. У талантливых людей не обязаны рождаться талантливые дети, тем более что Хельга в действительности не ребенок Эдгара. Другое дело воспитание, и тут девушка и впрямь получила багаж ценностей, с которым не стыдно выйти в жизнь. Все же для человека, не приходившегося ей биологическим отцом и явно знавшего об этом, Эдгар сделал очень много для нее.
Однако вкупе с оценкой личных качеств получать от доктора Траумериха оценку еще и этого багажа Хельге все равно не нравилось. Она с каждым разом все больше убеждалась, что Уильям продолжал что-то скрытно выискивать в ней, и это, по соображениям Мантисс, могло быть связано с двумя причинами: либо доктор ее к чему-то готовил, потому и приглядывался, либо заведомо видел в ней копию Эдгара, что удручало. Либо третье, о чем Хельга не могла знать из-за скудной информации о руководителе.
Ночью Хельге не спалось: рой мыслей о комнатах, шифрах и поведении окружающих сводил с ума. Тогда она принималась задумчиво рисовать. За одну такую бессонную ночь папка с эскизами могла разбухнуть в полтора раза, но такое случалось нечасто. Хельга только два года назад поняла, как ей нравится целенаправленно водить карандашом по бумаге. До этого она отрицала в себе какое-либо художественное начало. Жаль, что так самозабвенно рисовать получалось лишь в темное время суток.
Чтобы экономить время, Хельга когда-то пробовала подражать отцу, приучившему себя мало спать. Эдгар успешно пользовался техникой полифазного сна. Ох, знал ли Леонардо, что когда-нибудь эта техника принесет пользу хотя бы одному человеку? Хельга не раз задумывалась: может, отец всегда был таким хмурым и раздражительным оттого, что по-настоящему не отдыхал?
Мир придумал немало вариантов техники, но почти все казались дочери профессора малопригодными для современного темпа жизни. Вряд ли кто сумеет составить такое расписание дня, чтобы иметь возможность спать по тридцать минут каждые шесть часов. Система подстраивалась под большинство, и отважившийся испробовать этот вариант, выпадая из массы, вынужденно сталкивался с рядом трудностей. Эдгар тоже сетовал на неудобства, однако выбранная им тактика спать ночью в течение пяти часов и днем в течение оставшихся полутора виделась самой оптимальной из всех.
Хельга так и не приучила свой организм спать шесть с половиной часов в сутки, а потому, как и многие, уходила в гости к Морфею ночью. За исключением тех случаев, когда возбужденный идеями мозг не желал давать отбой.
Хельга осталась жить в квартире Эдгара, расположенной за центром города. Из окна пятого этажа открывался не самый интригующий вид, включающий в себя узкий дворик, усаженный кленами, и краешек автомобильной стоянки. Когда Хельга была маленькой, она пыталась докинуть что-нибудь до крыши ближайшей машины.
Внутри было куда уютней. Две спальни напоминали, что когда-то в квартире жила небольшая семья. Кухня часто пустовала, так как Хельга предпочитала готовить в ней, а есть в гостиной на диванчике. Мягкий свет, который можно приглушить, ворсистый темно-серый ковер под ногами и большая библиотека (часть книг пряталась в комнате Эдгара) создавали теплую домашнюю атмосферу. Хельга любила проводить в гостиной время и засиживалась в ней чаще, чем в собственной комнате. На мягком диване приятно было читать или просто валяться. Телевизор тоже имелся, но покрылся таким слоем пыли, что о судьбе черноглазого нетрудно догадаться.
Выводя штрихи карандашом, Хельга обгрызала заусенец большого пальца левой руки и мельком поглядывала в раскрытую записную книжку. Уважение к чужому «я» не позволило бы ей делать пометки прямо над или между словами отца, поэтому Хельга наклеивала на страницы листочки со своими примечаниями. Зачитывая абзац до такой степени, что книжка чуть ли не дымилась, Мантисс верила, что уже почти проникла в суть идей… или попросту начинала сходить с ума. А еще вероятнее, разум Хельги подстраивал написанное под имеющиеся у нее знания, интерпретируя написанное Эдгаром с позиции своего личного опыта.
Ну почему ее отец был таким скрытным? Он же не четырнадцатилетняя школьница, которая покупает дневник с замком, в самом-то деле! У взрослых секретов, конечно, поболее, чем у подростков, но зачем их вообще записывать? Этого Хельга никак не могла понять. Разве что вся записная книжка целиком – обманка, уловка, призванная заставить любопытных рыть носами страницы, в то время как настоящие секреты прятались в другом месте. Или у Эдгара целая плантация тайн, которую он просто не мог не возделывать. Или ему начала отказывать память.
Не все записи были чудными. Чаще всего профессор помечал для себя заинтересовавшие его вещи, о которых планировал почитать отдельно. Порой делал пометки вроде: «Отдать серый блокнот Стерфорду», имея в виду, как догадалась Хельга, забытую каким-то студентом тетрадь. Все что угодно, но точно не волшебный метод, который якобы разработал Эдгар для усмирения МС.
Однако среди «прозрачных» фраз, смысл которых можно было уловить, не будучи гением, на каждой странице встречались весьма туманные. Профессор не утруждал себя разбивкой книжки на секции и записывал все подряд, умудряясь как-то не путаться в собственной логике. Вот только его дочери это было не под силу. Оттого вставка после расписания кафедры университета, в котором преподавал Эдгар в свободное от основной работы время, предстала перед Хельгой сущим кошмаром.
«Заря падает, закупоривает мысли правилами. Так ли сироты торопливо помолятся? А осколки плачут».
Как будто ее отец смертельно скучал и принялся сочинять стихотворение, дабы заняться хоть чем-то. И эта картина выглядела слишком нелепой, потому что совершенно не соответствовала характеру того Эдгара Мантисса, которого Хельга хорошо знала. В умело скрываемые склонности она не верила, поскольку хоть какие-то из них обязаны были проявиться в повседневной жизни, а профессору никогда не нравилась поэзия.
Хельга обдумывала разные коды к записям, хотя перед ней было не зашифрованное сообщение, а хитро закрученная фраза. Вряд ли у Эдгара было время и желание что-то там кодировать – скорее он спонтанно и непрерывно писал. Значит, сложных кодов быть не должно. Хельга пробовала читать по первым буквам, но это не работало. Использовала похожие методы: чтение через строчку, наискосок, по первым словам в предложении, через слово или два, – выходила бессмыслица.
Тогда Мантисс еще больше утвердилась в идее, что фразы зиждились на символике или ассоциациях. Немотивированные знаки имели настолько стертые границы между формой и содержанием, что докопаться до сути, не располагая специальными знаниями, не было возможности – а это как раз подходит тем, кто рассчитывает надежно скрыть какую-то информацию. Иначе говоря, Хельга полагала, что каждое слово является символом, в котором помимо прямого значения заключается еще с десяток метафорических смыслов, и один из них был выбран Эдгаром для выражения его мыслей. Но чтобы понять, чем профессор руководствовался при выборе того единственного значения, нужно было иметь представление, какие связи он устанавливал между вещами.
Именно в этих ключиках и крылась закавыка. Даже если бы волшебный голос вдруг перевел первое предложение, как бы это помогло разгадать остальные? Хельга поигралась с фразой и представила, что, например, «Заря падает» означает «На грани провала». Если рассматривать предложение с точки зрения типичных ассоциаций, которые придут в голову большинству людей, то «заря» – это что-то яркое, светящееся, необыкновенно красивое. А еще это та грань, которая отделяет ночь от утра и вечер от ночи. Однако, если Эдгар шел по более сложному пути, он не использовал столь очевидные параллели. Для него заря могла означать неинтересное для него явление, выходящее за грани изучаемого. Или вообще применял коды, связанные с определенной тематикой.
Не имея этих ключей, Хельга никак бы не сумела связать написанное с задуманным. Требовался конкретный код. Вот только им могло быть сознание Эдгара, то есть все особенности его восприятия в совокупности. Тогда… чтобы понять записи профессора, нужно банально быть им. Никак иначе.
Одновременно с удовольствием от интриги, которая могла быть весьма надуманной, Хельга осознавала, что ей страшно лезть в секреты отца. Ей хватило и одного, поработившего ее внимание на долгие годы. Не хотелось забираться под наросты отчужденности и самодостаточности человека, который научил Хельгу уважать личное пространство других людей и оставлять за ними право на молчание и ложь. И которого уже не было в живых, так что рыться в его записях – все равно что копаться в вещах покойника в попытках найти припрятанную ценность. Фу как гадко!
Нет, к чему это лицемерие? Эдгару уже все равно. А его дочери попросту не по себе, что она, пытаясь облегчить работу докторов Траумериха и Амберса, может нащупать не путеводную нить, а скользкий колючий хвост ящерицы. Готова ли она вытрясти на свет очередную непривлекательную правду о профессоре, которую лучше никому, даже Хельге, не знать?
Мантисс заснула на рассвете, так что утро четверга не порадовало своим выходом на сцену реальности. Обыкновенно Хельга добиралась до института на общественном транспорте, но сегодня решила потратиться на такси.
В кабинете ее ожидала награда за терпение последних дней. Лесси с идеально круглым пучком на затылке выглядела подавленной. Со стороны могло показаться, что она работает над ответственным заданием за компьютером, однако чересчур громкое и торопливое постукивание по клавишам выдавало ее волнение с потрохами.
Хельга знала, что за недавнюю выходку с кофе ответственна Кинси. Мантисс уже не злилась на нее и хотела расставить все точки над i.
– Доктор Амберс опять отругал за Журнал? Говорят, его так и не нашли. Или беда с файлами? – Мантисс положила сумку на стул. Впопыхах она забыла надеть какие-либо украшения и заметила это только сейчас. Но данная мелочь недолго ее волновала.
– Ничего не понимаю, блин! Столько времени работала, и все насмарку, так что ли?
Лесси была на грани того, чтобы удариться в жалобы. На этот раз повод имелся существенный: из ее рабочей папки пропали документы, которые она составляла последние… Хельга навскидку могла бы сказать, что дня три-четыре. Это чертовски обидно, когда труды, по которым еще не успел отчитаться, испаряются в мгновение ока.
– В мусорной корзине проверила?
– Само собой, я же не идиотка! – гневно выпалила Лесси, сердясь из-за ситуации и срываясь на коллегу. – А я еще не делала никаких копий…
– Досадная оплошность. – Хельга уселась и извлекла из сумки термос. – Особенно жаль тот огромный список с сайтами.
– Это мне все снова придется облазивать, блин.
Неудачливая сотрудница была так поглощена проблемой, что не поправила саму себя, как иногда делала. И тут в ее глазах полыхнул огонек озарения. Мантисс уже и не надеялась, что ее намеки будут замечены.
– Откуда ты знаешь про список сайтов? Ты же не…
– Ну да. Думала подшутить над тобой, как ты недавно подшутила надо мной. Теперь мы квиты.
И никакого злорадства. Хельга расслабленно откинулась на спинку и налила себе чай. Она могла спокойно признаться, пока рядом не было докторов, будучи в курсе после посещения мониторной, что камеры не записывают звук. Хельга также знала, что ни одна из двух камер не ловит повернутый чуть набок экран монитора Лесси, что тоже играло ей на руку.
Мантисс ожидала взрыва и не удивилась, увидев, как побагровело лицо Кинси. Пальцы с бордовыми ногтями вцепились в края клавиатуры.
– Это паскудно! Ты… ты хоть представляешь, что натворила? Ты объявляешь мне войну?
– Нет. Я просто не могу позволить людям безнаказанно издеваться надо мной.
«Иначе все пойдет на самотек», – добавила про себя Хельга. Игнорирование беды не заставит ее улетучиться. Почему-то не все осознавали это и продолжали на манер детей прятаться под одеялом, ожидая, что исчадие ада не заметит их и просто уйдет. В сказке возможно все, только в реальной жизни такой подход не работает. А вот что в таких случаях делать – уже другой вопрос.
– Баш на баш. Око за око, как еще говорят. Я хотела показать тебе, что тоже имею острые зубы. На прошлой работе мне и не такую свинью подкладывали, так что ты меня не особо удивила.
– Как ты вообще попала в мой компьютер?
Лесси, казалось, и не слышала старательно подбираемых Мантисс слов. Она спешно проверяла пароль и приходила в еще большее замешательство. Ее лицо забавно вытягивалось от гнева, а губы ужимались в тонкую линию. По дерганым движениям и неконтролируемым выкрикам Хельга сделала вывод, что в порыве злости Кинси совершенно не умела владеть собой и не представляла опасности. С затуманенным разумом трудно сосредоточиться на здравой идее, и это гарантировало новенькой, что Лесси не додумается записать их откровенный разговор на диктофон, как решила сделать сама Мантисс.
– Пообщалась с системным администратором. У него хранятся пароли от всех компьютеров, а тебя он видел не так часто, чтобы помнить, какая именно девушка сидит за этим столом. – Хельга постучала пальцем по лакированной поверхности. – Я сказала, что потеряла бумажку с паролем, показала удостоверение сотрудника минус второго этажа, и он мне все рассказал.