– Ничего себе, – подтвердил Ник.
– Всё правильно, – решительно согласилась Ирина – оказалось, она их внимательно слушала. – Вы молодец. Чем вечно ныть, что дети не читают, взрослые лучше хоть одну книжку открыли бы и прочитали с ними вместе! А бегать с призывами и с палкой бесполезно. Я в музыкальной школе начинала работать и сразу поняла, что бессмысленно вколачивать любовь – хоть к литературе, хоть к музыке. Когда увидела, что больше половины учеников пришли из-под палки – родители что-то хотят, а они ничего, – растерялась: мне-то что делать? Дети терпят, страдают, и еще я буду экзекутором, а музыка – способом экзекуции? Ведь это же музыка, она не для этого! Не смогла, ушла, а в промежутке старалась только, чтобы дети больше слушали хороших вещей – те, у кого искра в глазах, кому хотелось слушать. Сама играла, записи приносила… Если бы на уроках литературы вместо нудных разборов просто вслух читали саму литературу – намного больше пользы было бы.
– Ир, а тебя любили твои дети, мне кажется, – сдержанно заметил Роман. – Некоторые до сих пор здороваются.
– Да я их просто не мучила – ученики всегда это помнят, – отмахнулась Ирина и снова надела наушники.
Лене была приятна ее похвала – настоящая, не комплимент из вежливости. Ирина Голубева еще по той единственной встрече запомнилась своей прямолинейностью. На Ленин вопрос, каким бы хозяева хотели видеть свой садик, ответила: «Чтобы он требовал как можно меньше ухода. Я не люблю возиться в земле». Обычно заказчики пытались тому же самому придать обтекаемо-вежливую форму, заверяя, что очень любят потрудиться на свежем воздухе, да вот совсем нет времени, на работе так загружены – в то время как Лене важно было четко знать, что именно выбрать для посадки, не пойдет ли завтра же прахом ее труд, когда роскошные клумбы умрут без элементарного полива.
Ник углубился в мудрость веков, но скоро отвлекся и, провожая взглядом машины, обгоняющие их автобус, вполголоса начал читать на номерах:
– МУ. УМ.
– AM, – подключился сзади Роман.
УХ.
– КХ.
– ХМ.
– ХР.
Это был серьезный диалог, смех дрожал в голосе, но не прорывался. Развлечение невольно пресекла Ирина, взглянув на мужа, – он сразу замолчал, привычно напустив на лицо отстраненно-ироническое выражение.
И сразу в ушах зажурчал ручеек путевой информации. Некоторые туристы, вроде Лены, даже записывали что-то в блокнот, кто-то слушал вполуха, предпочитая собственную болтовню, а кто-то крепко спал, утомившись после экскурсий по лавре. Роман по инерции смотрел в окно. Под вечер дороги загружены, то и дело возникают пробки, и остается только с досадой наблюдать, как юркие легковушки одна за другой обгоняют их неповоротливый автобус.
Ну почему нельзя было дождаться, пока отремонтируют его машину? Поехали бы по-человечески, если уж Ире так понадобилась эта старина, сами бы выбирали маршрут, импровизировали, делали остановки, где пожелают. Нет – изволь теперь ходить строем, ориентируясь на чей-нибудь зеленый зонтик или красные штаны, чтобы не отбиться от группы! Терпи рядом с собой сорок человек и несмолкаемый голос экскурсовода! Всё это дурость по большому счету. Можно было выбрать хотя бы теплоход, что ли – комфорт, шезлонги на палубе, лениво проплывающие берега… Но он же решил относиться к этой поездке стоически и терпеливо, как к любой Ирочкиной выдумке.
Когда он увидел ее первый раз, то сразу понял, что смотрит в глаза своей судьбы – такие серьезные, требовательные. Потому, должно быть, и смешался, и плохо соображал, и вручил глупую шишку – то есть всего себя и всё, что у него в тот момент было, – но она это так и поняла. И продолжала смущать своей проницательностью и еще тем, что всегда оказывалась на высоте. Ее привезли с собой знакомые из Белогорска, и о чем бы они тогда в компании ни заговорили, о новой книжке – Ира ее уже прочитала, о новом фильме – она его уже видела. Причем это не действовало на нервы, а обезоруживало, заставляя внутренне собраться и построить планы – быстренько догнать, но она опять обгоняла, и Роман постоянно ощущал себя спешащим – главное, чтобы она не убежала совсем, чтобы ее не увезли так же неожиданно, как привезли.
Ведь она не играла в эти догонялки – Ира никогда ничего не делала напоказ, ее темп жизни был для нее естественным, и этот темп должны были поддерживать новые впечатления, идеи, встречи. Если волосы у нее зеленые, а ногти – синие, то это не для публики – ей самой нужны радикальные перемены. Если она появляется на грязной, еще не замощенной Научной улице в резиновых сапожках, расписанных цветами и птицами, в то время как соседки, жены его коллег, упорно тонут в глине в своих туфельках, лишь бы не поступиться интеллигентностью – это опять же не в пику им, просто ее привлек новый писк моды.
Роман привык к тому, что, где бы они ни появлялись, его жена притягивала всеобщее внимание, – и потихоньку этим гордился. Ира всегда выглядела экстравагантно, но никогда – вульгарно, и смелые наряды, которые на других смотрелись бы вызывающе, умела носить убедительно, утвердительно, с достоинством. И прочие дамы, предварительно с сарказмом обсудив ее новшества, вскоре появлялись с сумочками и прическами, подозрительно перекликающимися с авангардным стилем соседки.
– Для вдохновения, – поясняла Ирина, приходя домой с рыжими кудрями, – а то я уже сама себе надоела.
И Роман спохватывался, как бы и он вдруг ей не надоел – при том, что самооценка у него была довольно высокой: жизнь складывалась, старые друзья не забывали, новые уважали за удачливость, за скорый карьерный рост. В глубине души Роман считал, что он хорош на своем месте, но по сравнению с Ирой, в сущности, заурядный человек, а такую жену просто выиграл в лотерею. Горящий в ней огонек вдохновения бросал и на него свой отблеск, и согревал, и постоянно манил за собой – и он без него себя уже не представлял.
Для вдохновения был и вьющийся дикий виноград, два кустика которого Ирина воткнула по обе стороны крыльца, когда они только переехали, с оговоркой, что она не садовод и больше на участке ничего делать не будет, – и рука у нее была такая легкая, что теперь весь дом, до трубы, утонул в роскошной зеленой шубе – и Роман очень любил этот виноград, в отличие от всяких изысков, устроенных потом дизайнером, – не в обиду Лене Берестовой.
Для вдохновения был и стеклянный душ в гостиной, который при ближайшем рассмотрении оказывался светильником из стеклянных сосулек, и другие оригинальные мелочи, которыми его жена украшала дом. Роман гордился тем, что их знакомые, задумав купить что-нибудь своеобразное и стильное, говорили: надо посоветоваться с Ирой Голубевой – тогда точно не промахнемся.
Для вдохновения были и их выезды на концерты и выставки. Когда они последний раз возвращались из Дома музыки, где группа привозных солистов исполняла Баха просто голосами, а капелла, да еще в джазовой хулиганской манере, Роман осторожно поинтересовался, действительно ли ей понравилось. И видел, как Ирина очень старается донести до него что-то важное, а глаза у нее в самой глубине непривычно грустные.
– Этот свингующий Бах? Да тут дело не в манере – они как раз очень тонко чувствуют барокко… Думаешь, я классикой объелась и теперь ищу аттракционы? Я к своей, внутренней музыке пытаюсь прислушаться – и ничего не понимаю.
Роман знал, что она постоянно слышит мелодии, только они не поселяются назойливо в голове, как у него, мешая спать, а возникают спонтанно, откликами на события, и всегда по разным поводам – разные.
– У меня все реакции последнее время такие предсказуемые, – продолжала Ирина, и было видно, что эта предсказуемость доставляет ей такой же дискомфорт, как головная боль. – Если происходит что-то радостное, сороковая симфония Моцарта начинает играть, как на мобильном телефоне. Если тревожное – автоматически включается Шостакович. Просто задумаюсь – Вивальди выползает, тоже на автомате. Все мелодии такие заезженные! Понимаешь, жизнь каждый день новая, а я реагирую избитыми эмоциями в виде какой-то «Золотой серии» классических хитов. Почему?! Что со мной? Почему я исхожу эмоциональными штампами? Что не так?
Роман не мог ответить – он не знал. Но «сухую грусть на дне очей» видеть было непривычно и тревожно, ее невесть откуда взявшаяся душевная неустроенность автоматически перетекала и в него, как в сообщающихся сосудах. И на работе всё вдруг начало стопориться – вдохновение рождалось и жило в Ирине, но было их общим. Первое, что приходило в голову, – Ирочка устала, она сейчас много работает, рекламодатели и правдоискатели ее совсем задергали. Газета – не игрушка, а большая ответственность и постоянное большое напряжение.
И если ей нужно разнообразие, новые впечатления, этот автобус, если она именно об этом мечтала, если от этого в ней зазвучит новая музыка – пожалуйста. Причуда ничем не чуднее ее собачьей гостиницы. Он готов потерпеть автобус, шут с ним. Тем более что и трясет не очень, и старина начинает действовать своим обаянием, и мальчишка попался интересный – Николай, по-молодежному Ник, отвлек его. И накормили сносно.
Вот только какая еще попадется гостиница?
Владимир
Да я это… гулял, гулял…
Мультфильм «Жил-был пес»
Оставив позади захватывающий дух пейзаж с Успенским собором на круче, автобус немного отъехал от города и остановился. Лена взглянула в окно. Достоинства архитектуры в ее представлении всегда зависели от красоты деревьев, растущих рядом. Родной дом в Белогорске, где она жила с самого детства, делали неповторимым легкие, одухотворенные ветви кленов. Их загородный дом, который пришлось продать, когда умер отец, всегда был улыбчивым, праздничным, окруженный сиренью всевозможных цветов и оттенков и цепочкой барбариса и черноплодной рябины, листья которых осенью бывают ярко-красными.
Типовое четырехэтажное здание гостиницы было очень красивым – оно стояло в густом сосновом парке, хранящем покой.
Ник выскочил первым и побежал обследовать прогулочные дорожки, ведущие в аппетитную, душистую чащобу. А Лена встала в очередь у багажного отделения.
– Позвольте вам помочь?
Ей улыбался мужчина из их группы. При перекличке его назвали Чупаненко, что вызвало у Ника бурю веселья, которое он сам же пытался душить, чтобы никто не услышал. Зашептал матери на ухо: «Чупакабра». Кажется, это монстр из «Секретных материалов». Но когда одного за другим назвали Коробейника, Жулько, Пекаря и Страховитовых, придушенное веселье продолжилось.
Чупакабра путешествовал один и за обедом безуспешно пытался пристроиться к разным столикам, пока его не забрала к себе немолодая руководительница группы. Лена еще удивилась мимоходом: одинокий мужчина на экскурсии – диковина, уж на что они часто ездят, а такое явление видят впервые. Как это его занесло? Обычно в сборные культпоходы отправляются семьи, мамы с детьми, пенсионеры, подруги, мечтающие повстречать вот таких чупакабр.
– Эта сумка ваша?
С дружелюбной улыбкой попутчик потянулся к берестовской сумке, но Ник, выросший из-под земли, довольно резко ее перехватил и без всяких слов потащил к крыльцу гостиницы.
– Спасибо, – ответила Лена обескураженному помощнику – не столько приветливо, сколько вежливо. – Мы никогда не берем вещей больше, чем можем донести сами. – И поспешила за сыном.
– Они и правда муж и жена, – прошептал ей Ник, когда она заполняла гостиничную анкету, а он слонялся по холлу среди прочих заполняющих. – Голубевы. Я в их паспорта заглянул незаметно.
– Николай, не мешай – я же собьюсь, и придется с начала начинать всю писанину.
Ник независимо отошел, но, кажется, надулся.
Наконец они добрались до своего номера. У Лены было одно желание: в душ и в постель. На работе она привыкла весь день проводить на ногах и считала себя выносливой – но беготня по экскурсиям свалит любого. Однако сын, осмотрев комнату и рассеянно пощелкав пультом телевизора, заявил:
– Ну, я пошел. По городу погуляю.
– Куда? Чего? – не поняла Елена, проверявшая в ванной наличие полотенец.
– Гулять по городу. Не сидеть же здесь весь вечер! Дай ключ, чтобы мне тебя не будить, когда вернусь. Или пойдем вместе, если хочешь.
Лена не сомневалась, что это хохма – правда, неудачная. Встали сегодня в половине пятого, весь день на ногах, а завтра опять трястись в автобусе и ходить с утра до вечера, и послезавтра, и послепослезавтра. Ник, опытный путешественник, не хуже ее знал, что энергию в дороге надо экономить, экономить надо даже шаги, чтобы не выбиться из сил раньше времени. У них давно уже была выработана стратегия, которая никогда не подводила, включающая и крепкий сон – только сон безотказно восстанавливает и силы, и свежесть восприятия. Короче, в душ – и спать.
– Еще чего, – вспылил Ник. – Что я, маленький? Я не буду спать всю ночь. Не хочешь со мной – я один пойду!
– Да мы же завтра весь день только и будем ходить по Владимиру, – попыталась урезонить Лена.
– Ну и что! Это экскурсии, – кричал сын. – Так опять ничего не увидишь! А я хочу походить сам, куда я хочу!
– Так нам завтра свободное время дадут – и походишь.
– Короче, не даешь ключ? Я и без ключа уйду!
И выбежал, хлопнув дверью.
Всё произошло так внезапно, что Лена растерялась. Что с ним? Кто его укусил? Так замечательно, так мирно ехали, все было как обычно, ничто не предвещало психоза. Главное – эта непонятная, неприкрытая злоба в глазах и в голосе, направленная прямо на нее! Никакой вечерний Владимир тут, кажется, ни при чем – он явно хотел ее обидеть и сделать что-то назло – не важно, что именно.
Лена выглянула в пустой коридор, закрыла дверь. Опустилась на диван. И что теперь – бежать на поиски? А куда? Гостиница за городом, в центр, говорили, идет какой-то рейсовый автобус – где искать этот автобус? Можно, конечно, взять такси, но приедешь во Владимир – и что дальше? Бегать по всем улицам сразу, крича и размахивая руками?
Надо было срочно что-то делать, но Лена не знала, что правильнее. Призвать на помощь руководительницу группы? Вот позор. Схватилась за мобильник – естественно, не отвечает. Сразу в милицию звонить – подросток где-то один, в незнакомом городе, впереди – ночь?
Конечно, Николай всегда был чересчур независимым ребенком, ни на кого в этом плане не похожим. Даже когда его просто за руку вели, терпеть не мог – маленький, трехлетний! Выдергивал ручку и с сердитым достоинством шагал рядом, отдельно. А в пять лет уже убегал, не доложившись, через весь город, пока она дома готовила обед, наивно думая, что сынок играет во дворе, в песочнице, с другими ребятишками. Знакомые потом рассказывали, что видели его на рынке, где он с самостоятельным видом прохаживался по игрушечным рядам. Игрушек, что ли, в доме не хватало? Лена тогда донашивала старье, но на игрушках не экономила, покупала и трансформеры, и конструкторы. И никогда не ругала его за самовольство, вообще не заостряла внимания – одни дети такие, а этот – вот такой. Может, зря?
А в третьем классе он запретил называть себя зайчиком, терпеливо повторяя: «Я не заяц». И другими ласковыми именами – тоже. И вообще всегда требовал называть себя полным именем, категорически не признавая никаких Колюнчиков и Николушек. Ее, наверное, считают суровой матерью, слыша исключительно официальное «Николай».
Возможно, весь этот шум-гам – просто развитие темы? Продолжает независимость проявлять? И ничего с ним особенного не случится – побегает и вернется, а она только поднимет напрасную панику?
Но она же, зная об этой его суперсамостоятельности, и так старалась никогда ее не подавлять, не стеснять его, особенно мелочно и по пустякам! Он всегда гулял после школы, где и сколько хотел, с условием, что уроки будут сделаны и сам он будет дома не позже десяти. Никогда не было ограничений и запретов – с кем дружить, куда ходить. Лена знала, что он бывает в пригороде, где местные мальчишки постоянно дерутся с ребятами из центра, – но и этого не запрещала! Как же мужчина может вырасти без возможности попетушиться?