Янина Хмель
Три последних слова
I
Да, человек смертен, но это было бы ещё полбеды.
Плохо то, что он иногда внезапно смертен…
«Мастер и Маргарита» Булгаков
ОНА
Я попала в какую-то временную петлю, которая не позволяла мне покинуть этот мир, но и остаться в нём я тоже не могла. А самое страшное – я больше не принадлежала себе. Я не могла контролировать ни тело, ни разум.
Время теперь летело слишком быстро. Что быстрее секунды? Милисекунда? А ещё быстрее? Микро? Нано? Атто? Это всё ничто, по сравнению с течением времени здесь. Слишком быстро. Слишком.
Я думала, когда наступает самая последняя минута, – загорается свет, который зовёт, на который нужно идти… Вот только никакого света не было. Никакой последней минуты не было. Как не было и голоса, который бы позвал.
Я не успела понять, что произошло. Время остановилось, как будто кто-то нажал на паузу, а потом полетело, как в ускоренной перемотке на старом видеомагнитофоне. Я пересмотрела прожитые двадцать три года. А самые важные мгновения как будто кто-то выделял стоп-кадром. Это всё было так быстро. Я пересмотрела всю свою земную жизнь за ту единицу времени, которая стократ меньше секунды. Это было как вспышка. От рождения до смерти.
Во мне не осталось ни грамма страха. Я просто принимала предлагаемые обстоятельства. Не спрашивала. Не пыталась понять «зачем». Я плыла по течению. Плыла, потому что идти не могла. У меня больше не было тела.
Кем я была теперь? Этот вопрос засел в подкорке, всплывая каждый раз как бегущая строка в телевизоре. И только сейчас я впервые услышала на него ответ, который прозвучал эхом в моём подсознании: «Ты маленькая часть большого Духа. Ты – Душа. Которая ещё не стала частью нематериального начала. Ты ещё помнишь своё тело и выглядишь так, как выглядело оно. Для тех, кто видит тебя там».
Я посмотрела по сторонам в поисках говорившего. Хоть и понимала, что голос звучал в моей голове.
– Кто это сказал? – тихо произнесла я, не надеясь на ответ.
«Я».
– Как будто я должна узнать по голосу!
«Сначала ты будешь меня только слышать. Потом увидишь. Позже…»
Я недовольно вздохнула, а потом будто попала в водоворот: меня закрутило, я закрыла глаза, борясь с приступом тошноты, а когда открыла, увидела комнату…
…где лежало моё тело. Над ним склонилась женщина. Я подплыла ближе и узнала в ней свою мать. Она скорбела и плакала, сжимая неподвижную ладонь моего тела. Я же не чувствовала отклика на её боль. Свеча, которая спокойно горела возле моего портрета на столе, с моим приближением стала искрить. Почему? Всегда мучил этот вопрос.
«Энергия Души очень сильна вне тела. И ещё сильнее энергия Духа. Ты можешь потушить её, стоит только подумать об этом». – Сразу же пришёл тихий ответ.
Но я не стала об этом думать. Я подплыла ещё ближе к телу и посмотрела в лицо. Мне казалось, что сейчас я проснусь. Моё тело сейчас проснётся. Я смахну с ресниц этот сон…
– На кого ты меня оставила! – всхлипывала мать, поглаживая мою ладонь и вытирая щёки чёрным траурным платком на своих плечах.
Свеча затрещала сильнее, что привлекло внимание тех, кого не было в этой комнате. Они стали заходить сюда и заполнять маленькое пространство своей скорбью ко мне и жалостью к матери.
В каждом из присутствующих я кого-то узнавала, кого знала при жизни: родственников, друзей, знакомых, соседей, коллег по работе. Их имена слетали с губ, когда я всматривалась в лица. Они все были как серые мрачные тени, излучающие боль через вытекающие слёзы, которые высохнут через девять дней. Или через сорок. Может быть, через год.
Как будто по щелчку я оказалась у потолка и смотрела на головы присутствующих. На своё неподвижное тело. Их голоса отдалялись, стихали, переходили в шёпот и вовсе замолкали.
Потом был крематорий. Моё тело не закрывали крышкой и не предавали съедению червям, не засыпали горстями земли и не ставили на мне крест. Здесь и сейчас мне это было безразлично. Но я помнила, что при жизни это было важно для меня. Я не хотела традиционных похорон. Да, в двадцать три о таком не думают, но я часто ловила себя на мысли, что хочу, чтобы меня кремировали.
И вот теперь открытый гроб медленно заехал в печь. Вспыхнул огонь. Моё тело горело. Но здесь я ничего не чувствовала.
Для меня весь этот ритуал длился меньше секунды. Но я услышала шёпот из толпы: «Это был самый тяжёлый час в моей жизни…»
Там прошёл час.
Когда огонь полностью потух, пепел от моего тела собрали в разноцветную урну и отдали матери. Я смотрела на её дрожащие бледные руки и по-прежнему не ощущала жалости или сострадания к ней.
Почему?
«Ты больше не связана с ней». – Опять пришёл ответ.
– А с кем я связана? – решилась на ещё один вопрос я.
«С тем, что в этой урне. Когда кто-то будет к ней обращаться – ты будешь возвращаться к ней снова и снова».
– А теперь я могу уйти?
«Ещё не время…»
– Но здесь нет времени!
Тот, кто отвечал на мои вопросы, видимо, делал это по собственному желанию, совсем не ориентируясь на мои. Поэтому эта реплика была проигнорирована.
Я осмотрела скорбящих родственников и друзей, не понимая, что мне делать дальше.
Мама отвезла мой пепел на кладбище и поставила урну возле урны с пеплом моей бабушки. Рядом поставила мой портрет, перевязанный чёрной лентой. На фотографии я скорее ухмылялась, чем улыбалась. Не знаю, почему мама выбрала именно её, ведь у меня были фотографии и получше. В последний год жизни я красилась в рыжий – цвет корицы, а на этом фото я была в естественном цвете – тёмно-каштановые пряди волнами вились и спадали на круглое личико. Такие же тёмные глаза выражали абсолютное безразличие. Неужели она хочет запомнить меня именно такой?..
Люди стали подходить и класть цветы возле портрета. Живые цветы. При жизни мне редко дарили цветы.
Как бы долго люди не рыдали, поглядывая на мою фотографию и шепча «Такая молоденькая…», всё равно настал момент, когда возле него не осталось никого. Все ушли. Я же не двинулась с места.
Я не знала, сколько времени прошло со дня смерти моего тела. Единственным человеком, кто навещал мой пепел, была мать, которая никак не могла отпустить меня. В какие-то мгновения я сочувствовала ей. Она тревожила мою Душу своими слезами. Я приходила к ней. Она чувствовала, что я рядом, но не видела и не слышала. Разговаривала с пустотой. Потом уходила. И я тоже не оставалась возле своего пепла.
Только света, который бы позвал меня, по-прежнему не было. Я уплывала в нематериальность. Не было ни комнаты, ни стен, ни других, таких же как я. Я будто засыпала. И слышала ответы на свои вопросы от того голоса.
– Так ты Бог?
«Нет».
– А Он есть?
«Конечно. Как и ты. Как и я».
– А кто ты?
«Твой Ангел Хранитель».
Интересно, как выглядят Ангелы Хранители?
Но я не успела получить ответ на свой вопрос: меня опять призвал мой пепел. Я думала, прошли лишь самые наименьшие единицы времени от последнего посещения, но опять звучал этот зов. И я плыла к нему, предполагая, что снова увижу мать…
Но незнакомый мужчина подошёл к урне с моим пеплом, оставил возле неё две гвоздики, замер, рассматривая мой портрет.
– Кто ты? – прошептала я, в свою очередь рассматривая его: тёмные вьющиеся локоны до плеч постоянно закрывали лицо и глаза, он то и дело откидывал волосы назад, повторяя движение рукой раз в минуту точно; широкие плечи контрастировали с небольшим ростом – я, наверное, была выше него; тонкая серая футболка обтягивала накаченные бицепсы и грудь. Нет, определённо, я не была знакома с ним при жизни. Кто он?..
Он не был серым и скорбящим, как другие, кто навещал меня.
Мужчина последний раз взглянул на мой портрет и, развернувшись, направился в сторону выхода.
Я обвела изучающим взглядом его не менее накаченную спину и выпирающие ягодицы, хмыкнула и последовала за ним.
ОН
Когда начался этот кошмар? Когда я проснулся без памяти в лесу в одних брюках, босиком и без рубашки? Когда мне поставили диагноз «психогенная истерическая амнезия» последних трёх лет жизни? Или когда мне девять ночей подряд снился один и тот же сон?
Но сейчас меня волновал другой вопрос: когда этот кошмар закончится?
Во сне я видел её портрет, перевязанный чёрной лентой, который стоял возле цветной урны. Ни её имени, ни дат рождения и смерти не было видно. Я только видел вход на кладбище и тропы, ведущие к этому потрету.
Я не помнил её. Скорее всего, она была частью тех, ушедших в бездну, трёх лет моей жизни.
Я помнил, что моя мать умерла, когда мне было двадцать. Отец ушёл от нас ещё в далёком прошлом, когда я был ребёнком. Других родственников в этом городе у меня не было. Друзей тоже. Я был отшельником. Вопросы по вычеркнутым из памяти годам было некому задавать.
Врачи говорили, что амнезия вызвана каким-то эмоциональным потрясением, которое мой мозг отказывается помнить. И вспомнит ли – они не могли сказать.
Она настойчиво врывалась в мои сны вот уже девять ночей подряд. В городе было четыре кладбища, и я решил проверить их все. Отыскать нужное оказалось несложно. Я не ощутил страха, когда увидел ворота, точь-в-точь какие были во снах. На входе сидела женщина и продавала живые цветы. Неправильно приходить на могилу к кому-то без цветов. Это как дар за то, что их потревожили. Я символически купил две красные гвоздики и двинулся теми тропинками, которые узнавал из снов.
Вскоре передо мной стояла та самая разноцветная урна. Я подошёл к ней, положил возле портрета цветы и ещё раз внимательно посмотрел на девушку, которая улыбалась мне с фотографии: тёмные глаза смотрели будто бы предвзято и безразлично, отчего улыбка скорее была похожа на ухмылку; под губой справа была родинка; одна бровь была вздёрнута; шапка каштановых волос обрамляла круглое личико и спускалась чуть ниже плеч; на первый взгляд девушка показалась мне милой, но чем дольше я разглядывал это лицо, тем яснее понимал, что вряд ли характер был у неё скромный и простой. И всё же я её не помнил.
Кто ты?
Я развернулся, ощущая, как по спине покатились капельки холодного пота, не стал оборачиваться, быстро зашагал в сторону выхода, надеясь, что она больше не будет приходить в мои сны.
ОНА
Он пришёл в маленькую холостяцкую квартиру, которая больше напоминала большой гостиничный номер. Закрыл шторы на окне в единственной комнате, от которой вела дверь в ванную и где располагалась арка в крохотную кухню. Принял душ, переоделся и налил себе стакан виски.
Я неподвижно наблюдала за ним, устроившись на барной стойке, от которой была видна вся его квартира.
– Он меня тоже не видит? – спросила я вслух, зная, что Ангел Хранитель рядом. Чувствовала.
«Пока не видит…»
– А может увидеть? – встрепенулась я.
«Сначала почувствовать».
– Как?
«Тебе стоит только захотеть этого».
– Как со свечой… – выдохнула я. – И так со всеми?
«Нет. Только с ним».
– Почему?
«Это ты должна понять сама!»
Неспроста же он был не серый, как другие люди. И я не чувствовала его скорби. Казалось, он даже не помнил меня… Или не знал.
Я подняла голову вверх и посмотрела на лампочку на потолке. Он в эту минуту подходил к выключателю.
– А могу ли я управлять этим светом?
«Можешь».
– Как в фильмах о привидениях? – усмехнулась я.
«Сто́ит только правильно подумать».
И я подумала.
Свет погас прежде, чем он коснулся выключателя. Он так и замер со стаканом в одной руке, а другая застыла поднесённой к выключателю.
– Перегорела? – вслух спросил он.
А я подумала о том, чтобы свет снова зажёгся. Квартира озарилась яркой вспышкой. Он удивлённо уставился на лампочку, пощёлкал выключателем туда-обратно. День-ночь.
Я усмехнулась.
– Странно… – повёл бровью он и погасил свет, устроившись перед экраном телевизора, попивая виски из стакана.
Меня привлекло в этой игре отсутствие его страха. Любой другой на его месте испугался бы. Я испугалась бы. Мне захотелось увидеть этот страх в его глазах.
Я подняла голову на лампочку. Щёлк – и маленькую квартиру снова наполнил яркий свет. Подмигивание – моя прихоть.
Он обернулся и обескураженно спросил в пустоту:
– Что за чёрт?!
– Может и чёрт, – закатила глаза я. – Я ещё сама не знаю, кто я.
Он оставил стакан на комоде возле телевизора и в два больших шага оказался возле выключателя.
Я продолжила свою игру. Однако забава с лампочкой мне наскучила – я переключилась на телевизор. Как только он погасил свет, я вырубила телевизор.
Он задышал учащённо, раздражённо стукнул по выключателю и осмотрелся по сторонам.
– А он может меня слышать?
«Может».
– Теперь? В данную минуту?
«Как ты захочешь».
Я молчала.
– Кто здесь? – он первый нарушил тишину и медленными шагами вернулся к телевизору.
Я дождалась, пока он возьмёт в руку стакан с виски и сделает глоток, и только потом ответила:
– Девушка с портрета.
И он услышал меня. Стакан выскользнул из руки и разбился у его ног, сделанный им глоток встал поперёк горла. Он откашлялся и ринулся в ванную.
II
И меня поразила не столько её красота,
сколько необыкновенное, никем не виданное одиночество в глазах!
«Мастер и Маргарита» Булгаков
ОН
Я вернулся с кладбища и выполнил обычный ритуал: закрыл шторы, принял душ, переоделся, налил стакан виски и включил телевизор. Никогда не смотрел его, просто включал фоном, чтобы не так пусто и одиноко было в квартире.
В мою привычную жизнь ворвались совсем непривычные странности. Сначала свет на кухне: то выключался, то включался. Я бы не придал этому значения, если бы сразу за светом не выключился телевизор. Не знаю, что толкнуло меня спросить в пустоту: «Кто здесь?» И я получил ответ.
Я выронил стакан с виски, а сделанный глоток стал в горле комом. Я откашлялся и рванул в ванную. Ополоснул лицо холодной водой. Сердце бешено колотилось о рёбра.
– Я взрослый мужчина, трезвомыслящий человек, я не могу бояться того, что мне, скорее всего, послышалось. Разыгралась больная фантазия. Ведь амнезия одна из начальных стадий психического расстройства. Может быть, уже подступает вторая, и я слышу голоса? Этому должно быть логическое объяснение… – вслух размышлял я.
– Ты не болен, – снова услышал женский голос.
– Чёрт! – Я чуть не вырвал умывальник, вцепившись в него так, что пальцы стали одного цвета с ним. – Кто ты?!
– Девушка с портрета, – вновь услышал я.
– Где ты?! Покажись! – требовал я, прикрываясь истиной: пока не увижу – не поверю. Я всё ещё стоял напротив умывальника в ванной комнате и смотрел на своё отражение в зеркале.
За моей спиной появилась она. Я задержал дыхание и медленно обернулся. Выдохнул и уставился на неё.
– Как? – Протянуть руку и коснуться её я не рискнул. – Что за шутки?!
– Откуда ты меня знаешь? – тем же спокойным голосом спросила она, проигнорировав мои вопросы.
Это была девушка с портрета. Она, только волосы у неё цвета корицы. Тот же взгляд с презрением. Та же ухмылка на губах. И та же родинка справа под губой. Молодая. Красивая, так бы я подумал, встретившись с ней. Девушка с портрета, на котором была чёрная лента.
– Я тебя не знаю! – прорычал ей в ответ. – Что за дикие шутки?!
– И многим незнакомым барышням ты носишь цветы на могилу? – язвительно продолжала допрос она.
– Я даже имени твоего не знаю! – продолжал стоять на своём я.
– Маргарита. Так меня звали при жизни.
– Так… ты умерла?..
Всё же нужно было уточнить, чтобы убедиться в своём окончательном диагнозе: сошёл с ума, поехала крыша, спятил.
– Умерла, – подтвердила она. – А тебя как зовут?
– Артур.
– Ответь мне, Ар-р-ртурчик, многим незнакомым девушкам ты носишь цветы на могилу? – повторила свой вопрос она.
У меня глаз задёргался, когда она протянула моё имя.
– Мне снилась могила, – признался я, – не давала покоя. Я отыскал её. Цветы – это плата за то, что потревожил… тебя.