– А ты мне расскажешь о тех местах, где побывала?
– О, я думаю, тебе будет скучно. Но я расскажу тебе разные истории. Как тебе такая идея?
Эти рассказы будут содержать отдельные крупицы правды о ее жизни – но только те, что подходили для ушей десятилетнего ребенка. Хотя она могла бы рассказать и о вечерах, наполненных вином и остроумием, а также о доме, где обои с позолотой, а вся мебель красная. Могла бы рассказать и о женщинах, у которых множество поклонников и которые, однако же, не могут выбрать одного-единственного.
Ей ужасно не хотелось лгать Мэгги, рассказывая о своей жизни, но рассказать девочке правду она никак не могла. И, конечно же, ей следовало скрывать свои чувства – беседуя с Мэгги, она должна была казаться спокойной и вполне уверенной в себе. А если ей удастся найти украденные монеты, если она сможет потребовать награду в пять тысяч фунтов… О, тогда она больше ни о чем не будет жалеть.
Ее лондонская жизнь хорошо оплачивалась, но этих денег хватило бы только на побег. Впрочем, теперь ее дом в Мэйфере опустел, она продала почти все, обратив вещи в деньги, которые, в свою очередь, пошли на взятки. В Строфилд она вернулась с несколькими сундуками вещей – их было ненамного больше того, что она десять лет назад увезла в Лондон – восемнадцатилетняя грешница, едва вступившая в пору женственности и увековеченная на полотнах Эдварда Селвина…
Тяжело вздохнув, чувствуя давно знакомую тяжесть на сердце, Шарлотта проговорила:
– Что ж, мне пора идти. Нужно проверить, как идет подготовка к обеду. К тому же… Полагаю, твой дедушка вернется домой усталый и печальный… Так что надо хотя бы покормить его как следует, правда? – Встав с кровати, Шарлотта присела на корточки рядом с девочкой. Откинув назад волосы, упавшие Мэгги на лицо, она спросила: – Ты со мной согласна?
Мэгги нахмурилась, потом кивнула.
– Тетя Шарлотта, а можно мне взять с собой вниз Капитана? – спросила она.
– Но его ведь обычно не пускают в столовую, не так ли? Так что лучше не надо. Но он может подождать в коридоре, за дверью. Приятно сознавать, что старый друг поблизости, правда? – добавила Шарлотта с улыбкой.
Мэгги ответила подобием улыбки, и ее тетя тотчас же вышла из комнаты.
Бенедикт Фрост стоял на пороге гостевой спальни, и нерешительное выражение его лица являло разительный контраст с военной формой.
– Мисс Перри… – пробормотал он.
– Да-да… – Шарлотта подошла к нему. – Мистер Фрост, чем я могу вам помочь?
Понизив голос до шепота, гость проговорил:
– Прошу вас, поверьте, у меня нет намерения за вами шпионить. Я всего лишь… не хочу ляпнуть что-нибудь невпопад. Поэтому у меня к вам вопрос.
Шарлотта насторожилась. По спине ее пробежал холодок.
– Я вас слушаю, – ответила она так же тихо.
– Скажите, мисс Мэгги знает, что вы – ее мать? – Бенедикт не жалел, что задал такой вопрос, хотя он подозревал, что это разрушит приятную непринужденность их общения.
И в тот же миг Шарлотта судорожно вцепилась в рукав гостя и, втолкнув его в комнату, тотчас закрыла за собой дверь.
– Нет, Мэгги не знает и не должна узнать, – прошептала она. – Но как вы… Как вы догадались?
Бенедикт не мог бы сказать, как именно он догадался. Возвращаясь в свою комнату после того, как Шарлотта вошла в комнату Мэгги, он услышал, как она разговаривала с девочкой, услышал, что ее голос стал другим – словно что-то задело струну, ведущую прямиком к ее сердцу. И точно так же изменился ее голос, когда она до этого заговорила о своей «племяннице».
– Я по вашему голосу понял, как сильно вы ее любите, – попытался объяснить Бенедикт. – Но дело не только в любви к этой девочке. Видите ли, в вашем голосе – такая глубокая боль, что ее, казалось, ничем невозможно утолить.
Судорожно сглотнув, Шарлотта проговорила:
– Если она услышит в моем голосе любовь, в этом не будет ничего плохого. Но она не должна узнать остальное. Если Мэгги считается ребенком моей сестры, которая была замужем, то она – законнорожденная. И тогда ей в жизни будет легче.
– А вам? – Бенедикту хотелось взять ее руку в свои, но он сдержался.
– Самое большее, что я могу сделать для своей дочери, – это быть ее тетей, – ответила Шарлотта, и слова ее были полны грусти… и решимости.
Протянувшись к ней, Бенедикт коснулся ее руки.
– Мисс Перри, вы очень храбрая, – пробормотал он.
– Мне пришлось стать такой, мистер Фрост, – ответила Шарлотта. Их руки на мгновение соединились. – И вам тоже пришлось стать таким же.
Через несколько секунд Шарлотта вышла из комнаты.
– Надеюсь, ваша поездка в Чешир не причинила вам неудобств. Я вызвал вас сюда как почитатель вашего таланта. – Маркиз Рэндольф, сидевший за письменным столом, откинулся на спинку стула и посмотрел на гостя из-под полуопущенных век.
– Да, милорд, – пробормотал Эдвард Селвин. – То есть… Я имею в виду, что нет, милорд. Никаких неудобств. Это большая честь для меня. – Такая честь, что он едва сознавал, что говорил.
Поместье Рэндольфа в Чешире казалось Эдварду воплощением роскоши. Если в его доме в Строфилде полы были из дерева или сланца, то здесь они были мраморные. Его стены были отделаны резными деревянными панелями или оклеены обоями, а у Рэндольфа дымоходы были мраморные, а стены декорированы расписными шелками. Но больше всего радовало то, что на почетном месте, на стене, у которой стоял письменный стол маркиза, висела одна из его, Эдварда, картин. Написанная маслом и навеянная произведениями Боттичелли, картина эта представляла Венеру, выходящую из морских волн. То была одна из его ранних работ, но по-прежнему – самая любимая.
– Милорд, это огромная честь для меня, что вы обратили внимание на мое искусство, – продолжал Эдвард, стараясь говорить одновременно и уважительно, и уверенно. – Для меня было бы большим удовольствием написать ваш портрет.
Рэндольф был сказочно богат, и он, несомненно, обладал огромным влиянием. Маркиз мог бы, наконец, взять Эдварда под покровительство, которого ему давно не хватало. И тогда он стал бы вторым Гейнсборо, вторым Лоренсом…
– Портрет – не совсем то, о чем я думал. – На письменном столе маркиза стоял графин с бренди, а рядом – два стакана. Рэндольф налил щедрую порцию в каждый из стаканов и протянул один Эдварду. – Я подумывал о выставке ваших работ. О большой выставке.
Запах бренди ударил Эдварду в нос. Он прибыл всего час назад и надеялся на обед или хотя бы легкую закуску. Для бренди было, конечно, слишком рано. Но у маркизов свои представления о том, что и когда положено. Эдвард сделал небольшой глоток и пробормотал:
– Превосходное бренди. И прекрасная идея… насчет выставки. Я знаю одну галерею в Лондоне, которая бы…
– Я еще не определился с местом, – перебил маркиз. – Но, скорее всего, это будет… не в Лондоне.
Эдвард в недоумении заморгал.
– Э-э… Но ведь Королевская академия художеств проводит выставки именно в Лондоне. Если стоит задача… – он кашлянул, – продвигать творчество художника, то логичнее всего было бы…
– Да-да, хорошо. – Рэндольф скрестил руки на груди. Заметив, что тот не притронулся к бренди, Эдвард поставил свой стакан на стол. – Честно говоря, мне нужна информация… о вашей модели, – добавил маркиз.
Эдвард почему-то поднял глаза и посмотреть на картину за его спиной. На темноволосую Венеру. Прямые пряди ее волос ниспадали водопадом на обнаженное тело, прикрывая его – и в то же время как бы открывая. А ее единственной «одеждой» было ожерелье из бриллиантов и изумрудов.
– Если вы сообщите то, что мне нужно, – добавил Рэндольф, – тогда я позабочусь о вашей выставке.
Эдвард колебался. С тех пор как он восемь лет назад женился на дочери графа, он привык иметь кое-какие секреты. Впрочем, секрет был только один.
Тут Рэндольф наконец-то поднял свой стакан и проговорил:
– Независимо от того, где состоится эта выставка, я обещаю: результат пойдет вам на пользу.
«Новый Лоренс… Новый Тернер… Так же хорош, как Гейнсборо…» – промелькнуло у Эдварда.
Снова взяв свой стакан, он чокнулся с хозяином поместья и спросил:
– Что вас интересует, милорд?
Глава 5
Во время обеда Бенедикт наконец-то познакомился как с Мэгги, так и с миссис Перри. Войдя в столовую, он поклонился внучке викария как взрослой женщине. Он помнил, что его сестре Джорджетте в детстве очень нравилось, когда с ней обращались как со взрослой.
– Мистер Фрост, – с улыбкой сообщила Мэгги, – я делаю вам мой самый лучший реверанс.
– Не сомневаюсь в этом. – Бенедикт тоже улыбнулся. Услышав чьи-то шаги, он повернулся к двери.
– А… слепой путешественник… – послышался незнакомый женский голос. – Мистер Фрост, добро пожаловать в дом моего мужа викария. И знаете… Обычное приветствие не даст вам почувствовать себя желанным гостем, ведь вы нас не видите. Может, нам стоит пожать друг другу руку?
– Да, если желаете. – Бенедикт протянул руку. – Хотя мне вполне достаточно ваших приветственных слов.
Зная, что жена викария посвятила жизнь ученым занятиям, Бенедикт ожидал встретить эфемерное создание с мечтательным голосом. Но оказалось, что у матери Шарлотты весьма решительный тон… и на удивление крепкое рукопожатие.
– А теперь все садитесь, – распорядилась миссис Перри. – Фрост, вытяните левую руку, и вы схватитесь за спинку стула. Вот так, правильно. Теперь мы можем начать трапезу. Поскольку все уже готово, нет причин дожидаться викария.
Бенедикт полагал, что человек, ушедший поддержать умирающую служанку в последние мгновения ее жизни, заслуживал хотя бы того, чтобы дома его ждал горячий обед и сочувствие родных. Но он не стал перечить хозяйке. Отыскав стул, он уселся за обеденный стол. Последовавшее затем шарканье и скрип стульев свидетельствовали о том, что его сотрапезницы также заняли свои места. Он догадывался, что Шарлотта и Мэгги сидели напротив него, а хозяйка – в торце стола.
Обед был сервирован на обычный французский манер, когда все блюда сразу выставляют на стол. Бенедикт уловил аромат жареной говядины и каких-то овощей в пряном маслянистом соусе.
– Мистер Фрост, – сказала Шарлотта, – описать вам расположение блюд по сторонам света?
Не удержавшись от улыбки, он спросил:
– А вы помните, в какой стороне север?
– О боже, для человека, у которого в голове пусто, это слишком сложно. Что, если я опишу вам стол как циферблат часов? – Бенедикт молча кивнул, и Шарлотта продолжала: – На девяти часах от вас стоит баранина, на трех часах – рыба.
Затем она объяснила расположение овощей, и Бенедикт довольно неплохо справился, накладывая еду на свою тарелку так же, как это делали другие. Один раз он промахнулся мимо блюда с горошком и царапнул вилкой по столу, но кто-то, ни слова не говоря, просто пододвинул горошек поближе.
Все блюда были простыми, но хорошо приготовленными, так что он был вполне доволен. К тому же о нем здесь заботились… А вот на борту корабля… О, там все по-другому.
Когда Бенедикт съел примерно половину всего, что положил себе на тарелку, открылась входная дверь. А затем последовала обычная возня – шорох одежды и шарканье подошв. Потом вдруг послышался какой-то стук – словно передвигали мебель. После чего – негромкий разговор. И входная дверь закрылась.
Через несколько секунд послышались шаги преподобного Джона Перри, а затем – его голос.
– О, вы сели за стол без меня! – воскликнул викарий.
– Но ведь все было горячим, – отозвалась его жена. – Я уверена, ты бы не хотел, чтобы труд кухарки пропал даром.
– Да-да, конечно, – пробормотал мистер Перри. – Фрост, слуга доставил из «Свиньи и пледа» ваш сундук.
Так вот что означал тот стук… Бенедикт кивнул и поблагодарил. Потом тихо спросил:
– А как… Нэнси? – Он вдруг сообразил, что не знал ее фамилии.
– Теперь она упокоилась, бедняжка, – со вздохом ответил викарий, занимая пустой стул во главе стола. – Будут проводить расследование. Коронер созывает суд присяжных. Меня вызовут как свидетеля, – снова вздохнув, добавил преподобный.
– Дедушка, у тебя неприятности? – с тревогой в голосе спросила Мэгги. – Тебе придется опять от нас уйти?
– Это нельзя назвать неприятностями, моя девочка. Им нужна помощь, вот и все. – Викарий помолчал, собираясь с мыслями. – Однако ума не приложу, что коронер захочет у меня узнать. Ведь я просто читал молитвы… Как вы полагаете, миссис Перри, они захотят, чтобы я вспомнил, какие именно молитвы? Но я уже не помню. Был очень взволнован, как вы понимаете…
– Нет-нет, папа, – сказала Шарлотта. – Не думаю, что в данном случае это имеет значение. Главное – ты находился с ней рядом в момент ее кончины.
– Но ее руки… Поттер хотел, чтобы я скрестил ей руки на груди, как только она скончалась. Имеет ли это значение? Я колебался, хотя мне, наверное, не следовало медлить. Но потом я, конечно, сделал все так, как хотел Поттер.
– Нужно будет сообщить ее родным, – сказала миссис Перри.
– У нее нет родных, – ответил викарий. – Она осиротела три года назад. И тогда же стала служанкой на постоялом дворе.
– Строфилд – вот ее семья, – тихо произнесла Шарлотта. – Постоянным посетителям «Свиньи и пледа» будет ее очень недоставать.
– Вероятно, один из них и совершил это… деяние, – пробормотал викарий. – Ужасное деяние. Нэнси мало что могла об этом рассказать. Она очень ослабела… и словно потеряла рассудок. Говорила что-то, но я не мог понять, что именно.
Бенедикту хотелось спросить, понял ли викарий хоть что-то из слов девушки, но он решил, что сейчас не следовало задавать такой вопрос.
– Жаль, что я не пошла с тобой, – заявила миссис Перри. – Возможно, я что-нибудь поняла бы.
– Может, и так, – согласился викарий. – Но я разобрал только отдельные слова. Она несколько раз повторила «кошачьи глаза» и «накидка». И все время дрожала. Вероятно, от холода. Ведь тепло жизни покидало ее… – со вздохом добавил викарий.
– Папа, поешь, – вмешалась Шарлотта. – Ты, должно быть, проголодался. Давайте обсудим все это позже.
– А разве нам нужно это обсуждать? – пробормотал викарий.
– Нет, конечно, если ты не хочешь. – Шарлотта немного помолчала, потом вновь заговорила, и в голосе ее тотчас появилась какая-то особенная теплота. – Мэгги, дорогая, положить тебе горошка или картошки?
– Я хочу погладить Капитана, – пробормотала девочка.
Бенедикт догадался, что это – та самая любимая старая гончая.
– После обеда, дорогая, – ответила Шарлотта.
Мэгги молчала, но Бенедикт не слышал скрипа стула, из чего заключил, что девочка осталась за столом. Возможно, даже ела. Казалось, Мэгги была очень послушной и не возражала, когда за ней кто-то присматривал. Впрочем, Бенедикт бы не удивился, если бы девочка проводила больше времени со слугами, чем с родственниками. Ведь ее дед был постоянно чем-то озабочен, а бабушку больше интересовало прошлое, а не настоящее. У него в детстве было почти так же. Повсюду – книги, которые, казалось, смеялись над ним из-за того, что ему никак не удавалось разобрать, что же в них написано, хотя читать-то он вроде бы умел… И Бенедикт часто убегал на кухню, где все было понятно и где было гораздо веселее.
Но потом, оказавшись на борту корабля, он первое время тосковал по дому – хотя, конечно, не в том смысле, что ему хотелось вернуться к «книжной» жизни в доме родителей. Нет, он тосковал по месту, где мог чувствовать себя непринужденно, где слышалось уютное звяканье горшков и где звучали хорошо знакомые голоса. Иногда его просили подать или принести, а потом хвалили за хорошо выполненную работу, которую он не должен был делать.
В детстве та старая кухня олицетворяла его мальчишеские представления о доме, но это был единственный дом в его жизни. А вот будет ли у него когда-нибудь другой дом – этого Бенедикт не знал.
– Мистер Фрост… – Голос жены викария прервал ее мысли. – Мистер Фрост, ваш друг сообщил в письме, что вы написали книгу. О чем же она?