– Ммм. А ты как думаешь?
– Я позвонила гадалке, она свободна в субботу. Давай пока смотаемся в деревню? До субботы ещё четыре дня.
– Хорошо. Как поедем?
– Я попрошу Даниила.
– Ооо?! – завистливо-вопросительно воскликнула Тома, – выкладывай!
– Да нечего выкладывать, – с удовольствием застеснялась Света, – Познакомились в спортивном клубе. Сама скоро увидишь, – и Тома ясно услышала и представила Светину сияющую улыбку.
Даниил был парень в самом соку, что называется «на выданье». Пора бы уже, по всем законам жанра, и жену, и детей. Но затянулось мальчишеское одиночество человека, который может без оглядки на чье-то мнение общаться, с кем пожелает, делать, что хочет и когда захочет. В каждом дамском взгляде в свою сторону он улавливал женскую надежду на брак. Это его разочаровывало, а временами даже бесило. Частенько, он придумывал для своих пассий особое тестирование, оценивал внешние данные по воображаемой десятибалльной шкале. Спорт, деловые переговоры, езда на любимом авто и периодические пост-бизнес-сделочные гуляния – это всё была его стихия, которую, он был уверен, мог легко разрушить супружеский тайфун.
Вот уже полгода как Даниил не заводил отношений. Его девушку Жанну обнаружили мертвой в капсуле омоложения в спа-центре «Венера», который обслуживал своих гостей на первом этаже дома, где жила семья Булкиных. Глаза её были открыты в жутком испуге, рот искривлён, и руки были у горла, как будто она задыхалась.
Даню секунду покоробило, когда забирал Светлану, Тому и Петю из этого самого дома. Но он не был суеверен.
Тридцатое октября 2017. Деревня. Бабки
Доехали и нашли дом старух Егоровых без приключений.
– Нам нужна Егорова Дарья Михайловна, – бодро констатировала Света, глядя на пенсионерку.
– Проходите, хорошие, Дарьи Михайловны, правда, здесь больше нет, – бабуля развернулась, приглашая войти.
– Как здесь нет? Она переехала? – две женщины и ребенок продолжали стоять на пороге.
– Переехала… скорее перешла… – тихо прошамкала старушка, медленно углубляясь в помещение.
– Ой. Как жаль. Как же так… Ведь мне сказали, что недавно… Послушайте, а куда переехала? Далеко? – Света закусила нижнюю губу, всё еще не решаясь войти.
– Заходите, дверь прикройте, а то сквозит, чай не лето уже.
Света и Тома переглянулись, и все вошли, прикрыв за собой дверь. Пете сразу не понравился этот запах. Когда ему сказали, что они едут к бабушке, в голове его живенько сформировались ассоциации из благоухания сдобных душистых пирожков с вишнями, дорогих шоколадных конфет в золотых обертках в сказочной хрустальной вазочке, апельсиновых парфюмов в ванной комнате. А в этой хижине, похоже, и вовсе не было ванной комнаты. И потом, Петя не понял, почему обещали ехать к бабушке, а приехали в деревню к дедушке, но спрашивать не стал.
Светлана застыла. Вот он, душок старости, на который наслоилось множество чужих, приходящих запахов людей, которые затоптали этот половичок и залоснили эти кресла, и расшатали эти табуретки. В дальнем углу на стене висели одна над другой две иконки разных стилей, времен и размеров в обрамлении маленьких гардин, под нижней иконой висела зажженная золоченая лампадка и немного коптила. В этом же углу под иконами стоял грубый деревянный комод, укрытый древним, чуть пожелтевшим от времени кружевом, на котором, в милом старческом беспорядке, лежала тонкая стопочка исписанных листочков, замасленные вырезки из старых газет, календарей и журналов, спички, оранжевые церковные тонкие свечки, стояла мелкая вазочка с квадратными печеньками и леденцами.
Старушка села в жесткое низенькое креслице, укрытое синеватым пледом с симметричными узорами, недалеко от комода.
– Дарья Михална уходит скоро, который день уж пошёл, – бабка то ли кашлянула, то ли крякнула – после определённого возраста всё больше странных звуков мы начинаем издавать. Света сначала не поняла.
– Да вы говорите. Я вижу, малому нездоровится. Рассказывайте. Я Ульяна Михална, сестра ёйная, можно звать баба Уля.
Света немного подумала, бегло осмотрела портреты под потолком и занавешенное зеркало.
– Извините, пожалуйста, мы не знали, что у вас горе, простите сто раз, даже не…
– Да что уж. Пожила Дарья полезно, ушла мирно. Вы про себя-то говорите. Надобно заботиться о живых. Дарья себя в обиду не даст.
Света посмотрела на Тому. Тома, тихо выдохнув, решительно сказала скороговоркой: «С прошлого ноября у сына что-то со здоровьем, быстро утомляется, никаких болезней врачи не нашли, в школу ходить не можем, пару часов посидит и начинает сознание терять, или вдруг, ноги ватными становятся, всё это бессистемно, то болеет, то вдруг выздоравливает ненадолго…»
К горлу подступал комок, и Тома не могла продолжать. Как-то неправильно было всё это говорить при Пете. Она замолчала, опустила глаза и обняла сына. Петрушу будоражили непривычные запахи. Маленькие запылённые окна с парочкой дохлых мух на неумело перекрашенных подоконниках, полутемное помещение и это сморщенное существо напротив, с потемневшими ладонями и потрескавшимися пальцами, говорящее странные вещи… Казалось, сердце кололось в голове, ему хотелось убежать, и он со всей силы прижался к матери. Лампадка погасла. Ульяна Михайловна взяла из-под кресла корзинку, вытащила спутанный моток шерсти и спицы. Глубоко посаженные глаза не по-старчески озорно посмотрели на Петрушу.
– Ну-ка, Володя, подсоби, распутай, в клубочек скатай. Умеешь? Али мал ишшо?
Тома, выпустила Петю из своих объятий и немного подтолкнула в спину.
– Давай, сына, скатаем клубочек. Только он не Володя, он Петр, – уточнила она, обращаясь к бабульке. Тоже мне, прорицательница, хотела угадать, да промазала.
Петя совсем не соображал, что от него хотят, но, перебирая вспотевшими ручонками, волнуясь, стал скатывать клубок. Баба Уля держала у себя в руках другой конец нити. Тома молча смотрела на его неуклюжие движения. А Светлана, продолжая сидеть, стала рассматривать дом и его обитательницу.
Классическая старуха, таких нынче не делают. Седые, с редкой чернью густые волосы, лоснились, очень гладко зачесанные назад в аккуратную гульку под красивый костяной серебристо-белый гребень. Лукавые, проникающие глаза, не смотрящие в упор, а только поглядывающие. Худое, в глубоких морщинах лицо, уже давно не понять, была ли в молодости красива. Хатка состояла из предбанника, переходящего в основное помещение и, очевидно, одной спальни. Проём в спальню был плотно зашторен. Скрипучий деревянный пол и выбеленные стены, по углам под низким потолком можно было разглядеть трещинки и редкие паутинки. Бесконечно уставший выдох был в этом доме, будто он утомлён жизнью, будто ему уже хотелось принять этих паучков, и эту пыль, а низкие окна просились в землю.
«Что я здесь делаю? В салоне полно работы. Даня ждёт в машине. Могли бы сейчас сидеть в кафе, держаться мизинчиками, вдыхая ароматы кофе и ванили. Вожусь с чужими больными детьми…»
Бабка протянула Свете другие нитки. Света взяла. Ульяна с интересом на неё посмотрела.
– Мош и ты клубочек смотаешь, подсобишь мне?
Светлана немного иронично улыбнулась и стала мотать, через пару секунд нить порвалась.
– Синтетика, – печально вздохнула Ульяна, забирая нитки обратно, – а раньше я котов вычесывала, такие с них жалетки тёпленькие, – и бабулька опустила глаза вниз, о чем-то задумавшись.
Свете уже очень не терпелось уйти. Ульяна кашлянула.
– Ну хватить. Давай-ка мне, чего намотал, а я тебе носочки свяжу. Или шапочку. Чего хочешь?
Молчание. Петя смотрел исподлобья и общаться не желал. Тома жестко посмотрела на старушку.
– Вы нам можете помочь, вы… видите, что с ним? Ну хоть что-то мне можно узнать? – она уже чувствовала, что приехали они зря, ей было стыдно за отнятое у подруги и ее парня время, ей было жаль Петю.
Ульяна Михайловна, наклонив голову набок, положила клубочек в корзинку и, глядя на потухшую лампадку, обратилась в никуда.
– Матрёна Михайловна, сестра наша, спит, но проснётся, станет вязать. Через две недели заезжайте, – она посмотрела в глаза Свете, – погань гнать надобно.
– Какую погань? Его сглазили? Прокляли? – вскрикнула Тома, а Света испуганно взглянула на бабку.
– Гнать! – категорически заявила Ульяна и замолчала, разглядывая спицы, давая понять, что больше объяснять она не намерена.
– Вот, хорошие мои, Дарью Михалну помяните, царствие ей небесное, сильна была… – Ульяна Михайловна протянула горсть конфет и печенье, провожая гостей. Петя оживился: хоть что-то было не так плохо.
– Через две недели заезжайте, заберёте вязание… Нет, денег не надо, – открывая хлипкую дверь посетителям, объясняла баба Уля.
Ульяна стояла на пороге и смотрела вслед уходящим гостям. Из спальни, держась за бока, приковыляла Матрёна и стала рядом.
– Бедная, жаль её. Чую, что Анна приберёт в ноябре, вот что странно мне: почему – не вижу.
– А вторую не жаль?
– Нет. Вторую – нет.
Жители деревни знали, что Дарья, Ульяна и Матрёна Егоровы были сёстры погодки. Отца они не помнили, а мать умерла в тысяча девятьсот тридцать третьем году от туберкулёза. Держались они всегда вместе, в деревне поселились в конце войны в заброшенной хатке. Замуж ни одна из них не вышла – не за кого было. А вот в кругах Основных, на далёкой умирающей Бетельгейзе их знали как Наблюдателей.
***
– Кого гнать? Как гнать? – в машине Тома дала волю эмоциям – просто время потратили! Инфернальные бабки, воображают себе неведомо что! А этот тяжелый дух! Петруша чуть сознание не потерял! Они вообще дом проветривают? Людям только подавай колдунов да ведьм. И мы туда же, а ведь образованные! – слёзы стояли у Томы в глазах.
– Образованные, но отчаявшиеся, – сказала Света – послушай, она сказала, что-то свяжет для него, возможно, она имела в виду какой-то предмет от сглаза?
Дальше ехали тихо. Каждый думал о своём. Присутствие Светы и Дани вдруг стало для Томы неприятным, хоть она и понимала, что они помогают. «Почему бабка так пристально смотрела на Свету? Света позавидовала её сыну? Он ведь и красивенький, и умный, и был крепыш. Да нет, не может быть! А, собственно, почему нет? Ей тридцать, своих нет…»
Петя размышлял вслух.
– Почему старые люди такие некрасивые? Мне там было страшно, зачем такие портреты в рамках? И никто не улыбается. Печенье воняет.
– Это ладан, Петруша.
– Мне не нравится, у Люды пахнет апельсином. Вот было бы хорошо, если бы все старые люди носили цветные весёлые маски, как на карнавале!
– Мы все носим маски, и только к старости их срываем, – медленно произнесла Света, со вздохом глядя на проносящиеся мимо осенние лесопосадки и поля.
Начало ноября 2017. Москва. Гадалка Анфиса
Через несколько дней Тома и Света шли в дом, напротив Томиного, к гадалке Анфисе.
– С бабкой не задалось, пусть получится с гадалкой.
– Я не знаю, Свет, мне хватило. Не знаю, зачем туда иду. Петю я обидела и напугала, старухи эти… Неизвестно, что гадалка наплетёт… И дорого.
– Тома, прекрати. Будем надеяться на лучшее.
Анфиса Сергеевна потеряла подростка-сына, осталась брошенной мужем, регулярно оплачивала рекламу в газете о том, что она «потомственная ведунья и маг». Окна в главной, как она её называла, приёмной комнате были гламурно и таинственно фиолетово зашторены, на искусственном камине стояло качественное чучело совы, канделябр под старину, вазы с высушенными цветами и много симпатичных, загадочных статуэток и мелочей, создающих необходимый антураж. Колдунья принимала клиентов шесть дней в неделю, прерываясь на один законный выходной. Её пухлые руки украшало множество разномастных золотых браслетов, а на белой шее красовалась чёрная бархатка с золотым крестиком. С широкими острыми скулами, длинным прямым носом и узкими губами, на первый взгляд её лицо было отталкивающим. Но Анфиса обладала проницательным взглядом ярко-голубых, почти прозрачных глаз и кошачьим голосом, она умела заставить себя слушать, и клиент очень скоро начинал ей доверяться.
Принимала она под запись. В субботу днем была записана Тамара Булкина, вот её телефон и адрес. Когда в дверь позвонили, Анфиса открыла первую дверь, посмотрела в глазок второй двери, опустила цепь и щелкнула двумя замками. Сейчас не средневековье, но зложелателей у гадалок всегда хватало.
– Анька, давай в свою комнату, сядь за уроки и не высовывайся, – нагрубила Анфиса дочери и настроилась на работу.
– Проходите, одежду вешайте здесь, садитесь за стол, ничего не говорите, – проинструктировала она женщин.
За большим круглым столом она села напротив и произнесла, глядя на Тамару:
– Я вижу твоё горе. Он может поправиться. Ты должна оставить мне его фотографию. И мои услуги дорого стоят.
Огорошив Тому этой тирадой, Анфиса смотрела на её реакцию. Увидев, что женщина созрела, она продолжала, периодически прикрывая глаза, совершая манипуляции звенящими от золота запястьями.
– Тебе позавидовали. Человек из твоего окружения. Мне пока трудно сказать, кто. Его нужно очистить, иначе он может умереть.
Оставив нокаутированных посетительниц, Анфиса Сергеевна вышла из комнаты и вернулась с двумя бумажными свитками. Один она протянула Томе.
– Эту молитву ты прочтешь сегодня на ночь, потом сожжешь, часть пепла растворишь в воде и используешь эту воду для приготовления чая. Дашь выпить чай всем, кто вхож в твой дом. Тот, кто навредил твоему сыну, почувствует себя очень плохо, тем самым себя обнаружив. Всё. Потом запишешься ко мне на следующий приём.
– А ты, хотела бы ты узнать свою судьбу? – обратилась она к Светлане.
– Я за компанию пришла.
– Всего пятьдесят долларов.
– Ну и что там с моей судьбой? –Свете стало любопытно и, услышав, как ведунья всё четко объяснила насчет Петруши, она прониклась уважением.
– Я, если честно, в это всё не верю, но я думаю, вы хороший психолог, – она заулыбалась и стала вытаскивать деньги из сумочки.
– Ухажер у тебя есть. Надёжный. У тебя будет двое детей – девочка и мальчик. Но, помни, что жизнь – это не только работа, своё счастье нужно хватать быстрее, иначе перехватят другие. Вижу, что всё у тебя сложится… Могу ускорить. Записать тебя на приём через четыре дня?
Тома и Света вышли, не то, чтобы радостные, но полные надежд. Светлана услышала то, что ей было так важно, она боялась заводить детей, не признаваясь в этом даже Томе. И уже по-другому смотрела на Даню, с надеждой и страхом одновременно.
Тома тоже шла окрылённая. Её поразило и напугало, что женщина раскрыла её горе и всё объяснила, а главное, сказала, что делать.
Ноябрь 2017. Москва
Прошло сорок дней со смерти Альберта.
Однажды поэт решил, что «у природы нет плохой погоды». Чушь. Есть. Ноябрь выдался мерзкий. Скукожившись, прикрывая лицо сломанным зонтом, Тома спешила домой. Оставив Петрушу у матери, она хотела спокойно собрать вещи. Тамара неловко пыталась обходить лужи, чувствовала, что ноги и плащ сзади все покрыты грязными кляксами и разводами, не видела ничего, кроме серого асфальта. Небо, земля, дома – всё слилось в единую черно-серо-бурую массу, разрезаемую поперек светом фар нервных машин. Руки её уже окоченели, со всей силы пытаясь удержать многострадальный зонт: резкие порывы ветра то и дело выворачивали его наизнанку.
Наконец-то попав домой, она бросила плащ и зонт на пол в сумрачной прихожей. Замерзшая, мокрая, обессилевшая, она прислонилась спиной к стене и села на пол. В квартире было тихо, временами глухо всплывали какие-то шумы соседних квартир и подъездных площадок, было слышно размеренное тиканье настенных часов. Обняв озябшие коленки в испачканном капроне, она заплакала.