– Привлекательность никак не связана с качеством выполнения обязанностей директора школы. Кроме того, как одиннадцатилетний ты еще не в состоянии оценивать привлекательность женщин средних лет. Едва ли ты стал бы представлять директора в роли своей потенциальной спутницы.
– Бр-р-р-р, – вздрогнул Хадсон. – Пакость какая.
– А тебя в школе как называли? – спросила у меня Рози.
– Дейта, – ответил я. – Как андроида из «Стартрека». – Чтобы усилить впечатление, я воспроизвел одну из его фраз: – «Я помню все факты, которые мною восприняты, сэр».
Я видел и слышал, как ребята смеются – вероятно, не вместе со мной, а надо мной. Но это было лучше, чем когда тебе вообще нечего сказать.
Хадсон, будучи ребенком, тоже засмеялся. Рози воспользовалась тем, что он несколько снизил уровень самозащиты.
– А как насчет тебя? – спросила она.
– Нам не разрешают давать клички. Считается, что это травля.
– Я не собираюсь об этом сообщать в школу, – заверила его Рози. – Если только ты сам не хочешь, чтобы я это сделала.
– Обещаешь?
– Обещаю.
– Наш Глист, – тихо пробормотал Хадсон. – Все меня зовут «наш Глист». Кроме Бланш. Прошу прощения, можно мне уже выйти из-за стола?
Мы приехали на семинар по аутизму пораньше, чтобы я мог познакомить Рози с Джулией: я знал, что Рози считает неструктурированную беседу вполне корректным методом исследования. Джулия заметила наше прибытие и поспешила перехватить нас.
Прежде чем я смог приступить к вопросам, касающимся темы вечера, она осведомилась у меня:
– Вы как, еще поддерживаете связь с Джином?
– Нет. Мы больше не друзья.
Разрыв с Джином произошел в Нью-Йорке, где он проводил годичный академический отпуск после того, как стал жить отдельно от своей жены Клодии. В течение этого года он завязал романтические отношения с американской социальной работницей по имени Лидия.
Они пригласили Рози и меня выпить с ними, но Рози отказалась под тем предлогом, что ей необходимо вымыть голову. Мытье головы являлось стандартным поводом для того, чтобы избегать Джина, которого она считала свиньей и женоненавистником.
– Она упускает отличное шампанское, – заявил Джин, когда я прибыл в его квартиру. – Мы с Лидией хотим сделать небольшое объявление. Давай, Лидия.
– Джин собирается обратно в Австралию и предложил мне поехать с ним. Я согласилась.
– Вы уже изучили вопрос с визами? – спросил я.
– Да, – ответил Джин. – Может быть, Лидия неясно выразилась: тут не должно быть никаких проблем. Она едет туда как моя спутница – спутница жизни.
Я ощутил потрясение. И сильнейшее разочарование. Это объявление, по сути, окончательно сокрушило возможность примирения двух моих ближайших друзей. Я приватно (и публично – в нашей мужской группе) призывал его рассмотреть такой вариант. Лидия обычно казалась вполне приятным человеком, но Джин, судя по всему, не был с ней счастливее, чем с Клодией.
– И есть полная уверенность? – спросил я.
Джин улыбнулся:
– Вот почему Дон – мой самый дорогой друг. Не боится меня испытывать – и, смею тебя уверить, делает это усердно и неутомимо. Однако мой ответ не изменился ни на йоту.
Он поднял свой бокал, как бы предлагая тост.
– По-моему, вопрос был и ко мне тоже, – заметила Лидия, ошибочно, но кстати. – У меня были кое-какие моменты, когда я сомневалась. В прошлом Джин совершал ошибки. Но он во всем мне чистосердечно признался и теперь начинает жизнь заново.
– Полное чистосердечное признание? – повторил я. – Невероятно.
– Он обо всем мне рассказал.
– В том числе и о карте?
Лидия покосилась на Джина. Несмотря на свою некомпетентность по части интерпретации человеческой мимики, я немедленно расшифровал выражение ее лица: «О какой карте?» Лидия подтвердила мой вывод, произнеся:
– О какой… – тут повисла неестественно долгая пауза, – карте?
Джин медлил с ответом, и Лидия посмотрела на меня:
– Расскажите мне, Дон.
– Да господи, – произнес Джин. – Ты же знаешь, считалось, что у нас с Клодией брак без обязательств. Я играл в такую игру – вел учет женщин, с которыми я… был. По их гражданству или национальности.
– Ты втыкал булавки в карту, – заключила Лидия. – Верно ведь? И она у тебя висела где-то на виду. В твоем кабинете. Я угадала?
Это убедительно показывало, как хорошо она понимает Джина. В других обстоятельствах подобное высказывание могло бы укрепить их отношения. Но было вполне очевидно, что Лидия недовольна.
По счастью (как мне тогда казалось), я имел возможность компенсировать причиненный ущерб. В свое время Джин признался нашей мужской группе, что вся история его романтических похождений – сфабрикована.
– Он просто хотел произвести впечатление, – пояснил я. – На самом деле у него был секс только с пятью женщинами кроме Клодии. – Тут я осознал, что моя информация уже несколько устарела. – И очевидно, кроме вас.
– Не верю я вам, – отозвалась Лидия.
Обдумывая ее ответ, который показался мне довольно неподобающим и даже агрессивным, я вдруг испытал своего рода озарение. Я ведь и сам себе не верил. Когда-то я поверил Джину, поскольку это автоматическая реакция, когда друг сообщает тебе о чем-то. Но теперь я осознал, что его история до смехотворности маловероятна, если учесть колоссальный объем фактических данных, свидетельствующих о противоположном: в частности, он постоянно вел поиск представительниц других стран с целью пополнить свой список.
По наущению Джина я сообщил менее значительное число его сыну Карлу и тем самым сыграл заметную роль в спасении отношений между отцом и сыном. Теперь я в полной мере осознал произошедшее и, будучи немало потрясен, выпалил:
– Ты мне лгал. Ты мною манипулировал, чтобы убедить Карла. Потому что знал – тебе он не поверит, а мне поверит.
– Именно так, Дон, – отозвалась Лидия. – Он вам лгал. Вам, своему лучшему другу. Похоже, его дети тоже ему не доверяют. И я не доверяю.
Вероятно, Джин допил шампанское в одиночестве, поскольку я вышел вместе с Лидией.
Это событие имело для меня два серьезных последствия. Во-первых, я больше не контактировал с Джином. Во-вторых, изменилась моя позиция касательно социальных навыков. Раньше я полагал, что они не играют важной роли в жизни человека и при этом сильно переоценены обществом, однако пришлось признать, что в данном случае мое недостаточное владение ими нанесло колоссальный ущерб. Джин и Лидия по доброте душевной пригласили меня отпраздновать важный момент в их жизни. А я в ответ разрушил их отношения и помешал моему лучшему другу начать все с чистого листа.
Раньше я бы без особого беспокойства воспринял отставание Хадсона по части приобретения социальных умений, но теперь я понимал, что их нехватка может заставить его сделать что-то, чего он потом будет стыдиться. К примеру, речь могла идти о поведении, огорчающем маргинализированных учащихся.
Такое поведение могло бы даже стать причиной его гибели. Сотрудники правоохранительных органов дважды наводили на меня огнестрельное оружие: на нью-йоркской детской площадке, где меня заподозрили в том, что я педофил, и в штате Нью-Мексико, где я вышел из своей машины после того, как мне отдали приказ прижаться к обочине и остановиться (такое поведение рекомендовано в «Голой обезьяне»[5]).
Джулия не стала продолжать расспросы на тему Джина. В помещении собиралось все больше людей, главным образом взрослых. Мы оставили Хадсона с Филом, но я надеялся встретить здесь некоторых детей его возраста, чтобы провести неформальное сопоставление.
– Это собрание группы поддержки, так что в основном тут родители и опекуны, – объяснила Джулия.
Затем она с извинениями удалилась, чтобы подготовиться к выполнению своих председательских обязанностей. Впрочем, перед этим она проследила, чтобы я правильно зафиксировал ее текущую фамилию в своем телефонном списке контактов.
– После двух браков я решила вернуться к девичьей фамилии, – сообщила Джулия.
– Очень мудрый шаг, – одобрил я. – Стабильность будет сохранена независимо от того, сколько еще браков у вас будет.
– Сикора, – прочла Рози. – Откуда это?
– Я родилась в Чехословакии, – поведала Джулия. – Забавно – мне кажется, Джин считал, что это во мне самое интересное.
8
– Помни, – произнесла Рози, пока мы искали свои места, – мы тут не для того, чтобы спорить о проблемах диагностики и лечения аутизма, а для того, чтобы получить общее представление о духе этого сообщества. Говорят ли они о таких детях, как Хадсон? Получают ли эти дети пользу от терапевтических вмешательств, какими бы эти вмешательства ни были?
– Ты имеешь в виду, что мне следует уклониться от какого-либо вклада в обсуждение? А задавать вопросы можно?
– Давай просто держаться понезаметнее, – призвала Рози.
Выступающих было две. Одна – женщина приблизительно сорока лет, индекс массы тела – около двадцати четырех, стиль одежды – консервативный. Вторая – по моим оценкам, пятнадцатью годами моложе, ИМТ – около тридцати, короткие светлые волосы частично выкрашены в лиловый цвет, на черной футболке – слоган «Аутические жизни имеют значение».
Джулия представила старшую как Марго, мать девочки с аутизмом. В начале своего выступления Марго выразила солидарность с родителями детей-аутистов, находящимися в зале, и выразила сочувствие трудностям, с которыми эти родители сталкиваются, и жертвенности, на которую они себя обрекают. Она поблагодарила Джулию за использование языка, «ориентированного на человека», то есть за то, что она не назвала ее дочь «аутисткой»:
– Она – девочка с аутизмом. Но его у нее гораздо меньше, чем в самом начале.
Дочери Марго сейчас было шестнадцать. Она не сумела развить речевые навыки к ожидаемому сроку, и ей поставили диагноз незадолго до третьего дня рождения. Изучив возможности в сфере лечения, Марго и ее партнер привлекли ряд профессионалов для того, чтобы они обеспечили их ребенку интенсивную терапию. Все это казалось вполне разумным и непротиворечивым. Но у одного из присутствующих возник вопрос. Этим присутствующим оказалась Рози.
– Вы употребили слово «интенсивная». Сколько часов в неделю?
– Около двадцати пяти.
– И это в дополнение к школьным занятиям?
– Да, терапия продолжилась и после того, как она пошла в школу.
– И сколько это продолжалось?
– Она до сих пор проходит терапию. И у нее продолжается улучшение. Я еще об этом скажу, но она сейчас в обычной школе, у нее друзья. Да, это требует большого труда, и от нее, и от нас, но если вы хотите…
– Как вы мотивировали трехлетнего ребенка заниматься всей этой терапией?
– Система, которую мы применяем, – я еще о ней расскажу – имеет встроенные вознаграждения.
Черная Футболка подалась вперед, к своему микрофону:
– И наказания. Если считать, что отказ в вознаграждении – тоже наказание. Вы ведь используете ППА, верно?
Джулия расшифровала аббревиатуру:
– Прикладной поведенческий анализ. Для тех, кто пришел сюда в первый раз: это почти повсеместно признанный золотой стандарт в терапии аутизма. Но мы говорили о…
Черная Футболка перебила ее:
– Нет уж, не будем уходить от темы. Психологи и родители обожают эту систему. И это понятно. Потому что она именно для них. А не для детей, которых дрессируют, словно щенков.
Теперь мы оказались в профессиональной сфере Рози. Она как раз сейчас занималась исследовательским проектом, где сравнивали восприятие успешности лечения биполярных расстройств с точки зрения врачей и пациентов.
– Какого рода работу ведут, чтобы получить обратную связь от детей? – поинтересовалась она. – И еще. Скажите, Марго, какие чувства испытывает ваша дочь по поводу собственного продвижения?
– Ей дают лакомства за хорошее поведение, точно собачке. Поэтому как тут можно что-то определить? – заявила Черная Футболка. – Ее готовят к тому, чтобы она всю жизнь прожила, добиваясь одобрения других. Спросите у нее, хорошо ли работает терапия, когда кто-нибудь воспользуется этой гребаной системой, чтобы надругаться над девчонкой.
Все шло великолепно. Вопросы Рози позволили сместить фокус дискуссии с разбора единичного и, возможно, нерепрезентативного случая к обсуждению спорных проблем, причем были ясно выражены две противоположные позиции. К сожалению, Джулия почувствовала себя обязанной дать Марго закончить подготовленную речь, где подчеркивалось, что ее дочь демонстрирует впечатляющие успехи по части приобретения речевых навыков и постепенно становится более социально приемлемым индивидуумом.
Черную Футболку официально представили как Лиз, и она тут же охарактеризовала себя как лесбиянку-аутистку.
– Я не человек с аутизмом – точно так же, как я не человек с лесбиянством. Я лесбиянка. Я аутистка. Когда я простужаюсь, у меня простуда, я – человек с простудой, и хочу от нее избавиться. И всячески приветствую медицинскую помощь. Но когда я говорю, что я аутистка и лесбиянка, это – про то, кто я. И не надо пытаться исцелить меня от того, кто я есть. Если меня принудят к конверсионной терапии… потому что ППА по сути и есть конверсионная терапия… к терапии, которая должна якобы вылечить меня, чтобы я перестала быть лесбиянкой или аутисткой, – значит, надо мной учинят насилие. Если это проделывают с ребенком, значит, тут насилие над ребенком.
Далее Лиз представила список фраз, которые не следует говорить, обращаясь к людям с аутическими расстройствами (например: «А по-моему, ты вполне нормальная», или «У тебя есть какие-нибудь особые способности?», или «Вообще мы все – в спектре»). Затем она разъяснила понятие «социальной инвалидности» на отличном примере: представьте, что все кроме вас передвигаются на колясках и общество полностью приспособлено к такому образу жизни. Вы будете вечно стукаться головой о притолоки и просить в ресторане, чтобы вам принесли кресло. Мне вспомнилась история с Хадсоном и лыжными ботинками.
Затем Джулия предложила задавать вопросы. Первый поступил от мужчины приблизительно сорока лет.
– Я знаю, вы сказали, это нельзя говорить, но вы мне кажетесь вполне нормальной. – Он засмеялся. Лиз – нет. – Я имею в виду – вы же явно на высокофункциональном конце спектра. Как же то, что вы говорите, соотносится с?..
Лиз не дала ему договорить.
– Ну вот пожалуйста, – заявила она. – Я прошу вас чего-то не говорить, я вам объясняю, что это обидно и оскорбительно. Но вы превращаете это в шутку – и все равно произносите. Давайте я тогда тоже скажу кое-что такое, что обидит и оскорбит вас. Пошел на хрен, козел.
Джулия попыталась ее прервать, но Лиз подняла ладонь – знак «Стоп» – и заглушила ее слова:
– Когда он говорил обидные вещи, вы не затыкали ему рот. Вот и мне тоже не затыкайте. Ну да, некоторые другие, может, тоже хотят узнать, распространяется ли то, что я сказала, на всех людей-аутистов. Да, распространяется. Да, спектр существует, но во многих измерениях, к тому же место человека в нем меняется со временем. Иногда – из-за «лечения». – Лиз обозначила пальцами кавычки. – Бывает, с чем-то я неплохо справляюсь, с чем-то – нет. А на другой день все иначе. Но я всегда остаюсь аутисткой. Такова моя суть. Неизменный способ моего существования. И те из нас, кто может открыто высказываться, должен делать это за тех, кто не может.
– Возможно, есть какие-то вопросы к Марго? – предположила Джулия.
Рози уже нарушила наше соглашение, задав шесть вопросов, так что я счел приемлемым задать один свой. Я начал поднимать руку, и это привлекло внимание Джулии, но тут Рози потянула меня за эту руку и опустила ее вниз. Джулия улыбнулась. Но Лиз тут же указала на меня.
– Большинство из вас наверняка не видели, что тут только что произошло, – заявила она. – Мужчина в зале поднял руку, и Джулия подтолкнула Марго локтем. И я могу вам сказать, что означало это подталкивание: осторожней, этот тип может спросить что-нибудь дикое. Потому что он… черт, может статься, что он… аутист. Я права, Джулия?