Перелом в Отечественной войне 1812 года
С. Г. Асфатуллин
© С. Г. Асфатуллин, 2023
ISBN 978-5-4496-5388-8
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Предисловие
Актуальность темы и необходимость выпуска этой монографии вызваны тем, что авторы общесоюзных и общероссийских учебников истории, почему-то упорно замалчивают факт перелома в войне 1812 г. именно на территории Калужской губернии. У них контрнаступление начинается сразу после Бородинского сражения. В редких случаях, – сразу после оставления Москвы. Без упоминания о восстановлении армии после чудовищных потерь в Бородинском сражении и её укреплении свежими силами в Тарутинском лагере, поднятии духа русского воинства после Тарутинской баталии, ожесточённого Малоярославецкого сражения и оперативного казачьего отпора у Медыни, когда Наполеон понял, что по намеченным плодородным землям России ему уже не пройти.
В богато иллюстрированном труде рассказывается о вынужденном и горьком оставлении Москвы, скрытном Тарутинском марш – манёвре, развёртывании широкой партизанской войны в Калужской, Московской и Смоленской губерниях. Далее об освобождении Москвы и предотвращения взрыва Кремля 11 октября, а также о том, как донские казаки чуть не захватили в плен самого Наполеона между Городнёй и Малоярославцем. И конечно, о начале изгнания неприятелей из пределов Отечества до 31 октября включительно.
Не сумев пробиться через Малоярославец 12 октября и чуть-чуть не попав в плен к русским казакам 13 октября, к тому же, узнав о разгроме авангарда Лефевр-Денуэтта под Медынью и о переходе Главной русской армии к Полотняному заводу, Наполеон не решился на новое генеральное сражение и приказал отступать по разоренной дороге на Боровск, Верею и далее, к Можайску. Доказывается, что именно 12—13 октября фактически являлись днями коренного перелома в Отечественной войне 1812 года. Произошедшем в Калужской губернии, а не в Московской, как можно подумать, читая общероссийские учебники. А Бородино было жертвенно – героической предпосылкой общей победы.
Вынужденное отступление по полностью разорённой Смоленской дороге значительно ускорило разгром «Великой армии» и сохранило жизни тысяч россиян.
Военная история России показывает новым поколениям, что надо не только помнить, но и делать всё необходимое для укрепления и развития военной мощи нашего государства и дружбы всех народов страны перед лицом вызовов натовских и иных ястребов.
Книга станет хорошим помощникам гражданам Российской Федерации, занимающимся патриотическим воспитанием молодёжи и всего народа.
Кандидат исторических наук, доцент М. Ф. Ломаков
Глава 1. Оставление Москвы
Наступила роковая минута: совет в Филях. Кутузов объявил общие потери в Бородинском сражении, указал на неудобства немногих оставшихся позиций и напомнил: «Доколе будет существовать армия и находиться в состоянии противиться неприятелю, до тех пор останется надежда счастливо довершить войну, но по уничтожении армии, и Москва и Россия потеряны». Затем предложил на разрешение главный вопрос: «Ожидать ли нападения в неудобной позиции или отступить за Москву?» Начались жаркие прения. … Выслушав различные мнения, фельдмаршал закончил заседание следующим решением: «С потерею Москвы не потеряна Россия. Первой обязанностью поставляю сохранить армию и сблизиться с теми войсками, которые идут к нам на подкрепление. Самим уступлением Москвы приготовим мы гибель неприятелю. Из Москвы я намерен идти по Рязанской дороге. Знаю, что ответственность обрушится на мне, но жертвую собой на благо Отечества». Сказав, он встал со стула и присовокупил: «Приказываю отступать»1.
Когда Толь подал мысль стать на Воробьевых горах параллельно Калужской дороге, чтобы избегнуть отступления городом… Кутузов, опровергая его, сказал достопамятные слова: «Вы боитесь отступления через Москву, а я смотрю на это как на провидение, ибо оно спасёт армию. Наполеон подобен быстрому потоку, который мы сейчас не можем остановить. Москва – это губка, которая всосёт его в себя». Эту губку трудно будет ему выжать»2.
Эту дальновидную мудрость Кутузова подтверждает в своих воспоминаниях и Михайловский – Данилевский: «Надобно идти по Московской дороге, сказал князь Кутузов. – Если неприятель и займёт Москву, то он в ней расплывётся, как губка в воде, а я буду свободен действовать, как захочу»3.
Именно так и получилось впоследствии. Даже военный генерал-губернатор Москвы Ростопчин позже признался: «При этом случае он оказал мне большую услугу, не пригласив меня на неожиданный Военный совет; потому-что я тоже высказался бы за отступление, а он стал бы впоследствии ссылаться на моё мнение, для оправдания себя от нареканий за отдачу Москвы»4.
…Артиллерия и обозы стояли недвижимы из-за стеснения на Дорогомиловском мосту. Тогда Милорадович послал лейб-гусарского полка штабс-ротмистра Акинфова сказать Мюрату, что если французы хотят занять Москву невредимою, то не должны наступать быстро и дать нам спокойно выступить из неё со всею артиллерию и обозами; иначе Милорадович перед Москвою и в улицах будет сражаться до последнего человека и вместо Москвы оставит одни развалины. Наполеон утвердил соглашение Мюрата с Милорадовичем и прибыл на Поклонную гору»5.
Вильсон даёт в своём Повествовании подробности: «Милорадович разрушил деревянный мост через Москву-реку, и Мюрату пришлось переправляться вброд. Около двух часов пополудни он вошёл в город и направился к Кремлю, из которого неожиданно началась частая ружейная пальба. Поначалу столь внезапное нападение вызвало изрядное замешательство, но вскоре выяснилось, что сие есть не более, чем отчаянное действие нескольких случайно оставшихся, кои предпочли покорной сдаче неизбежную смерть. На ехавшего впереди Мюрата с фанатичной яростью набросились несколько человек из простонародья. В перехваченном его письме к королеве Неаполитанской он пишет: «Никогда ещё за всю свою жизнь не подвергался я толикой опасности, однако же, к счастию, при мне были два орудия, кои незамедлительно открыли картечный огонь; я был спасён, и нападающие рассеяны. Но один из сих дьяволов набросился на ехавшего верхом инженерного полковника, повалил его наземь, ударил ножом в спину и пытался задушить, вцепившись ещё и зубами ему в шею, пока окружающие не пришли в себя и не выбили ему мозги». Около трёх часов пополудни, также через Дорогомиловское предместье, прибыл Наполеон с гвардией и был немало поражён царившим вокруг безлюдьем. …Терпевших столь долгие лишения солдат невозможно было удержать, и под покровом ночи, вопреки угрозам и наказаниям, в городе начались всякие бесчинства. С наступлением темноты в нескольких кварталах вспыхнули пожары. Почти одновременно запылали десять тысяч лавок на рынке, казённые магазины фуража, вина (тринадцать миллионов кварт), водки, воинских припасов и пороха. Однако Наполеон ещё тешил себя мыслию, что пожары возникли случайно или из-за нарушения дисциплины. Он даже не подозревал о систематических поджогах, задуманных с отчаянной смелостью и исполненных с небывалой в истории неустрашимой отвагой»6.
Служивший тогда в русской армии прусский офицер Карл фон Клаузевиц, ставший после войны весьма известным военным теоретиком, записал: «Французам потребовалось 12 недель для того, чтобы от Ковно дойти до Москвы, что составляет всего только 115 миль; из выступивших из Ковно свыше 280000 человек достигло Москвы не более 90000»7. (Но находясь там, Наполеон подтянул в Москву ещё около 30 тысяч подкреплений – авт.).
Участник большинства событий и первый официальный историограф этой войны Михайловский – Данилевский записал о более ранних событиях, предшествовавших сдаче Москвы: «15 июля по заранее разосланным повесткам дворянство и купечество съехались к 8 часам утра в Слободской дворец. Дворянам был прочитан Манифест, после чего граф Ростопчин, указывая на залу купечества, сказал: «Оттуда польются миллионы, а наше дело выставить ополчение и не щадить себя». Тут же было решено собрать в губернии 80000 ополчения (по 10 человек со ста душ), вооружить их и снабдить одеждой и провиантом. …Слёзы навернулись на глазах государя, и его величество написал в тот же день графу Салтыкову: «Приезд мой в Москву имел настоящую пользу. В Смоленске дворянство предложило мне на вооружение 20000 человек, к чему уже тотчас и приступлено. В Москве, одна сия губерния, даёт десятого с каждого имения, что составит до 80000, кроме поступающих охотою из мещан и разночинцев»8.
Барклай де Толли, а потом и Кутузов весьма рассчитывали на огромное число московских ополченцев. Кутузов писал Ростопчину из Гжатска: «Вызов 80000 сверх ополчения, вооружающихся добровольно сынов Отечества, есть черта, доказывающая дух россиянина и доверенность жителей московских к начальнику, их оживляющему. Вы, без сомнения, оный поддержите так, чтобы армия могла …ими воспользоваться, и тогда прошу вас направлять их к Можайску»9. 80 тысяч почти равнялось бы численности русской армии на тот момент.
В ответ же на просьбу Кутузова присоединить к армии кадровые воинские резервы, государь прислал отказ: «О присоединении от князя Лобанова – Ростовского новоформируемых полков, я нахожу оное к исполнению невозможным, по неготовности ещё сих полков, а особливо по необходимости иметь устроенное войско для образования и содержания нового рекрутского набора, …без чего и самый сбор рекрутов учинится невозможным».
И порекомендовал ему задействовать московское ополчение: «Московская сила, с приписанными к ней губерниями, составляет до 80000 человек, кои, не переменяя ни своего предназначения, ни одежды, могут весьма служить в армиях, даже быв размещены при регулярных полках».
Правда, генерал-губернатор Москвы граф Ростопчин в своих «Записках» 1832 г. приводит в разы меньшее число рекрутов, полагающихся с Москвы и Московской губернии: «Десятый человек с населения представлял итог в 32000 человек, снабжённых продовольствием на 3 месяца»10. Кто-то из них явно лукавит… Впрочем, в «Записках» Ростопчина прослеживается его легковесное отношение к тяжёлым хозяйственным вопросам снабжения армии всем необходимым. Так, на стр. 79 написано: «На другой день, в 8 утра, я получил от Кутузова второе письмо, где слегка упомянув о сражении, (будто бы) выигранном накануне, он говорил о своей решимости возобновить бой и умолял меня прислать как можно больше повозок для перевозки раненых, а также сколь возможно более пушечных зарядов и ружейных патронов. Всё это было отправлено к нему в продолжение двух часов времени». За два часа можно успеть организовать и отправить максимум сто повозок, а для громадного числа раненых после Бородина их требовалось почти десять тысяч. В воспоминаниях многих участников отмечено, что тысячи раненых вынуждены были пешком плестись от поля Бородинского сражения до Москвы. Да и ратников, Москва и Московская губерния выставила фактически, только 25834 человека11. Думаю, эти два события и послужило мощным толчком к решению оставить вторую столицу без генерального сражения.
Только всеобщее доверие позволило Кутузову решиться на оставление Москвы без боя, поставив своего императора уже перед фактом. Отступление было столь стремительным, что в городе осталось не вывезенным военного снаряжения на целую армию. Никому другому такого бы не простили.
В 1812 году по предписанию Александра I началось расследование «потери казенного имущества, нашествием неприятеля причиненной». Расследование продолжалось несколько лет и закончилось лишь в 1817 году. Александр I, получив предварительные сведения о потерях артиллерийского имущества, 18 марта 1813 года писал военному министру А. И. Горчакову: «Не мог оставить я без замечания при рассмотрении сих ведомостей, невероятной баззаботливости артиллерийского начальства к сохранению, или даже к истреблению трофеев, бывших в Арсенале, на что не надобно было ни чрезвычайных мер, ни большого времени”12.
Большая часть вины за это лежит, всё же, на генерал-губернаторе Москвы Ф. В. Ростопчине. Он должен был собрать ополчения 80 тысяч человек, помимо добровольцев из мещан и разночинцев. И оружие для них было, а собрал фактически в три раза меньше и, к тому же, побоялся раздать им оружие.
Надо признать, что это неисполнение обязательств генерал-губернатором и послужило дополнительным мощным толчком к принятию Кутузовым очень трудного решения оставить Москву.
Вечером 1 сентября граф Ростопчин получил письмо фельдмаршала: «Неприятель, отделив колонны свои на Звенигород и Боровск, и невыгодное здешнее местоположение вынуждают меня с горестью Москву оставить. Армия идёт на Рязанскую дорогу».
Рано утром 2 (14) -го сентября, оставляя Москву, Ростопчин приказал полицейским сжечь через сутки, по занятию города неприятелем, склады и магазины с продовольствием, фуражом, частью боеприпасов, которые не успевали вывезти. Также Ростопчин распорядился вывезти из Москвы «весь огнегасительный снаряд». Это установили по документам А. Н. Попов, Е. В. Тарле, В. М. Холодковский и привёл в своей книге Н. А. Троицкий: «Тот факт, что все пожарные насосы были вывезены, подтверждают десятки свидетелей – не только французы (А. Коленкур, Е. Лабом, А.-Ж. Бургонь, Л. де Боссе и другие, но и русские. Сам Ростопчин признавался, что он «приказал выехать 2100 пожарникам с 96 пожарными насосами». Такая мера, по справедливому заключению В. М. Холодковского, «говорит сама за себя: лишить город средств защиты от огня – значило готовить его к сожжению»13.
Действительно, Ростопчин придавал такое значение вывозу «огнегасительного снаряда», что занял под него и время, и транспорт, бросив при этом громадное количество оружия: 156 орудий (что позволило Наполеону формировать батареи из русских пушек), 74974 ружья, 39846 сабель, 27 119 артиллерийских снарядов, 108 712 штук чугунной дроби и многое другое. По официальным данным, только оружия и боеприпасов осталось в Москве на 2172412 руб.14. Трудно было все это вывезти, легче – уничтожить; проще же всего и полезнее было бы раздать москвичам, вооружить народ, но пойти на это царские чиновники и военачальники не рискнули. Ростопчин доносил: «Жители требуют оружия, и оно готово, но я им вручу его накануне дня, который должен будет решить участь Москвы». Хотя высокомерно и недоверчиво относящийся к простому народу Ростопчин, позже невольно признал его тогдашний патриотический дух: «Бородачи постоянно повторяли одни и те же слова: «Ему (Наполеону) нас не покорить, потому что для этого пришлось бы всех нас перебить»15.
Хуже того. Торопясь увезти «огнегасительный снаряд», царские власти оставили в городе, обреченном на сожжение, более 10 тыс. раненых, из которых большинство погибли от огня, голода и зверств неприятеля. (!) Сам военный генерал-губернатор Москвы граф Ростопчин пишет в своих «Записках»: «Более 20 тысяч человек (раненых – авт.) успело поместиться на подводы, хотя и не без суматохи и споров; прочие последовали за ними пешком. Весь транспорт двинулся с места около 6 часов утра; но около 2000 больных и тяжелораненых остались на своих кроватях, в ожидании неприятеля и смерти. Из них, по возвращении моём, я только 300 человек застал в живых». Но буквально двумя листами ранее Ростопчин писал: «Я проехал две улицы, и на протяжение ½ лье мне пришлось пробираться промеж двух рядов повозок, переполненных ранеными, и ещё огромная толпа таковых же шла пешком, направляясь к Главному госпиталю. Это было чрезмерное приумножение раненых, потому что в этот же самый день, по рапорту коменданта, число их превышало 36000 человек»16. То есть, всё-таки, не 2 тысячи остались в захваченной Москве, так как 36 тысяч их поступило в один только день, а на подводы поместилось всего 20 тысяч.