Прощай, мисс Совершенство - Полина Денисова 6 стр.

– Именно. Что был тебе плохим loco[2].

Он крутит пальцем у виска. Боб всегда так осторожен со мной, так добр. Он бы никогда меня не подвел.

– Но почему? – возвращаюсь я к теме разговора. – Это ведь было бы мое решение. Почему бы это ты меня подвел, а не наоборот?

Он молчит и устало хмурится, словно разговор дается ему так же тяжело, как работа в огороде.

– Ты ведь разозлишься, если я скажу, что выбор пятнадцатилетнего подростка в этой ситуации – не то же самое, что выбор взрослого человека?

– Разозлюсь. И мне шестнадцать.

Он смеется, но звучит этот смех как вздох:

– Я знаю, Иден. Я имел в виду, что иногда, когда мы молоды… – Я хочу возразить, но он выставляет вперед палец, останавливая меня. – Иногда нам кажется, что мы принимаем решение, когда на самом деле это не так. Мы не знаем всех фактов, у нас недостаточно сформирована своя точка зрения. И если с нами рядом есть кто-то, кто знает несколько больше нас или обладает авторитетом, иногда такие люди могут воспользоваться своим знанием или властью во зло.

– Так ты… ты считаешь, что он манипулировал Бонни? Мистер Кон?

Я что-то сомневаюсь. Бонни слишком умная и не позволила бы собой манипулировать, так?

И снова пауза.

– Я думаю, когда речь идет о любви, люди иногда делают то, чего не стали бы делать при обычных обстоятельствах. Или еще хуже: когда люди думают, что речь идет о любви. В данном случае, как мне кажется, Джек Кон оправдывает себя тем, что говорит себе, будто любит ее, а она любит его.

– Но ты думаешь, что это его не оправдывает?

– Нет. – На сей раз ни секунды раздумий. – Совершенно не оправдывает.

– А если они любят друг друга?

Лицо Боба странно мрачнеет:

– Слово «любовь» тут не подходит.

Мы немного молчим. Я наблюдаю, как сосредоточенно он окучивает кусты, время от времени протягивая руку, чтобы выдернуть сорняк. Через несколько минут он заговаривает снова:

– Родители хотят, чтобы их дети были в безопасности. И часть работы – это подготовить детей к миру и тому, какие люди могут им попасться. Если бы на месте Бонни оказалась ты, я бы решил, что не справился со своим заданием. Не подготовил тебя.

– Если бы это была я, ты мог бы винить во всем мою жизнь до того, как меня удочерили.

Я хотела пошутить, но Боб хмурится:

– Став твоими родителями, мы взяли на себя и твое прошлое тоже. Я бы не смог винить никакое «прошлое». Я думаю, что от этого бы стало только хуже. Словно я дважды подвел тебя.

– Ты как-то много думаешь о том, что меня подводишь.

На сей раз он смеется от души:

– Ну, такова родительская доля.

Обычно я стараюсь не рассказывать людям, что меня удочерили. Во-первых, не их дело, а во-вторых, часто они реагируют так, словно речь идет не о моей реальной жизни, а о какой-то диковине. Они вечно допытываются, что случилось и как я жила раньше, хотя это тоже совершенно их не касается. Люди думают, что в сиротах есть что-то увлекательное. Может, из-за того, что в фильмах их часто усыновляют богачи, – и потом их ждет жизнь, полная приключений. (Спасибо, Оливер! Спасибо, Энни!) На самом же деле все, конечно, сложнее. И денег обычно куда меньше. А соцработников, наоборот, больше. Ничего волшебного в усыновлении нет, уж поверьте.

– Так на что это было похоже? – спрашивала раньше Бонни таким тоном, словно сейчас узнает что-то очень важное, поэтому готовилась Очень Внимательно Слушать.

На что это похоже? На соцработников, притулившихся на нашем обшарпанном диване и улыбавшихся мне усталыми глазами. На бесконечную вереницу незнакомых спален и взрослых людей, которые называли меня «Иди» и пытались накормить едой, которую я никак не могла в себя запихнуть. На плач моей оборванной мамы, когда меня вырывали из ее рук и уносили, а потом возвращали, когда она приводила себя в порядок… Когда, словно побывав на автомобильной мойке для людей, она прижимала меня к себе, все еще плача. Это грязная одежда и голод и легочная инфекция из-за плесени в стенах. Это мы с мамой против всего мира – только я и она. Я была ее драгоценной малышкой – но, видимо, недостаточно драгоценной. Я всегда была недостаточно хороша. Это то, как она прижимала меня к себе, когда меня забирали в очередной раз. То, как она держала меня, когда меня возвращали обратно.

– Да я толком и не помню, – отвечала я Бонни. – Я была совсем мелкой.

Моя мама совсем не плохая. Она меня не обижала и не била, но мы с Дейзи росли с ней как сорная трава. Она просто не умела следить за детьми. Некоторым людям такое просто не дается, и это не их вина. Она наркоманка и, по правде говоря, за собой следить тоже совершенно не могла. Она родила меня, когда ей был двадцать один год, и она жила совершенно одна – без родителей, без близких. Мой папа – кем бы он ни был – тоже исчез и ничем ей не помогал.

Я никогда его не видела. Знаю только, что его зовут Луис и что он родом из Бразилии. Вот и все. Я не знаю, как они с мамой познакомились, не знаю, провели они вместе одну ночь или знали друг друга дольше. Не знаю даже, как он выглядит. И маму тоже спросить не могу, разумеется. Но кто знает, может, когда я вырасту и она избавится от зависимости – такое ведь бывает! – мы подружимся и сможем поговорить об этом. Она расскажет, как лукаво и по-доброму он улыбался, как пил пиво «Корона», как, глядя на меня, она вспоминает о нем.

А может, этого не случится. Ну и не страшно. У меня есть Боб, который посадил для меня розовый сад и показал, что семянки львиного зева похожи на маленькие черепа. И Кэролин, которая при помощи карандаша и бумаги создает целые пейзажи. Есть родственники по крови, а есть семья.

И не всегда эти два понятия совпадают по значению.

6

Бонни пишет мне после ужина. Я уже почти заснула, накрыв лицо решебником по биологии, когда гудит телефон, и я нетерпеливо хватаю его.

Плющ: Привет! Как дела?

Я: ПРИВЕТ!!!! Все ОЧЕНЬ СТРАННО. Ты знаешь, что твою фотографию показывают в новостях, да?

Плющ: ОМГ, да. Так странно.

Я: Как ты?

Плющ: Отлично!

Я хмурюсь, пытаясь придумать, что на это ответить. «Отлично»? Как это вообще возможно? Ей безразлично, что родители сходят с ума от беспокойства? Она не понимает, в какую переделку влипла?

Я: Правда? Ты не переживаешь?

Плющ: Из-за того, что творится дома? Не-а. Пошумят и перестанут.

Я: Но… Бон, ты не думаешь, что надо по крайней мере позвонить маме?

Плющ: Да ты чего! А она переживает? Она ЗНАЕТ, что у меня все хорошо. Я сама ей сказала! Написала ей СМС перед тем, как выкинуть телефон. Так что ей не из-за чего волноваться.

Я: Так это… ты вообще никогда не вернешься домой?

Плющ: Может, и так! Вольная жизнь! )

Я: Бонни, не глупи.

Плющ: Так странно, И. Словно мы поменялись местами )

Она права. Я ни разу не говорила ей, чтобы она не глупила. Обычно было наоборот – я просила ее не умничать. Но дело не в том, что мы поменялись местами: я такая же, как и на прошлой неделе. Скорее, моя лучшая подруга исчезла и на ее месте появился кто-то, совершенно мне неизвестный. Или, может, каким-то образом ей удалось избавиться от настройки «ответственность» в голове – заодно отключив и эмпатию, – и из-за этого все поменялось.

Иначе как она может так себя вести? Дело не том, что она сбежала, а в том, что ей совершенно наплевать на бардак, который она оставила после себя и с которым должны разбираться все остальные. А ведь рано или поздно ей придется вернуться и разгрести то, что она наворотила. Она знает: жизнь так не работает. Даже если Бонни и правда влюблена в мистера Кона – и, простите меня великодушно, но меня от такой мысли просто тошнит, – реальность от этого не изменится. Никуда не денутся ни матери, ни выпускные экзамены, ни фотографии во всех газетах.

Я не знаю, как на это отвечать, поэтому меняю тему разговора.

Я: А ты сейчас где? Вы где остановились? В палатке в лесу?

Плющ: В палатке?! Лол. Нет.

Я: Не так уж это и странно. Где-то, где нет людей и камер наблюдения?

Плющ: В домике у моря.

Я: Не, я серьезно спрашиваю.

Плющ: А я серьезно отвечаю! Друг Джека сдает этот домик на каникулы, и мы остановились здесь, пока не решим, что делать дальше.

Я: То есть вам помогают?

Плющ: Не, этот друг даже не знает, что мы тут. Так что тс-с-с!  )

Я: Что за херня?

Плющ: Поверить не могу: ты думала, что я буду писать в лесу под деревьями  )

Я: Да, это в твоей истории самое невероятное.

Плющ: Ха-ха!

Так что вы будете делать дальше?

Плющ: Скорее всего поедем в Ирландию

Ирландию?!

Плющ: Ага! Если у нас получится туда добраться, не привлекая внимания, заплатить лодочнику, например, – мы по-настоящему исчезнем. Начнем все сначала )

Сердце замирает у меня в груди, и руки холодеют из-за паники. Зачем я вообще спросила, зачем завела этот разговор, зачем Бонни рассказала мне, что уезжает.

Я: Может, лучше не уезжать из страны?

Плющ: Почему?

Я: Потому что это уже слишком! Подобное назад не отмотаешь.

Плющ: Идс, я и так не собираюсь возвращаться.

Я: Но всегда лучше, когда есть запасные варианты.

Плющ: Люблю тебя хххх

Странный какой-то ответ, ну да ладно. «И я тебя люблю, – отвечаю я. Немного подождав, я отправляю еще одно сообщение. – Пообещай, что сначала сообщишь мне, если вы соберетесь совсем уехать».

Ответ приходит незамедлительно: «Обещаю х».

Я: Ты точно в порядке?

Плющ: Лучше, чем в порядке!

Я: Все за тебя переживают.

Плющ: Почему? Не о чем волноваться. Со мной Джек. Все хорошо.

Я: Ты читала новости в газетах?

Плющ: Не-а. Джек говорит, что лучше не читать: это полный шлак и я только расстроюсь. Они его сильно ругают? ((

Я: Хм. Да.

Плющ: (( Он сделал это ради меня. Зачем его ругают?

Я: Ради тебя? Как это?

Плющ: Потому что я была несчастна. Он спас меня.

Я: Когда это ты была несчастна?

Плющ: Всю жизнь! Ела, спала, училась, все по кругу.

Я: Я не знала.

Плющ: Ты не спрашивала.

Я: Значит, это я теперь виновата?

Плющ: Нет! И какая теперь разница. Я счастлива. С Джеком.

Я: Странно, что ты называешь его Джеком.

Плющ: Ха-ха! Я сто лет называю его Джеком, а ты и не знала )

Я: Сто лет – это сколько?

Плющ: 98 дней. И примерно 14 часов ) )

Я: Черт, Бон. Почему ты мне не рассказала?

Плющ: Поговорим потом! Пора идти ужинать.

Я: Идти ужинать? Вы же в бегах.

Плющ: Ну, не в ресторан. Тут рядом есть закусочная! Если мы идем по отдельности, никто не замечает. Они ищут пару. А еще я покрасила волосы )

Я: ЧТО?!

Плющ: В рыжий!

Я: ЧТО?!?!

Плющ: И постриглась.

Я: БОННИ

Плющ: Джек говорит, это очень сексуально )

Я: Фуууу.

Плющ: Вот поэтому я тебе и не рассказывала.

Разговоры, которые приобрели новый смысл, когда Бонни сбежала

«Венское» издание: четыре месяца назад

– Ты знаешь Билли Джоэла? – спрашивает Бонни. Мы лежим поперек ее кровати, она уткнулась в свой ноутбук, я списываю себе в тетрадь ее домашнюю работу по математике.

– Это который певец? Ну, знаю. А что?

У меня была целая система: один правильный ответ (и куча зачеркиваний, на всякий случай) – на два неправильных. Мы были в разных классах по математике, но наши задания иногда совпадали.

– Он такой чудесный!

Я пожимаю плечами:

– Ну, может быть…

Не сказать, чтобы мой плеер так уж ломился от песен Билли Джоэла.

– Вот послушай, – сказала Бонни, пододвигаясь ближе и пихая меня в плечо. – Называется «Вена».

Играет музыка. Фортепьянные трели. Я узнаю голос Билли Джоэла: Боб любит слушать его в машине, когда мы ездим к его родителям в Норфолк.

– Ты что, не слышала Билли Джоэла до этой песни?

– Тссс, – приказала она. – Слушай.

Я послушно замолчала. Когда песня закончилась, я сказала: «Миленько».

Бонни морщит нос:

– И совсем не миленько. Это сама жизнь. Сама реальность, понимаешь?

– Ладненько, как скажешь.

– Ты ведь вслушивалась в слова?

– Что-то про то, что надо замедлить бег, и еще про Вену.

– О том, что необязательно быть идеальным во всем просто потому, что ты молод. О том, что надо проживать жизнь правильно. Вена – это такая метафора. Вена – жизнь.

– Ладно.

– Мистер Кон сказал, что мне нужно послушать эту песню, – с мечтательной улыбкой проговорила Бонни. – Он сказал, что эта песня изменит мою жизнь.

– Ты что, опять в него втюрилась?

На лице Бонни отразилось раздражение.

– Втюрилась – такое подростковое слово. И, разумеется, нет. Господи, ты о чем вообще?

– Так что, правда?

– Что правда?

– Изменила эта песня твою жизнь?

– Еще не знаю. Может быть.

Понедельник

7

Первая неделя экзаменов начинается с дождя. И не подумайте, что я про изморось или короткий грибной дождик – нет, настоящий шторм стучит в окно. Я просыпаюсь от шума еще до будильника. Спускаясь к завтраку, я слышу, как Кэролин, стоя у раковины, поет песню Пэтти Гриффин. Когда я вхожу, она расплывается в широкой улыбке.

– Доооооооождь… – поет она.

– Ого!

– Вопрос на засыпку! – говорит она, широким жестом указывая на меня. Я сажусь за стол. – Как называется фигура речи, когда погодные явления используют для передачи человеческих эмоций?

Я непонимающе моргаю.

– Я подскажу! – Только Кэролин способна выражать энтузиазм по поводу вопроса на засыпку, который она придумала в понедельник утром. – Твой учитель английского знает ответ.

– Можно я позавтракаю?

– Идет дождь, – ободряюще подмигивает Кэролин. – Что это может сказать нам об эмоциональном состоянии героя?

– Что он несчастен?

– Возможно! И как называется этот литературный прием?

Она выжидающе улыбается, словно думает, будто я внезапно превращусь в человека, который знает, как отвечать на такие вопросы. Я даже знаю, в кого должна превратиться: она принимает меня за Валери. Она-то наверняка в моем возрасте любила внезапные контрольные за завтраком.

– Я не знаю, Кэролин.

– Да ладно тебе, Иден! Вот еще подсказка: это греческое название.

– Да уж, это знание обязательно пригодится мне в жизни.

Ее улыбка слегка меркнет, но не гаснет. Кэролин – самый неунывающий человек из всех, кого я знаю. Видимо, поэтому из нее и получилась отличная приемная мать.

– Синекдоха? – наугад ляпаю я.

– Почти! – торжественно восклицает Кэрол, явно гордая собой, и ставит передо мной коробку хлопьев. – Но синекдоха – это разновидность метонимии, а придание природе человеческих свойств называется олицетворением. Попробуй как-нибудь втиснуть это в ответ по литературе, и увидишь, как все впечатлятся.

– Ладно.

До экзамена по литературе еще полторы недели, и к тому времени я точно забуду про этот разговор. Однако Кэролин так довольна своей подсказкой, что я решаю ей не возражать.