Внезапно я очень рада, что моему парню шестнадцать и он подросток, а не тридцатилетний мужик. Мне ужасно нравится, какие обычные у нас отношения.
Мы начали встречаться только в десятом классе, но я давно знала Коннора – так же, как знаешь всех из своего потока, даже не будучи с каждым знакомой. Я знала, что он тот тщедушный рыжий парнишка, которого Дин Харрис – школьный задира и абсолютная сволочь – так любил дразнить. Но у нас не было общих уроков до десятого класса, когда нас определили в общую группу на уроках труда. Мы сели за одну парту и тут же подружились, как это иногда случается, если встречаешь правильного человека. Тогда я думала, что он такой тихоня потому, что стесняется, и что он не дает сдачи Дину Харрису из-за того, что слабак. Да, тогда я совершенно его не знала.
Ну так вот, несколько месяцев мы были приятелями. И однажды наша компашка десятиклассников расположилась в столовой за соседними столами. Несколько парней, и Коннор в их числе, играли в странную подростковую версию покера – вместо настоящих денег использовались лакричные леденцы и мармеладки. Дин в очередной раз начал докапываться до Коннора. Не помню, что именно он говорил, но рыжие лобковые волосы были упомянуты раз пять, не меньше. Коннор, уткнувшись в карты, не обращал на него ни малейшего внимания, и это почему-то страшно меня взбесило. Я склонилась вперед и сказала – громко, как обычно разговариваю в школе (это первое правило выживания!):
– Почему тебя так волнуют лобковые волосы Коннора, Дин?
Вокруг все так громко расхохотались, что, если бы даже у Дина и хватило ума остроумно ответить, никто бы его не расслышал. Никогда не забуду, как посмотрел на меня Коннор: с каким-то невероятным удивлением, словно видел меня впервые. Будто разглядел во мне что-то, чего другие не замечали.
На следующих выходных у кого-то дома была вечеринка, на которой я увидела Коннора, – обычно он не ходил на домашние сборища. Одетый во взрослую бледно-голубую рубашку, он стоял, прислонившись к стене, и улыбался мне.
Я сказала:
– Никогда не видела тебя раньше на вечеринках.
Он ответил, что пришел ради меня, что хотел меня увидеть, затем поцеловал меня, и я поцеловала его в ответ – именно так зарождается любовь в пятнадцать лет.
– Дейзи думает, что это страшно романтично, – говорю я.
– Ага, девчонки из школы тоже так думают.
Я хмурюсь в телефон. Разве нормально такое думать? Я что, одна считаю, что это мерзость какая-то?
– А ты думаешь, это романтично?
Я слышу сдавленный смех:
– Нет, я думаю, это странно. То есть насчет мистера Кона я не удивлен. Если бы я не знал, какой учитель сбежал со школьницей, то подумал бы на него. Но мне бы и в голову не пришло, что этой ученицей будет Бонни.
– Почему?
– Потому что она такая…
– Нет, я не про нее. Я знаю, почему бы ты не подумал на нее. Но почему ты сказал, что мистер Кон тебя не удивил?
– Ну, он такой весь галантный. Постоянно говорит с девчонками, а парней игнорирует. И ведет себя слишком дружелюбно… Понимаешь? Ну и странно было, что он проводит с Бонни столько дополнительных уроков. Нам надо было раньше догадаться.
– Ты имеешь в виду уроки флейты?
Мистер Кон уже несколько месяцев давал Бонни частные уроки. Готовил ее к экзаменам.
– Думаю, теперь очевидно, что учил он ее чему-то совсем другому.
– О, боже, – говорю я. – Ну спасибо, теперь я буду об этом думать.
Он смеется:
– Ты услышишь вещи намного хуже. Мама говорит, что газетчикам только волю дай.
– Есть кое-что, чего газеты еще не знают, – говорю я, опускаясь на ковер и прислоняясь головой к стене. – Кэролин сегодня утром говорила с мамой Бонни.
– И что там?
– Они нашли фотографии Бонни на ноутбуке мистера Кона.
– Фотографии… в смысле, ну, такие?
– Ага. Такие.
Коннор пару секунд молчит, переваривая новость.
– Вот говно, – говорит он наконец.
– Ага.
– Черт побери. Бонни Уистон-Стэнли. Кто бы мог подумать!
Мы болтаем еще немного, а потом Коннор говорит, что ему пора уходить, и у меня больше не остается предлогов затягивать с подготовкой. Я строю себе в гостиной домик из одеял и подушек, раскладываю перед собой учебники с тетрадями и включаю телевизор. Так я провожу следующие несколько часов, время от времени отвлекаясь от телика на учебу. Надеюсь, что присутствие учебных материалов чем-то мне поможет. Как знать. Есть многое, что науке пока неизвестно.
Я уже почти наизусть знаю все новости: они регулярно мелькают с теми же звуковыми дорожками. Слушаю одни и те же интервью. Когда речь идет не о Бонни, я наблюдаю за бегущей строкой. Полиция просит о помощи в поисках пропавшей школьницы Бонни Уистон-Стэнли и ее учителя Джека Кона. Исчезновение Бонни и мистера Кона было главной новостью утра, но теперь сюжет о них переместили на второе место, отчасти потому, что с восьми утра не поступало новой информации, а отчасти потому, что внезапно умер какой-то старый политик, о котором я раньше ничего не знала. По телевизору то и дело крутили клип, в котором другие старые политики говорили, какой он был замечательный.
Когда опять показывают новости про Бонни и Джека, я подтягиваю колени к подбородку и пристально смотрю на экран: там появляется фотография Бонни, та же самая, что улыбалась мне утром из газет.
Боже, какая ужасная фотография. Бонни была бы страшно расстроена. Наверное, ее мама поделилась карточкой для пресс-релиза? Как жестоко с ее стороны. Из всех фотографий, которые были в ее распоряжении, она выбрала такую неудачную. Из школьного фотоальбома, который делали несколько месяцев назад. У Бонни кружок прыщей на правой щеке и криво завязан хвостик. И улыбка какая-то косая. Мамы иногда такие вредные. Но, по крайней мере, тут я могу чем-то помочь. Я нахожу фотографию, которая, как я знаю, нравится самой Бонни: я сфотографировала ее тогда в заповеднике. Она радостно улыбается и гораздо больше похожа на ту Бонни, которую мы знаем и любим. Я распечатываю фото и сохраняю его на флешку.
– Можешь отвезти меня к Бонни? – спрашиваю я Кэролин, которая сидит за столом, пробираясь сквозь стопки бумаг.
У них с Бобом свой бизнес: Садовый дизайн МакКинли. С одной стороны, это хорошо, потому что она может работать из дома, а с другой стороны плохо, потому что она никогда не отдыхает, даже на выходных.
Она вздрагивает и окидывает меня тревожным взглядом:
– Она с тобой связалась? – Кэролин поворачивается ко мне. – Позвонила?
Я мотаю головой и пожимаю плечами:
– Нет, просто хотела поговорить с ее мамой.
Кэролин медлит, но затем кивает:
– Хорошая мысль. Может, мы можем чем-нибудь помочь. Я поеду с тобой.
Она хватает со столешницы ключи, и мы выезжаем.
На машине до дома Бонни пять минут пути, и я бесчисленное количество раз по нему ходила пешком и ездила. Однако когда мы подъезжаем, дом выглядит незнакомым: по всему переднему газону толпятся журналисты, словно вместо жилища Бонни там теперь место преступления. Неужели это правда такая занимательная история?
В мире что, больше ничего не происходит? Они разве не знают, что Бонни вот-вот вернется и тогда окажется, что они всполошились из-за сущего пустяка?
– О, боже. – Кэролин тоже заметила журналистов.
Все обочины заставлены припаркованными машинами, и ей приходится тормозить прямо посреди дороги. Она размышляет, постукивая пальцами по рулю.
– Может, заедем позже?
– Но мы уже приехали. – Я отстегиваю ремень безопасности. – Я просто забегу на пару минут.
Кэролин хмурится:
– Даже не знаю, Иден. А что, если они начнут с тобой говорить?
– Я не буду обращать внимания. Я ненадолго, можешь подождать здесь. Я правда скоро вернусь.
Она хмурится сильнее:
– Надо бы мне самой поговорить с Матильдой. Сказать, что она может на меня рассчитывать.
– Я ей передам. – Я тянусь к ручке двери.
– Иден, – начинает Кэролин. Я уже предчувствую, что она хочет закатить истерику, поэтому открываю дверь и чуть ли не выпрыгиваю из машины. – Иден! – кричит она мне вслед, и в голосе ее смешиваются удивление и гнев.
– Скоро вернусь! – воплю я – мне приходится повысить голос, потому что я уже закрыла дверь, – и протискиваюсь между машиной и новостным фургончиком, чтобы попасть на тротуар.
Мужчины – правда, они все мужчины! – поворачиваются в мою сторону, когда я иду по подъездной дорожке к крыльцу. Я слышу, как один бормочет: «Наверное, подружка», – а потом он заговаривает громче:
– Привет, милочка! Ты подруга Бонни?
– Ты знаешь, где она? – вступает другой.
– Она тебе звонила?
– Мистер Кон к тебе приставал?
Последний вопрос я не могу проигнорировать. Резко развернувшись, я спотыкаюсь и чуть ли не падаю на землю. Окидываю спросившего взглядом, который говорит: «Мужик, ты серьезно?» Видимо, это было ошибкой: внезапно мне в лицо сверкают десятки вспышек, воздух заполняется щелканьем затворов, и я в панике бегу к входной двери. Она распахивается, и на пороге появляется папа Бонни. С багровым от гнева лицом, он орет на репортеров.
– Клайв! – кричит откуда-то изнутри мама Бонни. – Я же говорила! Бога ради, да не связывайся ты с ними!
Отец Бонни хлопает дверью, бормоча что-то под нос про чертовых стервятников, и поворачивается ко мне.
– Здравствуйте, мистер Уистон-Стэнли, – неловко здороваюсь я. Мы с Бонни дружим уже восемь лет, но с ее отцом я за это время ни разу толком не говорила. Он не то чтобы очень дружелюбный. Скорее из тех отцов, что хмуро наблюдают за детьми со стороны.
– Слушай сюда, Иден, – говорит он, тыча в меня пальцем. – Слушай сюда. Не обращай на них внимания, понятно?
– Хм, ладно.
– Клайв! – рявкает мама Бонни, появляясь на верхней ступеньке, затем устремляясь вниз навстречу нам. – Я ведь просила тебя не ругаться с журналистами!
– Здравствуйте, миссис Уистон-Стэнли, – говорю я.
– А, Иден. – Радости в ее голосе я не слышу. – Ты ведь не говорила с репортерами?
Они что, все помешались тут на этих репортерах? Что они вообще им сделают?
– Нет. А вы это, слышали что-нибудь новое про Бонни?
Она мотает головой с такой надеждой на лице, что на нее больно смотреть.
– А ты?
– Нет, нет, – быстро отвечаю я. Видимо, слишком быстро, потому что мама Бонни подозрительно прищуривается. Я добавляю: – Я принесла другую фотографию.
Секунду стоит тишина. Наконец она переспрашивает:
– Другую… фотографию?
– В газетах фотография какая-то ужасная. – Я достаю распечатанное фото и протягиваю маме Бонни вместе с флешкой. – Бонни бы совсем не понравилось. Эта гораздо лучше.
Она смотрит на мою протянутую руку с крайним изумлением. Я добавляю:
– Ну, для новостей и всего такого…
В дверь стучат.
– Не открывай! – резко вскрикивает миссис
Уистон-Стэнли.
– Это, наверное, Кэролин, – говорю я, и одновременно из-за двери раздается приглушенный голос.
– Матильда, это я!
– Открой дверь, Клайв.
Она все еще не взяла у меня ни фото, ни флешку, и я стою, неловко протянув руку вперед.
– Иден. – По голосу слышно, как тяжело ей сохранять спокойствие. – Думаешь, мне сейчас есть дело до таких мелочей?
– Нет, но… – начинаю я, собираясь сказать, что Бонни подобные мелочи точно бы беспокоили и что ее мнение тоже важно. Однако мама Бонни меня перебивает:
– Потому что у меня и так забот по горло. Моя дочь пропала, журналисты уничтожают мой газон, и последнее, о чем я хочу думать – последнее! – это симпатично ли выглядит Бонни на фотографиях, которые раздает полиция.
– Вам не надо об этом думать, – вежливо отвечаю я. Бонни вела бы себя точно так же. – Я уже об этом позаботилась. Вот, посмотрите.
Миссис Уистон-Стэнли вырывает фотографию у меня из рук, и флешка со стуком падает на пол. Мама Бонни смотрит на меня в полной ярости.
– Я думаю, тебе нужно пересмотреть свои приоритеты, Иден.
Я бросаю взгляд на Кэролин, которая, словно молчаливый часовой, стоит рядом со мной.
– Я просто думаю о том, чего бы хотела Бонни.
– Чего бы хотела Бонни?! – внезапно визгливым голосом вскрикивает миссис Уистон-Стэнли. О, боже. – Чего бы хотела Бонни?! Прости меня, но мне наплевать, чего бы она хотела. Она сбежала от нас! Ни слова, ни сигнала, ни звонка! Словно мы для нее пустое место! Ее родители!
Я отступаю на шаг назад и натыкаюсь на Кэролин. Чувствую, как она мягко касается моей руки.
– Матильда, – мягко говорит она. – Может, я сделаю нам чаю?
– Чаю?! – повторяет мама Бонни, все еще резко, но совсем не так, как говорила со мной.
– Да, чаю, – повторяет Кэролин. – А ты, Клайв? Хочешь чайку?
Мы пьем чай. Миссис Уистон-Стэнли настаивает, чтобы радио не выключали. Чаепитие поэтому получается не самым спокойным, но, похоже, она все-таки немножко угомонилась. Мистер Уистон-Стэнли держит чашку обеими руками и с грустной задумчивостью смотрит внутрь.
– Иден, – мягче обращается ко мне миссис
Уистон-Стэнли. – Я не хотела тебя обидеть.
– Ничего. – Я пожимаю плечами.
– Просто ты лучшая подруга Бонни. Я знаю, как вы близки. И мне… мне сложно поверить, что она не выходила с тобой на связь. И что ты не знала о происходившем с ней.
– Но вы ведь тоже не знали, – замечаю я. – А вы ее мать.
– Иден, – предупреждающе зовет Кэролин.
– Ну а почему все постоянно это повторяют? – спрашиваю я.
Самое глупое в том, что мне и правда обидно, что они считают, будто я вру. Пускай я и правда вру. Однако, напоминаю я себе, я ничего не знала об отношениях Бонни с мистером Коном. Так что обвинять меня все равно несправедливо.
– Почему бы я не стала вам рассказывать, если бы что-то знала? Мне тоже хочется, чтобы она вернулась.
– Может, ты не до конца понимаешь серьезность ситуации, – говорит миссис Уистон-Стэнли. – Это не кино. Не интересное приключение. Это преступление. Мою дочь похитили.
Похитили?! Нет, она серьезно? Мистер Кон, похититель? Как объективно с вашей стороны, миссис У.-С. Однако вслух этого лучше не говорить.
– Я знаю, что все серьезно, – уверяю я ее вместо этого. – Я не полная дура.
– Иден, – опять одергивает меня Кэролин.
– Может, перестанете уже звать меня по имени? – рявкаю я. – Я знаю, как меня зовут. Придумайте что-нибудь поновее.
– Следи за тоном, пожалуйста, – говорит Кэролин. – Так делу не поможешь.
– И вы за своим последите. Чего вы на меня набросились? Я вам не девочка для битья, на которую можно злиться вместо Бонни. Это она смылась, а не я. Я всего лишь пытаюсь помочь.
– И как же? Фотографию посимпатичней нашла? – презрительно ухмыляется миссис Уистон-Стэнли. – Ах ты ж саркастичная сучка.
– Следите за тоном, пожалуйста. Так делу не поможешь.
Не дожидаясь, пока меня выгонят, я ухожу сама.
5
Кэролин явно решила поиграть в понимающую родительницу. Вопреки ожиданиям по дороге домой она не читает мне лекций. Мы едем в тишине, пока у меня не вырывается:
– Я просто хотела помочь.
– Я знаю, – отвечает она, и больше мы об этом не говорим.
Когда мы приезжаем домой, я выхожу в огород. Боб окучивает картошку.
– Привет, солнышко, – здоровается он. – Где была?
– Мы ездили повидать родителей Бонни.
– А, вот оно что. – Боб втыкает тяпку в землю и наклоняет к корням, вздымая горки почвы. – И как все прошло?
Я пожимаю плечами.
Боб улыбается:
– Понятненько.
– Ее мама на меня наорала.
– Правда?
– А я просто хотела помочь.
– Уверен, она в курсе.
Ну конечно, родителям полагается так говорить. Я скептично хмыкаю, и Боб в ответ ухмыляется себе под нос.
– Я бы не принимал это на свой счет. Ей сейчас очень нелегко.
– Мне вообще-то тоже.
Еще одна мягкая, снисходительная улыбка, которая говорит «я старше, мне лучше знать, но тебе об этом не скажу».
Я добавляю:
– Ей необязательно было на мне срываться.
– Я уверен, что она не хотела, Иден. Но откуда нам знать, что творится сейчас у нее в голове. Что чувствует мать, когда пропадает ее ребенок?
– А что бы ты чувствовал, если бы это была я?
Боб молчит, окучивая кусты с красным от напряжения лицом. Наконец он отвечает:
– Я бы подумал, что подвел тебя.
– Подвел?
– Да. Что я подвел тебя, что был плохим… – Он медлит, окидывая меня беглым взглядом, а потом опускает глаза на землю. – Что плохо выполнял роль отца.
– In loco parentis?[1] – Я улыбаюсь, чтобы он понял, что все хорошо.
Эту фразу я слышала тысячу раз. Мне нравится ее произносить: словно я умная и знаю латынь. Он улыбается.