– А-а-а, – протянула женщина, – что-то припоминаю. Ну, заходите.
Мы вошли в жилище Филы. Оно состояло из маленькой комнатки, треть которой отгораживал хлопчатобумажный отрез ткани в мелкий цветочек. За занавеской находились умывальник и унитаз. Высота потолков была явно рассчитана на лилипутов, так как я в полный рост в комнате не помещалась. Чтобы без проблем передвигаться по этой «норе», мне приходилось затейливым образом выворачивать шею или подгибать колени.
В центре комнаты стояла кровать, вернее, кровать составляла ВЕСЬ центр комнаты. Размеры ложа тут были ни при чем, причина крылась в пигмейских габаритах жилья. Мне казалось, что я попала в меблированную картонную коробку из-под телевизора. Монтаз поставил на пол мою сумку:
– Ты тут оставайся, а я завтра приду. Чао.
– Чао.
Когда за Монтазом захлопнулась дверь, я вздрогнула, и мне стало очень-очень неуютно. Даже на площади было как-то веселее. Фила спросила:
– Откуда ты?
– Из Луцка. А Вы?
– Из Ивано-Франковска. Монтаз говорил тебе про плату?
– Нет. Ничего не говорил.
– Так вот, десять долларов – ночь.
– Хорошо, – я протянула Филе зеленую купюру.
Женщина посмотрела ее на свет и, удовлетворенно хмыкнув, спрятала в карман.
– Ты можешь у меня ночевать, пока место себе не подыщешь.
– Спасибо Вам. Мне бы помыться с дороги, если можно?
Фила махнула в направлении цветастой занавески и я, взяв полотенце и мыльницу, стала пробираться через кровать к умывальнику. Надо сказать, что кровать украшал ворох какого-то тряпья, обойти который не представлялось возможным. Как только я на него ступила – раздался вскрик, и из тряпичных недр появилась всклокоченная человеческая голова. От неожиданности мыльница выпала у меня из рук, и белый брусочек подкатился к ногам Филы.
– Да не бойся ты! Это Мария.
Марией называлось полупрозрачное существо, судя по имени, женского пола. Подобную степень истощения мне доводилось видеть когда-то в медицинском учебнике. Там описывалась болезнь с романтичным названием «кахексия», и была иллюстрация – фото женщины-скелета. Лично я в скелетах не вижу ничего страшного, если только они не живые. А Мария была живой. Об этом свидетельствовали: во-первых – крик, во-вторых – открытые блестящие глаза. Других признаков жизни за Марией не замечалось.
– З-здравствуйте. Меня зовут Наташей, – поздоровалась я.
В ответ существо только глубже зарылось в постель.
– Что с ней? – спросила я Филу.
– Да ничего, устал просто человек. Выходной у нее сегодня.
Фила не была настроена на длительный диалог, поэтому я не стала ее больше ни о чем спрашивать, и удалилась за занавеску.
Все мысли мои заняла Мария. Невозможно представить, что эта женщина вообще способна передвигаться, не то чтобы работать. Вдруг до меня дошло, что в квартире ОДНА кровать, а людей в три раза больше. Значит, спать предстоит с Филой и скелетом Марии! От такой перспективы меня передернуло. «Спокойствие, только спокойствие, – говорила я себе, – в любом случае это лучше, чем ночевка на улице».
– Я ухожу, Наташа. Буду поздно, меня не жди и ложись спать. Тут еще девчонки придут, так ты им дверь открой, они – свои, – донесся голос Филы из-за занавески.
– Открою.
От усталости у меня уже подкашивались ноги и слипались глаза. Я разделась и осторожно легла на кровать, подальше от Марии.
– Не бойся меня, я не кусаюсь, – сказала женщина-скелет.
– Я и не боюсь, – ответила я и на всякий случай чуть отодвинулась к краю.
– Ты не думай, раньше, ДОМА, я пышкой была, вроде тебя. Это ТУТ так похудела.
– Работа у Вас тяжелая, да?
Мария вздохнула:
– Да, не из легких. Я посудомойкой в ресторане на пристани работаю. Гляди, – и протянула ко мне руки.
Кожа на ладонях была воспалена, местами трескалась и гноилась.
– Что это?
– Моющее средство. Целый день руки в нем держу, вот кожа и слазит.
– Ну, Вы бы побереглись как-то, – сказала я неуверенным голосом.
– Побереглись, – повторила Мария, – как тут побережешься? Ты, небось, вчера только из ДОМА. Видела, что на площади творится?
– Уйма народа…
– Вот именно. И всем работа нужна. Знаешь, сколько желающих на мое место?
Вопрос Марии относился скорее к разряду риторических, вряд ли ее интересовало точное количество претенденток на экзему в портовом кабаке. Я промолчала.
– А сколько тебе лет?
– Двадцать шесть. Мария, как тут с работой вообще?
– Смотря с какой. Какая-нибудь черная и дешевая рано или поздно подвернется. С той, что почище, – туговато. Ты – ГОВОРЯЩАЯ?
– В смысле?
– Говоришь по-итальянски?
– Училась по самоучителю немного, – с сильным сомнением в своих лингвистических талантах произнесла я.
– Если ты «немая», то нормально устроиться вряд ли удастся. Тебе Монтаз ничего не предлагал?
– Нет, ничего. А что, он мог бы с работой помочь? – призрак надежды замаячил перед глазами.
Мария потерла переносицу:
– Как тебе сказать. Вообще-то мог бы. Только не знаю, подойдет ли тебе такая работенка. Он тебя у вокзала подобрал?
Мне не понравилось слово «подобрал». Я что, дворняжка какая-то?!
– Да, мы встретились на Пьяцца Гарибальди.
– Монтаз девочек оттуда часто приводит. Добрый он, Монтазик наш, – оскалилась Мария.
– А чем же он занимается?
– Он – художник. А зарабатывает тем, что делает татуировки. Между прочим, очень красиво у него это дело получается. Может и тебе сделать бабочку на попе, если попросишь. Друзья у него, правда, несколько иного профиля. К ним он девочек пристраивает. Только по желанию, ты не думай!
«Не так уж сильно, наверное, Надежда ошибалась», – мелькнуло у меня в голове.
– Мы, когда шли сюда, встретили каких-то мужчин в подворотне, – припомнила я.
– Дружки его, наверное.
– И что это за люди?
– Марокканцы. Наши девочки на них работают.
На языке у меня крутился наивный вопрос, от которого я не смогла удержаться:
– Где работают?
– На «страде», – произнесла Мария, делая ударение в слове «страда», на первом слоге.
Мне не хотелось выглядеть полной идиоткой, – и я понимающе кивнула. Страда, страда… Знакомое словечко. И тут я вспомнила: «la strada» – это же «улица» по-итальянски. Ура! Не пропали даром занятия с самоучителем. И что же могут делать наши девочки на улице для марокканцев? Сомневаюсь, что род их занятий состоял в торговле беляшами или лотерейными билетами.
– Если хочешь знать, то друзья Монтаза еще не всяких девочек берут.
Хм. Подумать только! Я съехидничала:
– Да Вы что! Можно еще и кастинг на путану не пройти?
– Конечно, – на полном серьезе ответила женщина, – я им уже точно не подойду.
В чем-то Мария была права, образ ночной неаполитанской бабочки как-то мало вязался с ее, мягко говоря, аскетичной внешностью.
– Так, может, я тоже не подойду, – попыталась я пошутить.
– Ты подойдешь, – заверила меня Мария, – арабам такие нравятся.
Поворот нашего разговора меня слегка встревожил. Одно дело, когда в газетах читаешь про тружениц полового фронта, или чисто гипотетически фантазируешь о подобном с подругами на кухне. А тут тебе наклевывается вполне реальная возможность освоить древнейшую профессию. Когда я собиралась в Италию, то как-то и не рассчитывала, что передо мной откроются столь радужные перспективы. Надо же – такой шанс судьба подбрасывает! По окончанию университета светила биологии из меня не получилось, может, именно на итальянской страде обретет свое истинное призвание неизвестный зоолог? Убеждаться в этой гипотезе желания не возникало. Я решила, что карьера проститутки может и подождать.
– Спокойной ночи, Мария.
– Спокойной ночи.
Я свила себе кокон из одеяла и моментально провалилась в сон так, будто кто-то выдернул шнур от меня из розетки. Снился плотный, густой туман, застилающий горизонт, и корабль, который покидали толстые крысы в платочках из полиэтиленовых пакетиков. Меня очень тревожила судьба корабля, тем более что в одной из кают находилась я. В моей каюте горела в пузатом стаканчике розовая свеча. Я смотрела на маленькое пламя и знала: до тех пор, пока свечка эта горит, корабль не утонет.
Сон прервался стуком в дверь. Слышались женские голоса:
– Фила!!! Это мы!
Скрипнула кровать – поднялась Мария:
– Не шумите! Сейчас открою!
Мне не хотелось привлекать к себе лишнего внимания и знакомиться с прибывшими женщинами. Я сделала вид, что сплю. Женщин, судя по голосам, было двое. Причем, одна из них находилась в состоянии алкогольного опьянения. Именно она обнаружила меня на кровати, и, дыхнув в лицо спиртовыми испарениями, громко прошептала:
– Что это?
– Новенькая. Монтаз привел, – ответила Мария, – Оля, отойди от нее, видишь – уснул человек.
– Молодая, – констатировала Оля, – Анвару отдаст, или себе оставит?
Другой голос прыснул:
– Ага! Людка ему оставит!
– Таня, глянь-ка: девка ничего, жалко ее арабам отдавать. Пусть Гвидо ее возьмет, у него условия получше будут.
По позвоночнику промчалось стадо муравьев с холодными лапками. Как это возможно, чтобы мной распоряжались, будто я пакет молока?! Возьмут – отдадут. Мое мнение, похоже, вообще никого не интересует. Не знаю, кто такие Гвидо и Анвар, но знакомится с ними совсем не хотелось. По-моему, выбирать между арабской или итальянской панелью – то же самое, что размышлять: из чего лучше застрелиться – маузера или браунинга? Надо срочно покидать эту нору. Скорее бы утро.
– Наташ, ты спишь? – затормошила меня Мария.
Я разлепила глаза:
– Чего Вам?
– Тут девчонки пришли, Оля и Таня. Познакомься.
Делать нечего – знакомлюсь. «Девчонки» были в возрасте расцвета второй молодости. Татьяна – довольно высокая шатенка с широкими скулами, Ольга – гидроперитовая блондинка в золотых конопушках и носом-картошечкой. Вроде бы родные лица, какими заселена любая наша деревня, но было в них уже что-то чужое. Оно проскальзывало сквозь холодный взгляд, цепляющийся как верблюжья колючка. Видимо, за время проживания за границей в моих соотечественницах произошла какая-то мутация, следствием которой стали настороженность и недоверие.
– Ты уже договорилась с Монтазом о работе? – спросила Таня.
– Нет, ни о какой работе мы не говорили. Он помог мне с ночлегом и все.
– Значит, завтра побеседуете. Только я на твоем месте с ним бы не связывалась, – заключила Ольга.
– Почему?
– Он дружит со скользкими парнями. Давай уж лучше мы тебя пристроим. Паспорт свой еще не посеяла?
Дался всем мой паспорт! И с какой такой радости этот «дубликат бесценного груза» не дает покоя моим новым знакомым?
– Не посеяла. Он со мной.
– Вот и отлично. Мы с Таней можем тебя с человеком одним познакомить, если хочешь, – подсела ближе Оля.
– Что за человек?
– Итальянец. Гвидо зовут. Девочки «наши» на него работают. В доме, под крышей, в чистоте, а не то, что у дружков Монтаза – на улице в любую погоду.
Татьяна поддерживала подругу:
– Соглашайся, Наташа. Увидишь – тебе понравиться. Гвидо не жадный, у тебя комната своя будет. Кормежка, мыло-полотенце – все за его счет.
Упоминание о дармовом моющем средстве меня развеселило. Неужели эти женщины всерьез думают, что я, сломя голову, сигану в мышеловку за бесплатным мылом?! Что же мне ответить на такое заманчивое предложение? Если бы Оля была чуть меньше пьяна, возможно, не так заметно выпирало бы ее острое желание меня завербовать. Мне был неприятен хищный блеск в глазах женщин. Кто знает, чего от них ждать в случае отказа?
– Не знаю, Оля. Надо подумать.
– Ты только Монтазу не говори, ладно?
– Ладно. Спокойной ночи, – я натянула на голову одеяло.
Сон как рукой сняло. Что-то внутри мне говорило, что соотечественницы мои намного опаснее татуировщика-пакистанца. Монтаз вызывал у меня куда больше доверия, нежели все дамы из квартиры Филы, вместе взятые. Уж лучше я попрошу помощи у него.
Я лежала тихо-тихо, через одеяло еле доносились невнятные обрывки фраз. К моему удивлению, это были стихи. Их читала Татьяна. Она произносила строчки нараспев и очень старательно. Подобный стиль чтения характерен для выступлений детишек на табуретках. Затаив дыхание, я внимала поэзии. Стихотворение повествовало о нелегкой женской судьбине, о тяжких трудоднях на загранниве и о жуткой тоске по детям и Родине. Ничего подобного я раньше не слышала. Небрежно-свободное обращение с рифмами плюс вплетение в текст идиоматических выражений неоднозначно намекали на то, что их автор в число признанных классиков отечественной литературы не входит.
Стих был длинный, практически поэма. Когда Татьяна закончила его читать, Мария сдавленным голосом произнесла:
– Какая ты, Танька, молодец!
А Ольга высморкалась. (Прослезилась, наверное).
– Поэтесса…
Ага! Значит, поэтическая сага принадлежит перу самой Татьяны! И я, признаюсь, как на духу, внезапно зауважала скуластую шатенку. Если уж, пусть даже сбежавший с конюшен Олимпа, Пегас отметил человека своим крылом, или копытом, значит, человек этот достоин уважения. По крайней мере, за то, что хотя бы пытается выразить бередящие его душу чувства.
Дышащие подлинным страданием, плохо зарифмованные строчки Татьяны не могли родиться в пятизвездочном бунгало на берегу океана, им самое место тут, в квартире, величиной с картонку из-под телевизора.
– Давайте, девчонки, закругляться, – зевнула Ольга.
Остальные женщины единогласно поддержали ее предложение, и на этом поэтический вечер завершился. Таня и Оля разместились на узеньких матрасиках по обе стороны кровати. Мария погасила свет.
Проснулась я от нестерпимой жары и тяжелого спертого воздуха. Где-то среди ночи пришла Фила. Ее потное тело прилипло справа, а в мой левый бок упирались кости Марии. Стерев ручеек пота, заливавший глаза, и жадно хватая практически бескислородную воздушную смесь, я попыталась освободиться из тисков Фила – Мария. Тихо поскуливала во сне Ольга. Я переступила через нее и вышла из квартиры.
Люди добрые, а ведь туда придется вернуться! Думать об этом не хочу. Сажусь на ступеньки, обняв руками голые колени, и закрываю глаза. Вот, сейчас я проснусь ДОМА, а Неаполь, вокзал, Фила, Монтаз – персонажи и декорации моего сновидения останутся в далеких измерениях Морфея.
Кто-то коснулся моего плеча.
– Наташа, почему ты тут? – мужской голос с сильным восточным акцентом.
– Подышать вышла. Жарко там, – говорю, и слезы застилают мне глаза.
Стыд и позор! Чего реветь? Чего? Что такое случилось? Просто страх. Безмолвный, животный ужас овладел моим умом. Как быть?! Что делать?!
– Кто тебя обидел, девочка? – Монтаз гладит мои взъерошенные волосы.
– Мне так страшно. Не отдавай меня, пожалуйста, пожалуйста…
– Что тебе эти женщины наговорили?
– Про страду… Я не хочу! Я не смогу…
Монтаз вытирает мое зареванное лицо:
– Не плачь, не надо. Мы придумаем что-нибудь. Филе скажешь, что тебе подруга уже ищет работу. Никуда с ней не ходи. Если что – давай к нам. Я тут живу, – Монтаз указал на дверь слева. – Просто сейчас тебе у нас неудобно будет, братья у меня и Люда ревнивая.
– Жена?
– Нет. Живем вместе. Жена в Пакистане. Лейла. И дочери там с ней. Фотографию потом покажу, хорошо?
– Угу.
– Монтаз тебя в обиду не даст, поняла?
Я киваю.
– И ничего не бойся.
Еще один кивок.
– Утром я за тобой зайду, и мы пойдем искать работу.
– Спасибо, Монтаз. Спасибо…
Слезы высохли как-то сами по себе.
Как мне ни хотелось, но все же пришлось возвратиться в комнатку Филы. Отвоевывать себе часть койко-места я не стала, и остаток ночи провела на подоконнике у открытой форточки. Вид из окна, был не ахти какой. Грязный двор, запущенная клумба, паутина бельевых веревок, качели.
Качели? Наверняка, в доме живут дети. Представляю себе ораву смуглых сорванцов, резвящихся в этом убогом дворике. Интересно, есть ли у их пап и мам хотя бы теоретический шанс когда-нибудь выбраться из нищеты? Теоретический есть. Можно выиграть миллион в лотерею или дождаться наследства от богатого родственничка, клад найти, на худой конец. А еще можно податься в заграничное Эльдорадо на заработки. (Типа как я). Только где гарантия, что в том Эльдорадо ты не окажешься на еще более низкой социальной ступени, нежели был там, откуда приехал? Нет таких гарантий.