Но в жизни же всегда есть место Чуду и Надежде. Почему-то вспомнилась сказка о мышках в молоке. Хорошая, вселяющая надежду история. Не сложишь лапки – собьешь масло и выберешься из крынки. Важно только в молоко попасть. А если банка с компотом попадется или еще хуже – ночной горшок? В какие емкости попали мои новые знакомые, мне пока не очень понятно, но уж точно – сливками там и не пахнет.
Пока я размышляла на подоконнике о мышах, незаметно подкралось утро. Солнечный лучик скользнул по кровати и разбудил Филу:
– Ты чего там нахохлилась, как курица на насесте?
– Я…
– Давай, ложись, – женщина поднялась с постели.
Спорить с ней смысла не было, к тому времени у меня основательно затекли ноги и шея.
С наслаждением вытянувшись на кровати, сквозь полусомкнутые веки я наблюдала за броуновским движением женщин по комнате. За занавеской мылась Фила, Ольга красила у подоконника губы, ковыряясь спичкой в тюбике помады, Таня завивала волосы старой плойкой, Мария разливала по чашкам чай. Дневной свет делал их лица старше и беззащитнее. Правду говорят, что утро вечера мудренее. Чего я вчера испугалась? Этих измученных землячек?
– Ну что, поговорить с Гвидо о тебе? – закалывая волосы, сквозь шпильки во рту спросила Таня.
– Не надо. Спасибо. Мне одна знакомая тут пообещала работу. Я с ней сегодня встречаюсь.
– Что за одна?
– Мы с ней на Пьяцца Гарибальди познакомились.
– Ну, смотри, если передумаешь – обращайся. Все ж не чужие – поможем.
В дверь постучали, и Таня пошла открывать.
– Кто там?
– Это я, Монтаз.
– Чего тебе надо с самого утра? – бросает из-за занавески Фила.
– По вам, красавицы, соскучился, – Монтаз игриво щипает Таню, а та шутливо бьет его по рукам.
– Ага! Соскучился он! По Наташкину душу пришел, так и скажи.
Мужчина ничего не отвечает. Я вскакиваю с кровати:
– Мы…э-э-э… Нам на вокзал надо. К знакомой моей.
Начинаю лихорадочно собираться. Необходимо привести себя в божеский вид, чтобы произвести благоприятное впечатление на потенциального работодателя.
Из зеркала на меня смотрят припухшие глаза, и я вдруг замечаю, что вся шея покрыта, как ошейником, сплошным красным пятном. Последний раз такая оказия случилась со мною сто лет назад, после экзамена по фармакологии. Я сильно перенервничала, потому что не могла найти спрятанную в левом сапоге шпаргалку. В конце концов, все обошлось благополучно (шпаргалка оказалась в правом сапоге), но последствием страшного студенческого стресса стала малосимпатичная сыпь на шее в виде красного ошейника.
Дерматит «от нервов», как объяснил мне врач в кожном диспансере, прошел тогда за пару месяцев. И тут опять – нате, пожалуйста! Никак я не ожидала от своего организма такого подвоха. Сыпь увидела Фила:
– Что это за зараза у тебя?!
– От нервов это, – извиняющимся тоном произнесла я.
Вот черт! Сыпь эта мне сейчас совсем ни к чему. Пусть бы уж лучше на каком другом месте появилась, шея – слишком заметно же! Монтаз отвел в сторону мой подбородок и присмотрелся к пятну.
– Плохо, – заключил он, – в аптеку надо.
Незапланированный дерматит ставил под реальную угрозу мое трудоустройство…
Глава 4
Вещей «под горлышко», которые могли бы прикрыть покрасневшую шею, у меня с собой не было. Как-никак, я же в теплую страну собиралась, потому-то и ограничила свой гардероб двумя-тремя легкими блузками. Имелся, правда, один теплый свитер, на случай холодов, но и он выставлял мою шею на всеобщее обозрение.
– Может, Наташ, ты платочек какой повяжи, – посоветовала Мария.
– Да не ношу я платочков. Нет у меня ничего такого.
– Тогда сходи на базар и купи! А то люди от тебя шарахаться будут. Откуда ж им знать – проказа это, или «нервное», как ты говоришь.
– Типун Вам на язык.
В словах Марии был резон. В мгновение ока от сыпи я не избавлюсь, а пугать народ мне сейчас нельзя.
– Зайдем на рынок, а? – обращаю на Монтаза умоляющий взор.
– Зайдем-зайдем. Купим тебе платок, – улыбается пакистанец, – Собирайся.
– Минуточку!
За «минуточку» я успела подвести тушью припухшие глаза и распустить по плечам волосы (с целью максимальной маскировки дерматита).
– Наташа, ты раньше шести не приходи. Никого дома не будет, – предупредила Фила.
– Не приду.
Похоже, мне придется слоняться по городу целый день.
– Пошли сначала в аптеку, – Монтаз взял меня за руку и повел прочь из пахнущего кошками дома.
Я старалась запоминать дорогу. Мало ли, а вдруг мой поводырь потеряется, как я тогда «домой» попаду? Мне ведь даже адрес не известен. Поворот, поворот, мусорные баки, магазинчик с вывеской «Dolci» и аппетитными пирожными в витрине. Запоминай, Наташка, запоминай! А вот и «Farmacia», то есть «Аптека».
Монтаз продемонстрировал пожилому аптекарю мою шею со словами:
– La ragazza e malata. (Девушка больна).
Аптекарь в ответ предложил какую-то баночку со сметаноподобным содержимым. Монтаз еще о чем-то поговорил с аптекарем и заплатил за лекарство.
– Возьми, Наташа. На ночь намажешь.
– Спасибо.
Хоть бы помогло! Я-то хорошо помню, что шеей это дело может и не ограничиться. Прошлый раз начиналось все с красного ошейника, а потом сыпь пошла по предплечьям, животу и внутренней поверхности бедер. Наверное, Монтаз обладал даром читать мысли, потому что ни с того ни с сего спросил:
– Больше такого нигде нет?
Я отрицательно замотала головой.
– Монтаз, ты не бойся, это не заразно. Нет!
Мне была неприятна сама мысль, что этот человек может меня сторониться из-за какого-то несчастного покраснения.
Монтаз мне нравился. Видимо, в детстве я насмотрелась слишком много индийских фильмов. Как результат – смуглые кареглазые брюнеты с внешностью Алладина и Али-Бабы вселяли в душу мою благоговейный трепет. Даже продавцы персиков и арбузов на родном Варшавском рынке оказывали на меня гипнотическое, парализующее волю влияние. Я знала за собой такую слабость, потому мимо прилавков с южными плодами старалась пройти как можно быстрее. Это спасало мой кошелек от разорительных оптовых закупок.
– Монтаз, а ты давно в Италии?
– Семь лет.
– Скучаешь по дому?
– Да.
Монтаз достал из нагрудного кармашка фотографию. На ней – женщина в черном одеянии с тремя детьми.
– Лейла и дочери.
– А когда ты к ним вернешься?
– Не знаю. Я им деньги отсылаю. Пакистан – бедная страна, – Монтаз погрустнел.
Семь лет! С ума сойти. Неужели все эти семь лет хрупкая пакистанская газель верно ждет своего Одиссея?
– Монтаз, ты тут с Людой, да? А у Лейлы там, в Пакистане, тоже кто-то есть?
– Нет. Нельзя. Она живет в доме моего отца.
Плохо дело. Бедная Лейла. Совсем не завидую ей. Что с того, что она вроде как замужем? Мужа-то нет рядом, и неизвестно когда он объявится. А может и не объявится вовсе.
– Ты любишь Лейлу?
– Люблю.
– А Люду?
– И Люду люблю.
Стало быть, в сердце мастера тату хранится достаточно большой запас любви и хватает места не только для законной супруги.
По моим понятиям, Монтаз не мог не нравиться прекрасному полу. Хоть был он и невысокого роста, зато великолепно сложен и гибкий, как пантера. Яркая цветастая рубашка, которая смотрелась бы смешно на бледнолицем мужчине европеоидной расы, лишь подчеркивала сияние бронзовой кожи пакистанца. Даже если мои соседки по комнате правы, и Монтаз имеет невинное сутенерское хобби, то разве нельзя ему слабость эту простить за одни только миндалевидные глаза?
Поворот, поворот, новая незнакомая улица. Мы идем на рынок. Впереди маячит цветастая рубашка, я пытаюсь от нее не отставать. О том, что базар уже близко, нас оповестил нарастающий гул.
Я никогда особо не любила больших скоплений народа – и, по возможности людские толпы обходила стороной. Говорят, восточный базар – совершено уникальное и незабываемое зрелище. Не знаю, там бывать мне не приходилось, но его неаполитанский брат меня ошеломил. Не грудами мерцающей серебром рыбы и диковинных чудищ морских, не горами благоуханных плодов и специй, а бьющей через край энергией и силой голосовых связок торговцев. Продавцы, подобно обезьянам ревунам в период гона, орали что есть мочи над своим товаром призывные рулады.
– Pesce fresca!!! – крикнул изо всей силы мне в ухо один из них. Я испуганно отскочила в сторону. Столь агрессивная реклама свежей рыбы едва не лишила меня слуха. До чего же шумный народ эти итальянцы!
Недалеко от прилавка с рыбой торговал разноцветными платками рослый синий негр. Вот он-то стоял молча, распахнув увешанные тряпьем руки как на распятье. На нем я заприметила легкую косынку в красно-белые полоски. Вещь была достаточно воздушной, чтобы не доставлять неудобства в жарком климате.
– Монтаз, тут платочек подходящий. Я бы, пожалуй, его купила. Только мне надо доллары на лиры обменять. Где можно это сделать?
– Много менять?
– Долларов сто.
– Мой друг обменяет. За мясной лавкой. Сейчас к нему пойдем. А это – тебе подарок, – Монтаз снимает с руки негра полосатую косынку.
– Спасибо, – я тут же повязала платок себе на шею.
Над кусками мяса с отчаянным надрывом зазывал покупателей кудрявый продавец в фартучке сомнительной чистоты:
– Сarne-e-e!!! Carne-e-e!!!
Чего ж так орать-то? И так ясно, что «carne»!
– Signorina, prego!!! – мясник сует мне под нос окровавленную тушку какого-то животного. Судя по размерам – кролик, или кошка, точнее сказать не могу. Кто знает, чем они тут питаются? К примеру, вон те прозрачные гроздья сероватых присосок – идут нарасхват, а мне даже смотреть на них неприятно.
Торговец мясом хотел во что бы то ни стало продать мне убиенного зверька. Он очень убедительно тряс тушкой перед моим лицом, а чтоб клиентка не сбежала, крепко схватил меня за руку чуть выше локтя. Я запаниковала:
– Отпустите!!!
Монтаз обернулся и рыкнул на мясника, тот выпустил мою руку. Смотрю на локтевой сгиб – на нем красуется огромное ярко-красное пятно. Сначала мне показалось, что это кровь с ладоней продавца, но – нет. Пятно было таким же, как и на шее. Значит, придется еще и руки прятать. Я еле сдержалась, чтоб сразу же не осмотреть и живот.
– Жди здесь, – Монтаз отвел меня в сторону, – Никуда не уходи.
Пакистанец скрылся за палатками, и пока он отсутствует – осторожно щупаю кожу на животе. Ну да, сыпь и там. Вся надежда на волшебную баночку с мазью. Хоть бы Фила не выгнала меня из квартиры. Кому, скажите, приятно делить постель с носителем какой-то кожной болячки? Словом, я расстроилась.
Монтаз вернулся в сопровождении симпатичного, крепко сбитого мужчины. Внешне он больше напоминал араба, нежели итальянца. Хотя и те и другие – невысокие, смуглые брюнеты, разница все ж чувствуется.
– Buona mattina, cara (Доброе утро, дорогая), – поздоровался со мной друг Монтаза.
– Buona mattina, – эхом повторила я.
– Sono Anvar. (Я – Анвар).
Имя показалось мне знакомым. Уж не тот ли это Анвар – конкурент Гвидо? У меня пересохло во рту и я, запинаясь, промямлила свое имя:
– Наташа.
– Sei molto carina, Natascia. (Ты очень мила, Наташа).
– Grazie. (Спасибо.)
Я физически ощущаю скольжение взгляда Анвара по моему телу. Снизу – вверх, сверху – вниз. Горячая волна бросается мне в лицо. Провалиться бы куда-нибудь, что ли? Или превратиться в маленькую-премаленькую букашку. Жаль, не умею. Уверена, что от пристального внимания мужчины не скроется даже самая бледная веснушка. Сканирующий взгляд остановился на руках. Руки мои Анвару не понравились. Он нахмурил бровь и спросил:
– Che cosa? Sei malata? (Что это? Ты больна?)
Ага, значит, заметил сыпь. Ну, как мне объяснить, что это не болезнь, по большому счету, а просто такая себе защитная реакция организма на стресс? По итальянски я еле-еле понимаю, говорю еще хуже. Придется отвечать не столь витиевато:
– Si. (Да).
Ответ Анвару тоже не понравился. Он повернулся к Монтазу и разразился достаточно длинной тирадой, из которой я не поняла ни слова. Монтаз вроде бы что-то возражал.
В надежде уловить смысл разговора всматриваюсь в мужские лица. Ясно одно – Анвар чем-то недоволен, причем у меня появились смутные подозрения, что недоволен он мной. Почему же? Шарю в карманах в поисках валюты. Может, Анвар сомневается – имею ли я деньги для обмена? Протягиваю стодолларовую бумажку Монтазу, но он останавливает меня жестом. Мол, не до валютных операций нынче. Странно как-то.
Спрятав деньги обратно в карман, я отошла на пару шагов и принялась изучать содержимое прилавка с морскими чудовищами. Пусть мужчины между собой разбираются, не буду им мешать.
Ах, чего тут только нет – сепии, осьминоги, морские гребешки, кальмары… Глаза разбегаются. Вживую мне еще не приходилось видеть стольких представителей средиземноморской фауны. Не представляю – как их готовят? В процессе любования очередным ракообразным вдруг замечаю боковым зрением, что Анвар уходит. Как же так?
– Что случилось? Почему он ушел? А доллары поменять? – засыпаю вопросами Монтаза.
– У него сейчас нет денег.
Ответ прозвучал не очень убедительно, но докапываться до истинной сути я не стала.
– А где же можно обменять валюту?
– В банке обменяем.
– Далеко?
– Нет, через улицу.
– Тогда идем.
Мы покинули базар, и вошли в переулочек, в котором останавливались автобусы из Украины с новыми безработными. Сюда же стекались и работающие украинки, чтобы передать через водителей посылку ДОМОЙ. В переулке стояло два белых «Мерседеса», от них змеились длинные хвосты очередей. В конце одной очереди я заметила знакомую серую куртку.
– Надя! Здравствуйте!
Женщина обернулась:
– О! Привет! Ты гляди, не съел тебя твой пакистанец.
Встреча с Надеждой меня очень обрадовала.
– Не съел, – улыбаюсь. – Познакомьтесь. Надя. Монтаз.
Они приветственно кивают друг другу.
– Наташа, – обращается ко мне Монтаз, – если хочешь, подожди меня здесь. С подругой поговори. Я сам в банк схожу.
– Хорошо.
Я отдала деньги, и яркая рубашка пакистанца скрылась из поля зрения.
– Ты так доверяешь этому парню? А что, если он не вернется? – покосилась Надя.
– Он – хороший, это раз. И потом, я знаю, где он живет. Кстати, а Вы нашли себе ночлег?
– Да где там, на улице ночевать пришлось. Тут, возле автобусов. Ты-то как устроилась?
В двух словах я рассказала Наде о квартире Филы.
– Может, и меня эта Фила на ночь приютит, как думаешь?
– Надо спросить. Места у нее почти нет. Втроем на одной кровати спали, двое – на полу.
– Я согласна хоть на полу!
– Давайте тогда вместе вечером пойдем туда. Фила сказала, чтобы я раньше шести не возвращалась.
– Конечно. А пока я домой посылочку отправлю. Вот, кое-что для внучки прикупила, – Надя показывает пакет, доверху набитый, в основном, детскими вещами и игрушками.
– Смотри, какие ботиночки! А юбочка, а? Жирафик этот такой забавный – копейки стоит. Потрогай. Чувствуешь, у него шарики внутри. Еще и дочке брюки купила, – женщина расцветает, демонстрируя покупки.
– Сколько лет внучке?
– Четыре годика. Дашенька.
– Давно не видели ее?
– Два года уже, – голос у Нади дрогнул.
Наверное, в разлуке с дорогими сердцу людьми время течет по другим законам, и два года вдали от Дашеньки – это очень и очень большой срок для Нади. У нее мелкой дрожью трясутся руки, и глаза вот-вот станут на «мокрое место».
– Надя, ну, что Вы?!
– Не обращай внимания. Нервы.
– А когда Вы домой собираетесь?
– Пока не знаю. Мне сейчас некуда возвращаться.
– Как некуда? ДОМОЙ. К мужу, дочке, внучке.
– Нет больше у меня ни мужа, ни дома.
Ой, кажется, я поневоле затронула какую-то больную струну. Что же случилось? И пока мы стояли в очереди к автобусу, Надя рассказала, как она попала в Страну Макарон.
Началось все с того, что у мужа ее, Степана, врачи обнаружили в сердце серьезные неполадки. Жизнь горячо любимого супруга оказалась под угрозой. Спасти его могла лишь дорогостоящая операция с заменой клапана. Денег, естественно, на это «удовольствие» не было.
Идею с заграничными заработками подбросила односельчанка, у которой двоюродная сестра уехала в Италию. Кузина благополучно устроилась среди «макаронников» и, на зависть родственникам, регулярно слала домой симпатичные кругленькие суммы.