Саня как настоящий артист не стал впадать в рефлексию, вместо этого воспользовался моментом. Повесил гитару на плечо, достал пакет, раскрыл его и сказал:
– Тот, кто слушал наш куплет – подавай сюда конфет!
Вдруг прокурор бросил хлопать и исчез за дверью, но спустя полминуты вынес стеклянную чашку с конфетами и высыпал ее в пакет. Наша компания двинулась на выход, а прокурор окликнул меня:
– Как фамилия?
Я с малых лет имел привычку врать на любые вопросы представителей власти. По силе действия она могла сравниться с инстинктом самосохранения. Она не подвела меня и теперь, и я без паузы и дрожи четко ответил:
– Гориллкин!
Тут захохотали дети, а прокурор, кивая за спину, с улыбкой сказал:
– Даже они не верят! Хотя не важно, вот тебе от меня лично! – и протянул сто рублей. Покосившись на представителя районо, с усмешкой вложил мне в ладонь еще и апельсин, добавив, – а это – от науки! – и стал хохотать.
Я сказал: «Спасибо» и вышел вслед за нашей «нечестивой шайкой», уже стоящей у ворот.
– Ну, Иван! – качая головой начал Саня, уже сдвинувший маску на затылок и закуривший сигарету, – не знал, что ты так читаешь – хоть стекло режь!
– Я сам не знал! – отгоняя странное чувство отстраненности, ответил я.
Надя подняла свою маску и ни с того ни с сего взялась меня обнимать. Я стянул с себя гориллью голову и уставился Наде в глаза. Но она так же внезапно оттолкнула меня и с каким-то поддельным разочарованием сказала:
– У тебя лицо мокрое, – и отошла к остальным.
Что там лицо, незаметно для себя я вспотел весь целиком, так что скользнувший под тулуп ветер заставил меня вздрогнуть.
Саня радостно тряс добытыми конфетами, вереща, что это первый случай в истории, когда прокурор поделился тем, что не вызвало общественных возражений. А я пока размышлял, куда вложить полученные средства – «в носок» или прогулять со всеми вместе? но ничего лучше, чем «…куплю блок красного L&M-а!», не нашел.
Пока я перекуривал, вывернув маску, протирал ее рукавом кофты, наши двинулись вниз по улице, не дожидаясь меня. Догнав остальных уже на перекрестке, я поинтересовался, в чем тут дело, и получил странный ответ, будто они уже решили куда идти, а мое мнение не учли в наказание за экспромт. Завистники таланта временно отлучили меня от участия в коллективном волеизъявлении. Хотя чему удивляться в компании «маньяка», «русской-народной гейши» и парочки «свиней»!
– Теперь ты можешь выступать сольно! – неожиданно едко, громко сказала Надя.
Быстро бросив намерение что-то объяснить, я поддался направлению толпы, еще пытаясь поддеть «бунтовщиков» колким «горилльим» словом.
– Смотри! – вдруг крикнул Саня, указывая на плохо освещенный двор на углу Мичуринской и Базарной.
Из темноты послышался топот, и набор приглушенных неразборчивых голосов сменился длинным выкриком: «Противень оставьте!». Дощатая калитка распахнулась, и на улицу высыпали совсем мелкие ряженые. Когда они пробегали под уличным фонарем, стало ясно видно, что первый из них (с нейлоновым чулком на голове) держал на вытянутых руках противень с источающими пар пирогами, а весь остальной десяток спринтеров, часто оглядываясь, подгонял его.
– Брось противень, сволочь! – крикнула выскочившая из калитки старуха. – Пироги забирай – противень брось! – но свора мелкой нечисти только ускорила бег, пока не скрылась в темноте переулков, вскрикивая и улюлюкая.
Мы, не сговариваясь, переждали в тени придорожного тополя, пока старуха, тихо бранясь, не вернулась в дом (а то, черт ее знает, еще и на нас накинется). После свернули на Базарную и спустя несколько минут наткнулись на другую толпу ряженых.
У того самого адреса, от выбора которого меня отстранили, толкались, наверное, человек пятнадцать, примерно нашего возраста. Я на первых порах растерялся в попытке определить, кто есть кто. Но рассмотрев самого толстого наряженного в черную искусственную шубу и красную маску черта из папье-маше, четко определил Сечкина Антона – единственного на всю округу с такой комплекцией.
– Антоха! – тоже справившись с опознанием, крикнул Саня и ткнул «красного беса» пальцем в мохнатый живот.
Вместе с Темой тут же была распознана основная масса народа вокруг. Это были центровские (в нашем поселке молодежная среда в стремлении к самоопределению делилась на условные районы: совхоз, центр, гора, кирзавод. У нас как представителей кирзавода с центровскими никаких особенных конфликтов не было, и поэтому наша случайная встреча ознаменовалась приветствием и обменом парой колких фраз.
Нужно сказать, что я не мог не отметить очень приличное исполнение костюмов, особенно у некоторых из этой толпы. Чего стоили, например: «смерть» в широком плаще с капюшоном и анатомически верной маской черепа. «Леший» с синеватым лицом с белой бородой и сучками-рожками, словно растущими из головы. Прочие хоть отставали в визуальной правдоподобности, но брали разнообразием. Здесь были и кот, и ворон, и волк, и свинья (кстати, получше двух наших) и один маленький, но заметный – с большой головой быка из папье-маше.
За этой трепотней я только теперь вспомнил, кто живет по этому адресу. И вместе с тем сообразил, почему Саня и девчонки пошли именно сюда.
Хозяином этого дома был Тарас Колунов – предприниматель среднего звена с барскими закидонами века, наверное, восемнадцатого. В качестве оснований для такой репутации, определяющими факторами, можно было считать повсеместную болезненную тягу к старорусскому стилю. К тому же в его дворе на постоянной основе работало три человека, шутили, что он в крепостном праве упражняется, но правда зарплаты платит. Кроме ненастоящих крепостных он вообще не ровно дышал к старинному купеческому колориту. Носил бороду, катался на зимние праздники в тройке лошадей, запряженной в сани, иногда швырял прохожим подарки, наряжался в тулуп и шапку и прочее в том же роде, на что хватало представлений.
Так вот, зайти на шули́кины к Тарасу и, хорошо сплясав или исполнив частушку, выйти от него недовольным дарами, было почти невозможно. И на этой почве теперь назревала борьба за то, кто войдет первым.
Естественно, стали ругаться. Мы с Саней попеременно кричали, что их толпа слишком большая, и если они войдут первыми, то нам ничего не останется. А Антон и еще несколько глоток вопили, что если пропустят нас вперед, то мы соберем все «сливки», а им достанутся только какие-нибудь баранки. Только подступили к порогу, за которым все решает численность спорщиков, как двор Колунова озарился светом, и спустя минуту перед нами открылись двустворчатые ворота.
– Проходите, гости дорогие! – сказала встретившая нас старушка в черной шубе и белом платке и торопливо пошла к дому.
Все молча уставились в створ ворот. Посреди двора горел большой костер, освещая все вокруг. Рядом с крыльцом стоял стол, заваленный всякой съестной всячиной. У стола стоял Тарас в своем купеческом наряде, а рядом с ним его домочадцы: жена, две дочки и маленький сын, одетый в точности как папаша. Женская часть семейства, наряженная в очень похожие друг на друга длинные широкие юбки, короткие сюртуки с меховой оторочкой и черные, в цветах платки, ожидающе улыбалась.
– Ну! Чего у ворот толчетесь!? – рявкнул Колунов. – Заходи! – и исчерпавшая предмет спора толпа, чуть помедлив, ввалилась во двор.
Мы столпились у костра, Тарас оглядел нашу пеструю ватагу и сказал:
– В общем так, граждане ряженые, я предлагаю такую вещь! Для порядка и чтоб стол раньше времени не разграбили, встаем полукругом у костра по одному или по два, выходим к столу и поем! А! Как?!
Толпа, не особенно протестуя, растянулась вокруг костра полумесяцем. Сейчас уж точно каждый был сам за себя. Я теперь стоял между «смертью» и «вороной», а, допустим, Надя с Наташей между «красным чертом» и «котом».
– Ну давай! – рявкнул Колунов. – Кто начнет тому большую шоколадку!
Тут «леший» пихнул вперед того самого маленького, с большой бычьей головой на плечах. Он замер и робко огляделся: «Ну!» – улыбнувшись подгонял Тарас, и «бык» начал нервно орать:
– Из-за леса выезжала конная милиция!..
– Стоять! – прервал Тарас. – На шоколадку – иди. Так! Дальше без матерщины, у меня тут дети! – кивнул на тихо смеющихся дочек.
Теперь пошло повеселее. Уже друг за другом и почти без пауз менялись местами «звериные морды». Пели или просто плясали, получали угощение и отступали в сторону. Вслед за «смертью», исполнившей какой-то жизнеутверждающий стишок, настала моя очередь. Я шагнул вперед и вновь как ошалелый стал читать стихотворение, опять непонятно откуда взявшееся в закромах моей памяти. На этот раз вспомнился Есенин:
– Не жалею, не зову, не плачу, все пройдет как с белых яблонь дым. Увяданья золотом охваченный я не буду больше молодым…
– Бошка то черная! Какое тут увядание золота? – вклинился Тарас, и на это его замечание рассмеялась только старушка в белом платке. – А ты братец в кого ряжен?! – бойко спросил он и, не дожидаясь ответа, растолковал сам, – на сторожа с автобазы похож – тоже черный как сажа! – тут уж расхохотались все.
Мне вручили пригоршню шоколадных конфет и батончик и на мое место встал «ворон», тут же взявшийся ловко и бойко отплясывать вприсядку. Вообще все это действо, стоило ему набрать обороты, закружилось очень живой силой. Притягивало и играло, моментально сглаживая и смешивая любое слово и эмоцию в единую круговерть. Сквозь дыры маски, теперь вся эта пляска виделась мне абсолютно сказочной, ненастоящей, иллюзорной. Казалось, что вот-вот, и вслед за очередным танцором или частушечником и пламя костра выскочит из костровища и тоже исполнит что-нибудь на свой лад. И ряженые, сняв маски, окажутся именно теми, кого они теперь изображают.
Я отступил в сторону и, рассовав конфеты по карманам, вышел за ворота. Задрал маску и закурил. Странное чувство наполняло меня: не усталость и не похмелье, скорее нечто вроде опустошенности. Вдруг стало зябко и как-то непривычно трезво – ушел кураж.
Дождавшись, когда Колунов раздал остатки угощения, и толпа вышла из ворот, я еще раз покурил со всеми вместе. Уже было собрался уходить, как с Надей что-то, случилось. Она ни с того ни с сего взялась бегать по кругу и с каким-то нервным хохотом стаскивать маски с лиц. Хотя тут беспокоился только я, а остальные, довольные пляской и подарками, только отмахивались и смеялись, и скоро совсем разошлись.
Я уже объяснил себе ее нервный выпад распаленным, но не израсходованным во время песен и танцев баловством и только хотел подумать, что теперь-то оно наконец иссякло, но… Уже по дороге домой Надя несколько раз рвалась сдирать маски с первых встреченных ряженых, и каждый раз приходилось ее от них оттаскивать. А в попытке поговорить с ней на эту тему, она кричала одно и то же: «У него не было маски! У него не было маски!»
В конце концов, уже у самого дома, она пришла в себя и стала рассказывать, что в толпе пляшущих, кроме людей в масках, был еще кто-то. Он не выходил петь и только толкался в кругу у костра. На мой вопрос, как он выглядел, Надя ответила: «Высокий, узкоплечий, в черном плаще конусом и с головой птицы… и это была не маска…»
Я со свой стороны предлагал такой вариант развития событий, в котором ее фантазия и праздничная эйфория сложили вместе плащ «смерти», с маской вороны – вот и померещилось. Надя, кажется, версию приняла, слегка успокоилась, на том и простились.
К этому времени пошел снег крупными густыми хлопьями. Я озяб и вывернул тулуп меховой стороной внутрь и даже не знаю почему, но опять нацепил свою гориллью маску.
Я плелся домой, а в голове мысли скручивались в хаотичный комок: «Надя? …я, похоже, ее совсем не знаю? Где она, та, и кто эта? Птичья голова! – выдумала тоже! И эти молодцы – кто такой толпой на этот праздник ходит? Хотя… ничего не боятся! А Колунов?! Это же бред какой-то старорусский! Ну кто его такого всерьез воспринимать станет? Хотя воспринимают же! А как семейство его это терпит!? Дети ладно… но жена? Или такая же? …хотя что там – дети есть, дом, деньги, что еще?! Любит наверно? А прокурор, видно этого из районо не долюбливает?» Я нащупал в кармане апельсин и улыбнулся.
Когда шел по своей улице, рассматривая заборы со снятыми калитками на некоторых, то улыбался еще больше. Представлял, как шкодливые мелкие шуликане не получив конфет от хозяина дома, судорожно оглядываясь снимают с петель калитку и бегут с ней подальше, чтобы зарыть в какой-нибудь сугроб. Мы и сами так делали в раннем детстве. Я уже зашел в свой двор, когда заметил, как тихо теперь вокруг. Слышно малейший шорох, и то, как ссыпается снег с перегруженных веток яблони. Нет ни скрипа дверных петель. Ни собачьего лая. Ни машин на улице. Только плавная густая стена снега в своем равномерном безветрии ползет вниз.
Я снял маску и прислушался, не переставая удивляться такой странной тишине. Вдруг боковым зрением заметил какое-то темное пятно на дороге. Я уставился в снежную стену и увидел медленно идущую сквозь нее тонкую фигуру с большой птичьей головой. На секунду задержав дыхание и не отрывая глаз от дороги, я ощупал карманы и на выдохе швырнул подаренный прокурором апельсин в снежную мглу. Послышался глухой удар и громкий возглас:
– Ваня, ты что?!
Я зажмурил глаза, тряхнул головой, вновь уставился на дорогу и выдохнул:
– Тьфу ты, черт!
Теперь образ странного существа превратился в фигуру отца, а птичья голова в его шапку ушанку. Отец зашел в калитку и, глядя вперед, отряхнул плечо, всмотрелся в мои ошалелые глаза и спросил:
– Ваня, ты чего кидаешься… выпил? И кстати, чем?
– Ничего я не пил – просто показалось.
– Что бросал? – с намеком на улыбку сказал он, не отрывая глаз от моего лица.
– Прокурорский апельсин, – задумчиво ответил я.
– Точно не пил?
– Точно, точно! А ты сам чего по ночам бродишь?
– У меня сегодня смена, а в военкомате с отоплением беда. Не знаю, то ли уголь им плохой привезли, то ли в системе засорилось что-то? Дело естественное – кто ж знал, что у нас зима бывает! В общем. я не готов ночевать в помещении с температурой воздуха плюс пять, вот и бегаю несколько раз за ночь, проверяю все ли в порядке… На днях обещали исправить. Ладно, это все так – привычные неприятности… пойдем лучше чай пить! Не знаю, что тебе там показалось, но один только прокурорский апельсин, если это не метафора, уже требует застольной беседы, – разглядывая маску в моей руке, по обыкновению деликатно заметил отец.
За чаем просидели допоздна. Отец рассказывал какие-то байки из собственной молодости, как полагается – привирая, а я все думал о Наде. Ее дебют в качестве ряженой можно было считать состоявшимся. Хотя если вдруг она изменит свое мнение обо мне как инициаторе досуга, то в общем-то будет иметь на это свое право. А впрочем, может быть, она и примет то, где временная потеря такой основы как здравый смысл вполне может быть оправдана требованиями традиций. Ведь есть же место в русском фольклоре и языке такому празднику как старый Новый год и ничего. Никаких увечий на теле лингвистики и культуры в целом никто по этому поводу не отмечает – просто традиция, подкрепленная историческим фактом и не более того.
Глава 6
Нет, не знаю, после того ли праздничного забега в масках или позже, но общение с Надей пошло на спад. Остаток зимы и весна растянулись в странный марафон с ускорением, где расстояние между нами росло в пропорции к количеству пустых претензий. И в мае, еще раз обменявшись набором неуместно-резких упреков, мы прекратили встречаться. А дальше небо потемнело, на лицо наползло сиротское выражение, и к горлу подкатил комок… шучу – вообще ничего! Ни малейшего намека на сожаление. Я тогда даже подозревал некую эмоциональную атрофию, потому как примеры окружающих показывали, что расставаться порой действительно сложно. И тем сложнее, чем дольше были вместе. И это примеры уже взрослых, казалось бы, устойчивых к потерям людей. А уж если брать мой возраст, то слезы в три ручья, трясущиеся конечности и общий подавленный вид при таких делах оценивались как норма.