– Что это? – Марина глядела на раскрытое старинное Евангелие, лежащее на приступочке деревянного шкафа с глухими дверцами.
Ник повис над плечом, и они листали страницу за страницей, рассматривая миниатюры, пышные заставки заглавных листов и тонкий орнамент. Сказочные крылатые грифоны и сфинксы соседствовали здесь с обыкновенными, неволшебными слонами, козами и зайцами.
– Красивая книга, – сказала Марина. – У нашей Доры тоже есть Библия, только современная, на глянцевой бумаге, с картинками из фильма «Иисус». Прямо как журнал. Кажется, бесплатно присылали по почте. Это совсем не то…
Лодочник незаметно улыбнулся, непроницаемый взгляд смягчился и потеплел.
– У меня много книг. Одни от отца остались, другие сам собирал.
Старик поднялся, открыл свой глухой шкаф и начал молча доставать оттуда большие старинные книги.
– С застежками, – по-детски обрадовалась Марина, даже в ладоши хлопнула.
И Ник глядел во все глаза, как на столе перед его подружкой возникали Коран и Библия, книги церковных песнопений, записанные древней нотописью, лечебник с рецептами средневековых снадобий, псалтыри и Четьи минеи, пособия по астрономии, учебники, судебник, географические карты…
Они листали и разглядывали это богатство весь вечер. Лодочник и сам увлекся, достал совсем уж редкие книги, апокрифы – Евангелие от Фомы, от Магдалины, Евангелие изречений, где нет привычной событийной канвы и записаны только слова Иисуса.
– Такое бывает? – шептала Марина Нику – то ли о книгах, то ли о самом старике.
Ты ничего не понимаешь
Обратно она шла как в гипнозе. И в короткие счастливые годы, и в тягостные десятилетия войн оплывают свечи в узких темных кельях, и на донышке остается чернил, настоянных на железной ржавчине и кожице молодого грецкого ореха. Не прерывается великий труд – создаются научные трактаты и поэмы, переписываются книги древних авторов. «Во времена бедствий и годину войн увозите книгу эту в город и скройте ее…» Горят города, корчатся в пламени рукописи. Истлели и окаменели те, что спрятаны в тайниках и пещерах. Утрачены тысячи, уцелели единицы. И тут, в никому не известном домишке…
В никому не известном? Стоп. А что, если…
Взволнованный рассказ Марины о базарном кульке, о дяде Алике, который второй месяц разыскивает таинственного коллекционера, и озарение, что это и есть Лодочник, нисколько не встревожили Ника.
– Но ты же им ничего не расскажешь, – заключил он утвердительно.
Марина словно споткнулась на бегу.
– Как ничего не расскажу? Я целый час тебе объясняю, как для человека это важно. Он ученый, он работает с книгами, а если Лодочник распродаст их по одной всяким проходимцам…
– Тише ты. Об этом не кричат. Ничего он не распродаст.
– Откуда ты знаешь?
– В них вся его жизнь – ты что, не поняла? Он их собирал не для того, чтобы на этом нажиться.
– Можешь не разжевывать, я не идиотка, – обиделась Марина. – Понятно, что он с ними никогда не расстанется. Но ведь это небезопасно – держать такую библиотеку в этом сарае, в трущобах…
– Ну вот, ты сама все понимаешь, – успокоился Ник. – Зачем же ему раскрываться? Около него и так уже начали виться проходимцы. Когда он просил меня продать те книжки, он тоже болел, с деньгами совсем было туго. Я сколько на бензоколонке зарабатывал – все равно не хватало, да он и брать не хотел, гордый. Тогда я еду ему покупал и лекарства – принесу, и все. Назад не понесу. Но все равно не хватало, вот и засветились с книжками. Он их никогда никому не показывал, а теперь даже музейщики твои – и те уши топориком.
– А еще кто?
– Макса еле отвадил – все предлагал еще раскрутить старика хоть на пару книжонок. Я, говорит, не туда понес, а он будто нашел, кому сбыть. Так они, ценители, и без Макса обойдутся, если очень захотят. Вот спроси у своего Артура – у него ничего уже нет, все забрали.
– Это я забрала для дяди Алика… А ты неужели такой наивный, если знаешь, что началась охота, и думаешь, что они не доведут ее до конца.
– Ну, сейчас дойдет до того, что во благо Лодочника я должен его продать, – с иронией проговорил Ник.
– Ты ничего не понимаешь! – Марина глядела на него с удивлением.
– Это ты ничего не понимаешь. Человек имеет полное право не отдавать никому то, что ему принадлежит. Его добро – ему распоряжаться. Мало ли кому что нужно. Это их проблемы, и они с ними справятся. Без нас. Я в этом не участвую. И ты в этом не участвуешь.
– Но вдруг бы дядя Алик и Лодочник нашли общий язык? Я могу хотя бы сказать папе…
– Не можешь, – категорично заявил Ник. – Ты сама поймешь, что не можешь, когда вспомнишь, как тебя Лодочник принял. А он видел тебя второй раз в жизни. Он тебе доверился. У меня глаза на лбу были, когда он все из шкафа начал вытаскивать, – он мне этого не показывал никогда! И ты папе рассказывать побежишь, а я тебя привел, и кто я после этого? И чем мы тогда от проходимцев отличаемся!
– Я подумала, ведь можно было бы с самим Лодочником поговорить осторожно, – еще раз попыталась Марина. – Но если ты считаешь, что для него это будет оскорбительно…
– Будет. Получится, что никому верить нельзя, все только ищут, где урвать. И мы такие же. Тебе же его «почему-то жалко» было, – передразнил Ник.
Оставшуюся часть пути они шли молча. Каждый пытался осознать одно и то же: мы первый раз не поняли друг друга.
– Совсем совесть потеряла. Сестрица с чужаком спуталась, так ей и есть в кого. А наша-то, наша!
Петровна и Глебовна и ночью не дремлют.
– Что, у тебя теперь неприятности будут? – встревожился Ник. – Мы, что ли, припозднились совсем?
– А куриный бог на что? – Марина повертела камешком на шнурке. – Он меня защитит.
Оба с облегчением улыбнулись, и прощание было более радостным, чем встреча.
Рецепты для влюбленных
– Дай сюда.
Кларисса показывала на постер с изображением взлохмаченной Земфиры. В Странном Доме шла предпасхальная уборка. Дора мыла окна, Павлик чистил пылесосом ковер в своей комнате, а Марина вытащила на середину гостиной охапку старых журналов, исписанных тетрадок и просматривала их перед тем, как выкинуть. В журналах «Cool» оказалось несколько невыдернутых постеров. Для Рудика нашелся Децл, а для Ника – Малдер и Скалли из «Секретных материалов».
– Эта Земфира – Жанне, – отказала Марина. – Возьми вон ту.
– Такая у меня есть.
– Как хочешь.
– Очень уж ты о них заботишься, – фыркнула Кларисса.
Она не осталась в долгу. Полистала следующий «Cool» и обрадовалась:
– Гляди-ка, прямо про тебя. Слушай: «Кто придумал, что любовь – это постоянство? Часто девушки встречаются сразу с двумя-тремя парнями, причем делают это осознанно. Они как бы разграничивают „обязанности“ ребят: с одним ходят по музеям и выставкам, другой катает девушку на машине, а третий – хороший собеседник и приятный человек». Ну копия! Всех твоих перечислили! «И ладно еще, если при таком раскладе девушка поддерживает интимные отношения только с кем-то одним»…
– Ты что, совсем того? – вспылила Марина.
– Ага, правда глаза колет!
– А ну, пошла отсюда! – закричала Марина, выхватывая журнал.
Кларисса картинно хохотала, закатывая глаза и не думая никуда уходить.
«На самом деле не обязательно отношения девушки и юноши, мужчины и женщины бывают и должны быть любовными», – мелькнуло на странице. Марина присела на ковер. Что там дальше?
«Более правильным и честным было бы четко определить жанр отношений. Сказать: „Романы не для меня, я о них пока не думаю“. Или так: „Мы с тобой (может быть, пока) только друзья“. Или: „У меня есть парень, к которому я испытываю серьезные чувства. А ты для меня просто товарищ, интересный человек“. Больше того, некоторые ребята будут только рады такой определенности, потому что жанр приятельских отношений проще и ни к чему не обязывает».
И впрямь похоже на их запутанность. Как в журнале все просто и ясно. Вот только странно представить себя с декларацией на устах: «Артур (или Рафаэль), мы просто товарищи!» Театр. А если серьезно, сомнения берут, что они будут рады такой определенности, а не почувствуют себя оскорбленными. Уж она-то их знает.
А «серьезные чувства к другому»? Есть рецепты и на этот случай? Марина открыла еще один «Cool» и увидела рецепт, только не для себя. «Овидий, древнеримский поэт, в книге „Наука любви“ советовал растерянным юношам следующее: чтобы нравиться девушкам, надо быть опрятным, спортивным, изобретательным и настойчивым. Во-первых, твоя одежда должна быть безукоризненно чистой, так же как твое тело, твои волосы и зубы…»
Сразу же представился всегда безукоризненный Ник в его всегда свеженьких маечках. Совпадает! Значит, он… Надо же, а полгода назад, когда она только покупала эти журналы, на эти рубрики совсем не обращала внимания.
Тут за окнами зашуршала машина, и Дора из кухни крикнула:
– Пал Палыч приехал!
Как его зовут?
Марина и Павлик понеслись встречать отца, а Рольд их обогнал и радостно лаял в прихожей.
– Предлагаю сделать перерыв и поесть, – сказал Пал Палыч, появляясь в комнате.
– Нет, сначала подарки, – завопил Павлик, повисая на руке, в которой было множество пакетов.
Вместе с Пал Палычем из Москвы всегда приезжали подарки. Он любил ощущать себя рогом изобилия.
– Конечно, сейчас будет ваза, – сказала Марина, и они с Дорой засмеялись.
– Ничего подобного. Книжка, третья часть «Властелина колец», как заказано. Аукцион: тысяча – кто больше?
– Десять тысяч. – Марина выхватила книгу. – А сейчас будет ваза.
– Никакая не ваза. Краска для пасхальных яиц, какая-то особенная, все брали, и я взял. Посмотрим, чем она отличается от луковой шелухи. Две тысячи!
– Три! Это Доре, – заявил Павлик, передавая засмущавшейся Доре пакетики.
Расплачивались по-настоящему, честно – бумажными деньгами из «Монополии». Пал Палыч только успевал рассовывать их по карманам.
Кларисса сидела среди этого гвалта с отсутствующим видом.
– Земфира, – провозгласил Пал Палыч, вытаскивая диск и предвкушая дочкин восторг, но Марина безразлично произнесла:
– Снимаем с аукциона. Это Клариссе. – И добавила: – У меня такой есть.
Кларисса не сразу протянула руку. Никогда еще она не чувствовала себя более чужой на празднике жизни, а свою игру в счастье – более фальшивой, и не сразу поверила, что ей на самом деле что-то полагается.
– А Еве? – тихо спросила Марина.
– Еве – письмо от Алика, – так же тихо ответил отец.
– Как его работа?
– За книжку с цветочками тебя благодарит. А дальше навести справки взялся Фольц, раз у нас ничего не выходит. – Марина тревожно вскинула глаза, но Пал Палыч уже объявлял цирковым голосом: – Маска для подводного плавания. Десять тысяч!
– Двадцать, – закричал Павлик, оглушая всех, и, напялив маску, обратился к сестре: – Меня Ник научит, да?
Марина замешкалась с ответом, а Пал Палыч как ни в чем не бывало сообщил, усаживаясь за стол:
– Когда нога моя покинула автомобиль, но еще не ступила на землю, я услышал дуэт, состоящий из обвинений, сплетен и народных причитаний. Таинственный чужак! Ночные похождения! Зеленая улица в шоке.
– Все врут, – убежденно сказала Дора, тревожно глядя на него.
– Врут, – равнодушно согласился Пал Палыч, включая телевизор. – Я тут же уточнил у Лончинского, он как раз с работы шел. – И потеплевшим голосом: – Это сын Леночки Берестовой из нашего класса. Как его зовут?
– Ник. Николай, – ответила Марина немного напряженно, с удивлением улавливая в последних фразах отца нотки необычной нежности – не к ней, Марине, относящейся.
– А почему я один на еду налегаю? Вы что, мороженым объелись? Значит, его в честь легендарного деда назвали. Николай Берестов – основатель нашего парка. Елена и фамилию девичью оставила, и дело продолжает.
– Ник тоже Берестов.
– Резонно. Громкая фамилия пригождается в жизни. И как он, тоже по этой части пойдет?
– Не знаю. Экзамены в июне будет в химбио сдавать. В профильный биологический класс, – расшифровала Марина, совершенно успокоившись.
– А ты куда решила?
– В гуманитарный. Поменьше Рахиль буду видеть.
– Кто кого допек?
– Взаимно. У вас ведь она тоже была.
– И монологи были все из той же оперы.
– А форму девочки какую носили?
– Да примерно как у вас, только с черными фартуками и белыми воротничками. Вы мне напоминаете наших девчонок, правда, им не разрешалось побрякушки надевать. А что это у тебя на шее? Батюшки, куриный бог!
– Да что вам всем дался мой куриный бог, – возмутилась Марина. – А какая девчонка в вашем классе была самая красивая?
– Было две самые красивые, мы их так и называли: Ева-королева и Елена Прекрасная. В Леночку Берестову я был влюблен, но ее внимания не заслужил. Подозреваю, что казался ей слишком легкомысленным.
Интересно было представлять взрослых молодыми, да еще в знакомых школьных декорациях. Прямо кино!
– А вот Марининой маме казалось, что я состою из сплошных достоинств, – продолжал Пал Палыч, поворачиваясь к Клариссе. – Это обезоруживало, и приходилось соответствовать.
– Марина на нее похожа? – поинтересовалась она.
– На меня. Ты же видишь, какая она красивая, – скромно отозвался Пал Палыч, подмигивая, и Кларисса не могла уловить, шутит он или нет.
– А когда же ты был влюблен в маму? – спросила Марина.
– Так это она сначала была в меня влюблена, – с видимым простодушием разложил по полочкам Пал Палыч.
– И как ты об этом узнал?
– Случайно услышал. Они с подружкой меня обсуждали. Мне это ужасно польстило, но виду я не подавал, а просто начал обращать на нее внимание и не заметил, как влюбился. А дальше – хуже: в десятом классе Рахиль Исаковна стала прорабатывать нас на собраниях, пророча скорую покупку коляски. Еще мне, помнится, не место было в комсомоле. На дно общества, что ли, я должен был опуститься с таким поведением. Ну, не любила она никакую любовь. В общем, досталось нам тогда. Из учителей один Иван Платоныч, историк, пытался нас защищать…
Марина сделала большие глаза и с опаской покосилась на Клариссу, но отец не понял ее мимики, а Кларисса спросила:
– А дальше как?
– Замечательно, – отрапортовал Пал Палыч. – Мы сразу после школы поженились и сразу уехали. Учиться поступили. И коляска – само собой, дело житейское. Сюда, в Белогорск, я долго не хотел возвращаться, до того нам все тогда оскомину набило. А вернулся – старые друзья, старые улицы. Все настоящее. А прошлые дрязги – совсем не главное, шелуха. Думаю, и твоя мама что-то подобное должна сейчас ощущать. Дома и стены помогают. Ева ведь тоже домой вернулась после стольких лет, – повернулся он к Марине. – Из Севастополя. Она не рассказывала? Там теперь другое государство, наши бедствовали, к сожалению, – кивнул он на Клариссу, – но теперь это в прошлом. Думаю, сейчас все наладится. – И опять с аппетитом принялся за обед.
Марина вспомнила соседские сплетни про погибшего моряка. Надо будет спросить у отца потом, без Клариссы и Павлика…
– А в мою маму кто-нибудь в классе был влюблен? – неожиданно задала вопрос Кларисса.
– Алик. Но был отвергнут, как и я – Еленой. Они нашли солидных, взрослых – лет за двадцать – женихов. Не нам чета… Павлик, сделай бабушку Аллу потише. Она уже надорвалась, зовя меня с собой.
– Там уже дедушка Леонтьев, – сказал Павлик, дотягиваясь до пульта. – А они тоже были, когда ты был маленьким?
– Они были вечно.
– А что они тогда пели?
– А вот это: птич-ка-счасть-я завтрашнего дня! Ты летела, крыльями звеня!
Пал Палыч для пущей наглядности вылез из-за стола и начал скакать, махая крыльями. Павлик с визгом присоединился к нему. Через минуту все, включая Клариссу, подпевали: выбери меня, выбери меня, птичка счастья завтрашнего дня.
– Ну, тебе повезло, – заявила Кларисса, остановившись в дверях кухни, где Марина мыла посуду. – Я думала, сейчас начнется. Покажет тебе Пал Палыч, как романы крутить. А он какой… демократичный.
– Он понимающий, – уточнила Марина. – Я один раз слышала, как он кому-то говорил, что родители должны быть для своих детей адвокатами, а не прокурорами. Потому что обвинителей и так навалом. Так он же и по профессии адвокат… А тебя твоя мать тоже вроде не пилит.