– Да, с сыном Эмили Браун, которого мы знаем как Фрэнка Голдсмита, – согласился Антон, – Гарольд дружил, она сама проведывала мальчика на «Карпатии». Так что у них запросто могла оказаться любая вещь принадлежавшая Гарольду или его родителям, которая была Гарольду дорога после гибели всех родных на «Титанике». Это могло быть что угодно. От семейного альбома, до обычной детской игрушки. Трудно сказать, что было в том саквояже.
Батт подумал.
– Среди спасшихся детей «Титаника» остались двое сирот, совсем малыши, Эдмон и Михал Навратилы. Их отец, Мишель, усадил их в шлюпку, а сам остался. И погиб. Но Маргарет Браун занялась не их судьбой, а судьбой именно этого ребёнка. Как Вы думаете, доктор Карамышев, о чём это может говорить?
– Она была с ним знакома и раньше, – ответил Антон.
– Вот и я так думаю, – сказал Батт, – если она даже и не знала его до «Титаника», то он был близким человеком кого-то, кто был её близким другом. Ну, по крайней мере, хорошим знакомым. Иначе, у неё перед этим мальчиком не было бы никаких обязательств. А Виктор фон Готт, как видно из фотографий, с Непотопляемой Молли находился в дружеских отношениях.
Батт вздохнул.
– А что было дальше?
– Дальше? – усмехнулся Антон и перевернув страницу пододвинул дело ближе к Батту, – а дальше он был усыновлён. Его усыновила одна еврейская семья. Но усыновление имело одно условие на которое Гарольд согласился. Причины, как Вы понимаете, были сугубо религиозные, но это было не принятие иудаизма. Из полного имени мальчика должно было исчезнуть его первое имя, как не еврейское и языческое. А именно имя Гарольд… – Антон помолчал изменившись в лице, – его усыновила семья по фамилии фон Готт.
– То есть, – теперь изменился в лице Батт, – после апреля 1912 года, Гарольд Виктор Гудвин уже носил имя Виктор фон Готт… Как же я не догадался! Он вернулся на «Титаник» к самому себе!
– И наверняка он вернулся в прошлое не в апреле 1912 года, а гораздо раньше, – ответил Антон, – либо живёт перемещаясь между началом двух столетий. И трудно сказать, сколько раз он побывал на «Титанике».
– Да уж, – Батт согласился с Антоном, – он прибыл гораздо раньше 1912 года, это несомненно. Ордена Святого Станислава сами себе не цепляли в те времена, да и чин полковника присвоить самому себе было бы невозможно. Полковников в армиях тогда было ох как не много. Я бы, на его месте, в начале завёл необходимые знакомства, добился бы нужного положения, может даже изменил бы ход некоторых событий в нужном для себя направлении, так сказать устранил бы то и тех, кто мне мог бы помешать. И только потом бы, я снова сел на «Титаник». Это понятно, что ему нужно было хорошо подготовиться прежде чем рисковать, изменяя уже собственную судьбу.
– А почему бы ему просто не помочь своей семье, например сесть на тот же «Нью-Йорк»? Или сорвать отцу и матери переезд в Америку? – спросил Антон, – да вариантов много! Что может быть проще, чем похитить самого себя маленького и вернуть домой уже после отплытия «Титаника»?
Батт посмотрел на Антона и покачал головой.
– Вы плохо знаете людей того времени, друг мой! Да и вообще, Вы могли бы причинить боль своей матери? Нет? Вот и я о том же!
Батт подумал.
– На самом деле, мы не знаем что он уже изменил. И он ли это изменил. Может быть то, что мы считаем закономерными, или случайными событиями в нашей истории, как раз и есть изменённая история. И мы не знаем сколько путешественников во времени существует. Мы видим, как минимум, двоих. И мы не знаем что делает тот кто шпионит за фон Готтом. Он может собирать доказательства. А может, пытается мешать барону фон Готту.
Батт встал, подошёл к сейфу и достав фотографии разложил из перед Антоном.
– Что необычного на этих снимках? Да и что вообще можно сказать, кроме того о чём мы уже говорили? – спросил он у Антона.
– На первых изображены все члены семьи кроме Гарольда, – подумал Антон глядя на фотографии, – то есть их снимал сам Гарольд.
– Ну, – пожал плечами Батт, – мальчик увлекался фотографированием. Этим же болеют и современные дети, снимают на свои телефоны всё подряд.
– А на двенадцатой Гарольд снят со стороны, – сказал Антон.
– Да, и он знал что его снимают, – кивнул Батт, – это мог быть кто угодно из близких ему людей, предположим, что кто-то из старших братьев. Вряд ли бы он доверил дорогой фотоаппарат восьмилетнему Фрэнку.
Антон подумал и некоторое время рассматривал фотографии молча.
– Есть мысль, – сказал он.
– Озвучьте? – спросил Батт.
– Человек оставивший нам саквояж и снявший остальные фотографии, прекрасно знал Виктора фон Готта и маленького Гарольда. И он знал кого он снимает.
Антон посмотрел на Батта.
– У меня вопрос, мистер Батт.
– Да? – кивнул Батт в ответ.
– Ну спасти всю свою семью, возможно и было сложно, – сказал Антон, – из того что мы знаем, семья просто не смогла собраться вовремя вместе. Но почему он просто не взял и не посадил себя маленького в шлюпку? Что могло быть бы проще? Зачем ему заставлять себя снова и снова переживать ту страшную ночь?
– Очевидно, пережитое той ночью играет важную роль в его жизни, – ответил Батт, – и это элементарно, доктор Карамышев. Виктор фон Готт, военный, боевой офицер. А Гарольд, забитый недругами мальчик из церковного хора. Понимаете, почему для фон Готта важно, чтобы Гарольд сам пережил ту ночь?
– Нет, – покрутил головой Антон.
– Он знал что мальчику ничего не грозит. Знал, что мальчик выплывет и будет подобран шлюпкой, – Батт помолчал, посмотрев в сторону он подумал и снова глянул на Антона, – он тогда разучился бояться, мистер Карамышев. Виктор фон Готт родился не в Нью-Йорке. Он родился на тонущем «Титанике».
Батт снова помолчал, встал и прошёлся по кабинету.
– Молли Браун должна была сыграть в его жизни, или сыграла, очень важную роль. Трудно сказать какую, но то что он решил познакомить себя маленького с ней гораздо раньше, чем это произошло на самом деле, это очевидно. Ведь если бы не Молли Браун и Грузенберг, скорее всего Гарольд Гудвин попал бы в сиротский приют, или был бы отправлен назад в Британию, сломленным в той тюремной камере. А может быть, стал бы мальчиком какого-то бродячего уголовника и не вылазил бы из тюрем и каталажек. А может быть и погиб бы, прямо там, в порту, в камере.
Батт снова прошёлся и вернулся на место.
– Нет, мистер Карамышев. Он не один раз возвращался на «Титаник». Виктор фон Готт только начал свою работу и постепенно приближается к своей цели, внося в свою жизнь нужные ему коррективы. Это я так думаю. И ответы мы получим очень скоро.
– Вы тоже что-то нашли? – спросил Антон.
– Да, – кивнул Батт присаживаясь за стол, – в Ниагара-Фоллз живёт некто Фред Гудвин, владелец небольшого магазина и мастерской по ремонту старой электроники. У него есть маленький сын по имени… – посмотрел он на Антона, – угадаете как зовут сына?
– Как? – кивнул Антон.
– Сидней, – ответил Батт, – Сидней Лесли Гудвин…
Глава 7
РОССИЙСКАЯ ИМПЕРИЯ; ХАРЬКОВ; ФЕВРАЛЬ 1912 ГОДА
– Ах, Аристарх Семёнович! – буквально бросилась, готовая обнять старого почтальона, молодая черноволосая женщина. Её можно было сравнить с теми барынями-сударынями, к которым так хотелось обратиться словом «матушка».
– Ах родная Вы наша Амалия Абрамовна, благодетельница наша, матушка, – так и поклонился ей вежливо, слегка улыбнувшись, старый почтальон, – письмо Вам от Ивана Ивановича, из ихней Америки! Едва увидал, так сразу же к Вам заспешил, Амалия Абрамовна!
– Я уже вся в нетерпении узнать, что же пишет наш дорогой Иван Иванович, – трепетно приняла большой конверт Амалия Абрамова и посмотрела на Аристарха Семёновича, – а не желаете ли отобедать с нами, милейший? Нынче зябко на улице, а у нас горячий суп и заморский чай, из Индии, – улыбнулась она ему.
Аристарх Семёнович, слегка растерянно пожал плечами в ответ и снова как бы поклонился.
– Премного благодарен, Амалия Абрамовна. С удовольствием отведаю вашего чая, – проговорил Аристарх Семёнович глядя на неё, – ежели сыновья Ваши не будут против моего присутствия, то и служба моя на сегодня окончена. А коли так, то могу и весточку от супруга Вашего прочесть.
– Ах, Аристарх Семёнович! – радостно воскликнула Амалия Абрамовна, – ну что Вы такое говорите! Мы всегда рады Вам в нашем доме!
Она обернулась и громко позвала горничную.
– Аннушка! Душенька!
Аннушка, совсем ещё молоденькая девушка, вышла из соседней комнаты в гостиную, на ходу поправляя белый передник.
– Слушаю, Амалия Абрамовна, – встала она, сложив руки на переднике.
– Накрывай на стол, Аннушка, – приказала Амалия Абрамовна, будто попросив её, – будем трапезничать и пить чай. Сегодня с нами обедает Аристарх Семёнович. Скажи мальчикам, что папенька прислали письмо из Америки. Пусть немедленно соберутся. После обеда, за чаем, будем читать.
– Как изволите, Амалия Абрамовна, – с заметной радостью на лице кивнула в ответ Аннушка, – где прикажете накрывать? Тут или в столовой?
– Наверное на веранде, – подумала Амалия Абрамовна, – нынче словно весна, солнечно, да и там покойнее.
– Помните нашу вишенку в саду? – улыбнулась она Аристарху Семёновичу, – она уж подросла, а сама так и машет нам веточками в окошко веранды.
– Отчего же не помнить? – кивнул Аристарх Семёнович в ответ, – Иван Иванович её ещё росточком привезли и бережно садили, в память… – он опустил глаза, – в память вашей Эммушки, Царствие ей Небесное, – перекрестился Аристарх Семёнович.
– Такое горе, – смахнула слезу Амалия Абрамовна, – до сих пор не отпускает меня Эммушка. Теперь эта вишенка, такая же хрупкая как и она, растёт где Эммушка так любила играть. Я, бывает, гляжу на вишенку, а она словно Эммушка своими ручками машет, словно зовёт меня к себе…
Два года назад Амалия Абрамовна понесла утрату, от которой до сих пор не могла оправиться. Её любимая девятилетняя дочь утонула. Любимая она была потому, что Амалия Абрамовна хоронила одну за другой всех своих дочерей. По Харькову начали ходить слухи о проклятии лежавшем на семье Панула. Обыватели шептались о том, что все девочки рождённые в этой семье должны непременно умереть в младенческом возрасте.
Первой из дочек Амалии Абрамовны и Ивана Ивановича, умерла Юлия. Первенец в этом семье, не прожив на свете и двух месяцев. Второй покинула этот мир Лидочка, едва дотянув до полугода. Поэтому, Амалия Абрамовна как могла берегла Эммушку. И когда девочке исполнилось шесть лет, Амалия Абрамовна облегчённо вздохнула. Младенческий возраст был пережит. Она расцвела, баловала свою дочурку и не чаяла в ней души, наряжала в лучшие платья и наряды, но всё равно, лишний раз не выпускала со двора. Но, в позапрошлый апрель, десятилетней девочке лёд на Лопани казался крепким и прочным, а до реки было рукой подать. Амалия Абрамовна отвлеклась буквально на минуту, когда Эммушка, не спросив разрешения вышла со двора и пошла прогуляться по красивому бережку, откуда открывался не менее красивый вид на недавно возведённый на том берегу Благовещенский Собор… И хотя девочку, едва заслышав крики бросились спасать и стоявший на мосту городовой, и проходившие мимо студенты, тела Эммушки так и не нашли…
Амалия Абрамовна, поначалу целыми днями ходила вдоль берега, ожидая что нет-нет да отдаст широкая Лопань доченьку, чтобы похоронить девочку по православному обычаю, в свадебной фате, с иереем и панихидой. Но, когда она поняла что Лопань ни за что не отдаст девочку, всё чаще и чаще стали видеть её в церкви, в той что на Москалёвке, именуемой Гольберговской. Там Амалия Абрамовна молила об упокоении дочери и всех утопленных водами детей. Каждый раз её синодник, подаваемый к панихиде, был всё больше и больше…
Чтобы забылось горе и супруга больше не видела того места где погибла их дочка, Иван Иванович, купец местной гильдии, не менее убивавшийся по Эммушке, но больше заботившийся о всё же живых и здоровых сыновьях, увёз всю семью в Америку. Там он недавно открыл дело обещавшее быть успешным. Шил саквояжи, чемоданы, сапоги и кожаные плащи. Но, Амалия Абрамовна, в один день собрала вещи, сыновей и вернулась обратно в свой родной Харьков.
Тут ей отдавали честь городовые, вежливо здоровались барышни, а мужчины перед ней снимали шляпы. Местные обыватели, в разговоре нет-нет да поминали добрым словом её трагически погибшую дочку. А Иван Иванович остался один, аж в Мичигане…
– Чужое всё там, – вздохнула Амалия Абрамовна, дослушав письмо мужа до конца, – но что делать? Жена должна быть за мужем, а сыновья при отце.
Она поставила на стол чашку и посмотрела на детей.
Старшему, Эрасту, уже было шестнадцать. Младший, Володенька, как две капли воды похожий на погибшую сестричку, ещё игрался погремушками в коляске, которую качала Аннушка. У коляски вертелся его старший брат, Юра, чёрненький и кудрявый как и мама. Ему недавно исполнилось четыре года. А ученик третьего класса гимназии, Яков, и семилетний Ваня, за столом дразнили друг друга и отбирали друг у друга конфеты и пряники, правда тихонько, вроде как культурно и совсем не слышно, чтобы не мешать разговору взрослых.
Наконец, Эраст не выдержал.
– А ну прекратите дразниться! – сделал он замечание младшим братьям.
Те, моментально сели ровно и улыбаясь переглядывались друг с другом.
– Ну, – вздохнул Аристарх Семёнович, – стало быть снова покидаете нас, Амалия Абрамовна?
– Я не знаю, – посмотрела куда-то в сторону Амалия Абрамовна в ответ и покрутив головой опустила глаза, – прошлый раз я даже до Светлого Христова Воскресения там не выдержала. Так и теперь на Светлый Праздник в Америку уезжать надо. Вот встретим там Христово Воскресение всей семьёй, да думаю, что назад и приеду. Так и буду тут, рядом с могилками своих доченек.
– Хороните Вы себя, маменька, – вмешался в разговор Эраст, – батюшка говорит, что там он заработал достаточно денег чтобы купить дом за городом, с огромным садом, и подальше от воды.
– Эрастушка! – встрепенулась Амалия Абрамовна, – а как же твои экзамены в юнкерское училище? Вы же с Мишенькой Подольским должны вместе поступать в этом году! Что мы скажем его батюшке, что ты решил не поступать? Он же хлопотал за тебя перед самим полковником Фиалковским, в Чугуеве!
Эраст набрал в грудь воздуха и выдохнул.
– Маменька! Не ищите повода не ехать! Мишенька, – он криво улыбнулся, – и без меня может готовится к поступлению! А английский язык я лучше в Америке подтяну и прибуду ровно к экзаменам!
– Ладно, – махнула рукой Амалия Абрамовна и приложила ладонь ко рту. Она действительно искала повод отложить поездку, а по возможности не ехать совсем.
– Да Вы плачете, маменька! – чуть не вскричал Яша. Он уже был готов броситься к маме, чтобы всеми силами начать утешать её, но тут в дверях зазвонил колокольчик.
– Аннушка, поди посмотри кто там? – в миг пришла в себя, словно опомнившись, Амалия Абрамовна.
– Сию минуту, матушка, – встала Аннушка и улыбнувшись направилась в гостиную.
– Хорошая такая барышня, – улыбнулся Аристарх Семёнович, – и воспитанная, и улыбчивая, и хозяйственная!
– Да, верно, – кивнула в ответ Амалия Абрамовна, – с десяти лет у нас служит, с тех пор как её бабушка представилась. Раньше она вместе с ней при кухне была, а сейчас весь наш дом на себя взяла. Такая умница. Везде поспевает. И убраться, и приготовить, и Юрочку с Ванечкой нянчит, как своих родных. Как будто ещё одна дочка, Аристарх Семёнович! – улыбнулась почтальону Амалия Абрамовна, – не нарадуюсь я на неё, милую. И о кавалерах даже не задумывается!
Она посмотрела на Эраста.
Тот отвернулся.
– К вам барон Виктор Иосифович фон Готт пожаловали, – вернулась Аннушка.