Аргументируя необходимость отправки агента происками англичан, Перовский даже не подозревал – насколько он был прав. Упомянутые в письме «два англичанина» – полевые агенты Ост-Индийской компании Уильям Муркрофт и Джордж Требек посещали Бухару восемь лет назад, в 1825 году и были убиты на обратном пути. Однако именно сейчас в Центральной Азии всходила звезда юного лейтенанта Александра Бернса – разведчика божьей милостью и двоюродного племянника великого шотландского поэта Роберта Бернса.
Посетив Кабул и Бухару в прошлом, 1832 году, ныне он в Лондоне наслаждался заслуженной славой. Кстати, написанная Бернсом во время морского путешествия книга стала одним из самых нашумевших бестселлеров своего времени, только первое издание принесло автору невиданную сумму – £800.
Тем временем в Оренбург пришел ответ из Петербурга – кандидатуру Виткевича зарубили из-за политической неблагонадежности. Как сообщал Перовскому военный министр граф Чернышев в письме от 11 октября 1833 года: «Его Величество хотя и изволит признать прежние поступки его (Виткевича – ВН), за которые он назначен на службу рядовым в Оренбургский Отдельный корпус, следствием его тогдашней молодости, но находя неудобным вверять столь важное поручение подобному лицу, не имеющему при этом офицерского чина, высочайше представляет Вам, милостивый государь, избрать для отправления в Бухарию другого опытнейшего и благонадежнейшего чиновника».
Делать нечего – начали искать замену. И она нашлась – в лице Петра Ивановича Демезона.
Этот француз на русской службе работал переводчиком в Оренбургской пограничной комиссии. До этого он преподавал арабский и персидский языки в оренбургской Неплюевском военном училище и считался непревзойденным фехтовальщиком: Демезон многократно назначался судьей на состязаниях офицеров гвардии. Можете сами оценить – какие типажи тогда проживали в провинциальном Оренбурге. Демезон рискнуть согласился, получил инструкции напрямую от Перовского и осенью 1833 года отбыл с караваном казаха Алмата Тюлябергенова в Бухару под видом татарского муллы мирзы Джаффара. Вернулись они летом следующего 1834 года, выполнив – хоть и без блеска – задание, за что и были награждены. По настойчивому ходатайству Перовского П.И. Демезон получил орден Святой Анны III степени, а караван-баши Алмат Тюлябергенов, «способствовавший благополучию его поездки и возвращения» – серебряную медаль.
Меж тем «дело Виткевича» вовсе не закончилось. Кто-то как будто очень хотел подставить Перовского, причем именно посредством осужденного поляка. Письмо Чернышева, отклонившее кандидатуру Виткевича, было отправлено из Петербурга 11 октября. А 27 октября арестант Андрей Стариков, содержащийся в оренбургском тюремном замке, подал коменданту города генерал-майору Глазенапу донос о том, что оренбургские поляки, «будучи огорчены несчастным последствием польской революции», задумали убить Перовского, затем коменданта и всю военную и полицейскую верхушку города, после чего поднять мятеж и захватить Оренбург. Об этом Старикову якобы рассказал рядовой 5-го Оренбургского линейного батальона поляк Людвиг Мейер, сидевший в том же замке за попытку побега в казахскую степь. Главарями заговора назывались неизвестный француз и трое поляков – сотрудники Оренбургской пограничной комиссии Томаш Зан и Ян Виткевич, а также осужденный вместе с Виткевичем по делу «черных братьев» унтер-офицер 2-го линейного батальона Виктор Ивашкевич.
Разбираться с «делом поляков» Перовский отправил прекрасно знающего польский язык чиновника по особым делам В.И. Даля, и подпись нашего великого лексикографа стоит первой в протоколах допросов обвиняемых. Дело, как и ожидалось, оказалось выдуманным от начала до конца и развалилось еще при предварительном следствии. Но как минимум один результат оно принесло – Даль и Виткевич стали если не друзьями, то очень близкими приятелями. Как недавно было установлено оренбургскими историками, оба молодых человека вошли в ближний круг доверенных лиц Перовского. Так, именно в сопровождении Даля и Виткевича оренбургский губернатор в августе 1834 года совершил поездку в недавно заложенное Ново-Александровское укрепление на Каспии. А много лет прослуживший в Оренбурге (и активно участвовавший в Большой игре) генерал И. Ф. Бларамберг прямо пишет в своих воспоминаниях: «…Василий Перовский, после того как узнал Виткевича поближе, произвел его в офицеры, сделал своим адъютантом и посылал несколько раз в киргизские степи и даже два раза в Бухару».
Сразу хочу отметить, что в этом деле, как и во всяком, где замешана внешнеполитическая разведка, до сих пор хватает белых пятен. Причины понятны – тот же Даль в письмах сестре несколько раз отмечает, что не обо всех своих делах он может рассказывать в подробностях. Неоспоримо одно – будущий автор «Толкового словаря живого великорусского языка» непосредственно участвовал в разработке и осуществлении внешнеполитических проектов губернатора Перовского. Это видно из архивных материалов – как официальных документов, так и личных заметок и писем.
Но вернемся к Виткевичу. О том, что Перовский несколько раз отправлял Виткевича в Бухару, не информируя об этом Петербург, свидетельствует не только Бларамберг. Да и самая знаменитая бухарская миссия Яна Викторовича 1835-36 года происходила как минимум странно. Хотя бы потому, что идею о поездке Виткевича в Бухару и Хиву, о которой ходатайствовал матерый волк Большой игры, председатель Оренбургской пограничной комиссии Григорий Федорович Генс, Перовский официально отверг с негодованием. В результате Виткевича отправили вовсе не в Бухару, а в казахскую степь – для разбора взаимных претензий между казахскими родами. Самая что ни на есть рутинная рутина, так как взаимных претензий у казахов всегда было больше, чем блох у дворовой собаки. 9 ноября 1835 года Виткевич выехал в полевую командировку но, как убедительно доказал наш лучший исследователь Большой Игры профессор Халфин, Ян Викторович вовсе не намеревался ехать к казахским зимовкам, а сразу направился в Бухару.
Причины столь радикального изменения маршрута Виткевич в отчете объясняет более чем туманно – мол, «обстоятельства принудили». Что же это были за обстоятельства, из-за которых Виткевич не только не понес наказания за самоуправство, но и сделал невероятный карьерный рывок? Точного ответа документы до сих пор не дают, а исследователи до сих пор ограничиваются разнообразными гипотезами. Например, такими.
Главные усилия англичан в тот период, как известно, были сосредоточены на разработке афганского эмира Дост-Мухаммеда. Именно его «работал» в Кабуле Александр Бернс, и на первый взгляд – вроде бы с успехом. Не случайно, когда Виткевич собирался в командировку в Бухару, Бернс яростно добивался в высоких кабинетах разрешения создать в Кабуле постоянную миссию. Известно также, что на встрече Виткевича с бухарским кушбеги, вторым человеком в эмирате, деятельность Бернса в Бухаре обсуждалась очень подробно. И, наконец, главное – из Бухары Виткевич возвращается не один, а с послом кабульского эмира Дост-Мохаммад-хана Хуссейном Али.
Не секрет, что в Оренбурге информацию из стран Центральной Азии отслеживали на постоянной основе, а позже вообще была создана настоящая агентурная сеть, причем некоторые информаторы, вроде купцов Батырхана Шагиморданова или Баймухаммеда Джангильдина не только много лет работали на постоянной основе, но и получали российские награды за свою агентурную деятельность. Поэтому мы вполне можем допустить, что в Оренбург попадает информация о том, что в Бухару прибыл афганский посланник Хуссейн Али. Стоит ли удивляться, что в Бухару в пожарном порядке отбывает Ян Виткевич, лично знающий Хуссейна Али еще с 1831 года. Тогда поляк работал переводчиком в прибывшей в Оренбург миссии афганского принца Ша-Заде, и свел знакомство Хуссейном Али, входившем в состав афганской делегации. Причем все это делается якобы «за спиной» у губернатора, которого при проигрыше надо вывести из-под удара. Все по вечным в России принципам «победителей не судят» и «или грудь в крестах или голова в кустах».
На сей раз смелость город взяла. В апреле 1836 г. Виткевич в сопровождении Хуссейна Али триумфально возвращается в Оренбург. Даль в то время сидел на обработке текущей разведывательной информации – разбирался с «расспросными листами» русских пленников, бежавших, или, как говорили тогда, «выбежавших из плена» в Хиве или Бухаре. Впрочем, Перовский не был бы Перовским, если бы не использовал все имеющиеся ресурсы досуха. Так и сейчас – Даль не только работал с информацией, но и занимался тем, что сегодня бы назвали «обработкой общественного мнения». Петровский сполна использовал писательский талант своего чиновника по особым поручениям, и множество литературно обработанных рассказов бывших пленников (Якова Зиновьева, урядника Попова, Федора Грушина, Тихона Рязанова, Андрея Никитина, портупей-поручика Медяника) были опубликованы Далем в столичных периодических изданиях и вызвали огромный интерес у читающей России.
Впрочем, с возвращением Виткевича из Бухары эту работу пришлось отложить. Виткевич излагает, а Даль в рекордные сроки записывает за своим другом «Записку, составленную по рассказам оренбургского линейного батальона № 10 прапорщика Виткевича относительно пути его в Бухару и обратно». Этот отчет лучшего российского разведчика, записанным одним из лучших российских литераторов, очень долго был засекречен и полностью обнародован только в 1983 году, полтора столетия спустя.
Перовскому оставалось только одно – правильно подать дипломатическую победу оренбуржцев в Петербурге, а заодно и продвинуть Виткевича. В начале мая Перовский пишет в МИД: «В случае отправления Гуссейна-Али в столицу я полагал бы придать ему… прапорщика Виткевича… Виткевич приехал сюда, будучи почти ребенком… по тринадцатилетнем пребывании своем в здешнем крае вполне искупил вину свою примерным усердием, с коим исполняет все налагаемые на него поручения. Он прикомандирован уже несколько лет к Пограничной комиссии, знает хорошо татарский и персидский языки, может в столице надежно служить переводчиком при расспросах кабульского посланца и сверх этого может дать Азиатскому департаменту подробный отчет касательно всех отношений здешних со степью и с соседними областями Средней Азии».
Вскоре Виткевич и Хуссейн Али отбывают в столицу, где все складывается наилучшим способом. Виткевич, как бы сказали сегодня, «уходит с регионального на федеральный уровень». Вскоре уже не прапорщик, а поручик Ян Виткевич командируется с деликатнейшей дипломатической миссией в Афганистан – как плевались карьерные дипломаты, «поручик стал главой российского посольства». Там ему предстоит столкнуться со спешно вернувшимся в Кабул Александром Бернсом. Началась знаменитая «дуэль в Кабуле», пожалуй, единственный из эпизодов «Большой игры», описанный литераторами едва ли не подробнее, чем историками. Юлиан Семенов, Валентин Пикуль, Михаил Гус – кто только не отметился на этой теме…
Та самая дуэль, которую Виткевич выиграл «в поле», а Россия проиграла на дипломатическом уровне. Впрочем, счастья это не принесло ни одному из дуэлянтов.
Три года спустя, 8 мая 1839 года, лучший полевой агент Империи Ян Виткевич, которому едва исполнилось тридцать лет, застрелится (или будет застрелен) в номере гостиницы «Париж» на Малой Морской улице в Петербурге. Это произойдет накануне представления императору и перевода в гвардию. Его бесценный архив бесследно исчезнет, и это загадочное самоубийство (или убийство) уже много десятилетий будоражит историков, литераторов и сторонников теории всемирного заговора.
Пять лет спустя, 2 ноября 1841 года лучший полевой агент Империи, 36-летний капитан Александр Бернс будет заживо растерзан восставшими афганцами на пыльных улицах Кабула, а Британская империя получит в Афганистане такую пощечину (афганцы вырезали всех англичан поголовно), которую островитяне не забудут никогда, и которая навсегда втянет их в бесконечную череду англо-афганских войн.
А в далеком Оренбурге Перовскому и Далю скучать не приходится – бухарские и хивинские дела вдруг выдадут неожиданный поворот, в результате которого 10 сентября 1840 года в том самом недавно заложенном Ново-Александровском укреплении неожиданно появится англичанин по фамилии Шекспир. Именно так – Ричмонд Шекспир, лейтенант британской армии, честолюбивый политический карьерист и двоюродный брат знаменитого писателя Уильяма Теккерея.
Но это уже совсем другая история. Как верно заметил еще один великий писатель по имени Джозеф Редьярд Киплинг, «только когда все умрут – кончится Большая игра!».
Картины, эфиопы и стихи
Сначала – начало знаменитого стихотворения Николая Гумилева «Мои читатели», написанного незадолго до смерти, в 1921 году.
Старый бродяга в Аддис-Абебе,
Покоривший многие племена,
Прислал ко мне черного копьеносца
С приветом, составленным из моих стихов.
Лейтенант, водивший канонерки
Под огнем неприятельских батарей,
Целую ночь над южным морем
Читал мне на память мои стихи.
Человек, среди толпы народа
Застреливший императорского посла,
Подошел пожать мне руку,
Поблагодарить за мои стихи.
Все три друга Гумилева, упомянутые в первой строфе, достаточно известные люди. Но если второй и третий угадываются сразу (Колбасьев и Блюмкин) а вот с первым долго бились даже литературоведы. И, наконец, установили (см., например, книгу А.Давидсона «Николай Гумилев. Поэт, путешественник, воин», 2001 г.), что речь идет о Евгении Всеволодовиче Сенигове. Он же – Белый Эфиоп, он же – Русский Гоген.
Человек (как и все упомянутые в стихотворении) удивительной судьбы.
Согласно автобиографии Е.В. Сенигова, сохранившейся в одном из дел Архива внешней политики России (АВПР), он родился в 1872 году в обеспеченной дворянской семье, близкой ко двору. Его старшая сестра была фрейлиной императрицы Марии Федоровны. Он закончил реальное училище в Петербурге, затем в 1892-1894 годах учился в Московском Алексеевском военном училище, откуда был выпущен подпоручиком и направлен в Туркестанский линейный батальон, в Ферганскую область, где служил с 1894 по 1897 год. В край, где шла моя любимая Большая Игра.
Пока все понятно – типичная, в общем-то судьба молодого человека из дворянской семьи.
А вот дальше начинается непонятное. Большая игра в эти годы уже была на излете, и наш туркестанец, прослужив всего несколько лет, выходит в отставку. В 1898 году Сенигов по одним сведениям, в составе военной миссии, по другим – «по неизвестным причинам и неизвестным маршрутом» отправился в Эфиопию. Сам он писал, что это была политическая эмиграция.
Почему в Абиссинию? Зачем в Абиссинию? Вот хотите верьте, хотите нет – между Туркестаном и Эфиопией существует какая-то непонятная связь. Достаточно вспомнить туркестанского поручика Виктора Машкова, который однажды отправился из гарнизона крепости Карс в отпуск. Отпуск затянулся на несколько лет и протянулся на несколько тысяч километров. Сам поручик стал человеком, который первым завязал сношения России с Абиссинией, при этом вдрызг рассорив военного министра, министра иностранных дел и самого батюшку-императора. Но я сейчас не о нем, а о Сенигове.
Оказавшись в Эфиопии, Сенигов остался там на постоянное жительство. При этом в Аддис-Аббебе он находился как бы вопреки русским законам, редко появлялся в отечественном посольстве, соотечественников чурался, с общиной никаких дел не имел, и никаких адресов по праздникам родному правительству принципиально не подписывал. Среди живших в абиссинской столице европейцев Евгений Всеволодович слыл умницей и пьяницей-социалистом.