А кумир нынешней молодежи Макаревич? Ему-то чего сделала плохого Россия? Понятно, что «рокинрольщик» изначально находится в оппозиции к любой власти. В молодости мы все бунтари и максималисты не довольные многими порядками в стране, но с возрастом должна же появиться некоторая житейская мудрость и понимание, что невозможно «весь изменчивый мир прогнуть под нас»?! Из-за чего он стал активным оппозиционером существующей власти и ярым противником интересов России на склоне лет? На что он рассчитывал? На что обиделся? Потерял незаконно приобретенную собственность в Крыму? Мало было денег? Рассчитывал, что, публично заявив о своей позиции против интересов страны толпы поклонников, как в молодости понесут его на руках в качестве знамени и пойдут за ним?
Раньше мне всегда нравилось его творчество. В будущем с удовольствием смотрел телепередачу «Смак» с его участием в качестве ведущего и другие репортажи о путешествиях и дайвинге, но после его публичных выступлений в поддержку «революции гидности» на Украине и против отделения Крыма от русофобской бывшей «братской» страны, он мне стал противен. Может у него наступил старческий маразм?
Сейчас Макаревич и его песни популярны у молодежи. Ребята в походе, на туристическом слете и в комсомольском лагере с удовольствием перепевали песни «Машины времени». Меня неоднократно просили их исполнить, но я никогда не соглашался на это без объяснения причин.
Из кинотеатра вышел задумчивым в отличие от большинства довольных зрителей и направился опять в адрес. Вторая попытка. Не хотелось бы, как в сказке ждать третьей.
На звонок дверь открыл высокий подтянутый седой мужчина лет пятидесяти пяти, одетый в мягкие фланелевые брюки, обычную рубашку с закатанными рукавами и в тапочках. На мое приветствие внимательно окинул взглядом и уточнил:
– Соловьев Сергей? Так и думал, что ты таким образом появишься, – констатировал. – Проходи, раздевайся, – предложил посторонившись, не дожидаясь моего ответа.
В прихожей оставил сумку и влез в предложенные хозяином тапочки. Не понравился мне взгляд хозяина. Холодный, изучающий, пронзительный. «Не он ли приезжал в мой город? Не его ли «урки» признали оперативником?» – закрались вопросы. Опасный «мэн»! С ним нужно держать «ухо востро»!
– Проходи на кухню, – радушно предлагает. – Составишь мне компанию за ужином?
– Извини, разносолов «нэмае». Ужин холостяцкий, – предупреждает, указывая на кухонный табурет у стола.
Сам надевает фартук на шею и поворачивается к плите, на которой стоит сковорода с жарящимися котлетами. Обычного беспорядка на кухонном столе, который всегда присутствует при приготовлении котлет, не замечаю. «Значит, котлеты куплены, как полуфабрикат или приготовлены заранее. Точно холостякует», – делаю вывод. Об этом же свидетельствует кухонная обстановка. Все по-спартански и функционально. Ничего лишнего. Даже цветов нет на подоконнике. На стене только безликий натюрморт с видом подсолнухов.
– Давно приехал? Как добрался? – проявляет традиционный интерес, скользнув по мне взглядом.
– Сегодня. Нормально, – отзываюсь.
– Остановиться есть где? Если что – можешь у меня. Места хватит, – проявляет гостеприимство, при этом останавливаясь взглядом на моем лице.
– Есть где, спасибо, – стараюсь ответить равнодушно.
«Ох, не нравится мне его взгляд!» – мысленно отмечаю в очередной раз.
– Можешь называть меня Петром Петровичем, – представляется.
Киваю.
– Хлеб пока порежь, пожалуйста, – просит.
Ставит передо мной разделочную доску с нецелой буханкой черного хлеба, пластмассовое блюдо и кладет длинный нож. Сам отходит к мойке и начинает мыть огурцы и помидоры с зеленью. Попутно рассказывает о Ленинградских новостях, периодически интересуясь моим мнением. Таким образом, он касается тем спорта и бокса в частности, современной эстрады, театра и кино.
«Похоже на скрытый допрос-изучение объекта!» – размышляю про себя.
Петр Петрович выкладывает на отдельную тарелку готовые котлеты, моет сковороду и вновь ставит на огонь. Добавляет растительного масла и вываливает из кастрюли макароны для разогрева. На обеденный стол водружает блюдо с салатом. Помидоры и огурцы порезаны крупно, как я люблю. «Майонеза бы к ним!» – мечтаю про себя. Будто угадывая мои мысли, хозяин достает себе и мне чистые маленькие тарелочки, банки с майонезом и импортным кетчупом.
– Делай для себя как хочешь, а мне острое и жирное противопоказано, – сообщает, потирая бок.
Выкладывает на тарелки готовые макароны и добавляет по две котлеты. Подумав, достает из холодильника начатую бутылку водки и ставит в центр стола. Достает из подвесного шкафа со стеклянными дверцами и ставит на стол ДВЕ рюмки.
– Спасибо. Я не пью, – отказываюсь.
– Совсем? – демонстративно удивляется.
Пожимаю плечами и признаюсь:
– Иногда приходиться поддерживать. Порой проще пригубить, чем объяснять, почему не пьешь.
– А сухого вина выпьешь? Отметим твой приезд, встречу и знакомство заодно, – настаивает.
– А сока нет? – продолжаю оказываться.
Как бы неохотно Петр Петрович поднимается и бормочет:
– Вино в малых дозах рекомендуют даже врачи. Вроде был где-то сок.
Достает из холодильника открытую трехлитровую банку яблочно-персикового сока. Ставит на стол и рядом стакан.
– Давай, сам распоряжайся, – кивает на банку.
Наливаю стакан и с удовольствием отпиваю. Пить все же хочется. Хозяин со скрытой усмешкой внимательно наблюдает за моими действиями и наполняет стопку водкой. Поднимает стопку на уровень глаз и произносит:
– За знакомство!
Повторил его движение и, кивнув, выпил сок. Сразу приступаем к ужину. Утолив первый голод, Ксенофонтов поинтересовался, глядя на мои руки:
– Ты написал письмо Григорию Васильевичу?
Положив вилку на край тарелки, смотрю на него и думаю: «С какой целью он интересуется? В какой степени информирован? Доверяет ли ему Романов?» Наливаю себе еще сока, выигрывая время для ответа.
– Вы меня пригласили на встречу. Зачем? – спрашиваю, не отвечая на его вопрос.
Некоторое время меряемся взглядами. Петр Петрович начинает в раздражении играть желваками. Поняв, что переглядывание ни к чему хорошему не приведет, первым отвожу взгляд и склоняюсь над тарелками.
Наконец он принимает какое-то решение и сообщает
– Он с тобой хочет встретиться и просил меня организовать вашу встречу.
– Я тоже этого хочу, – признаюсь. – Могу я вам задавать вопросы? – интересуюсь, глядя исподлобья и отметив его реакцию на мой первый вопрос.
– Конечно, – удивляется, – что тебя интересует?
– Это вы приезжали в наш город? – спрашиваю, внимательно глядя на собеседника.
Ксенофонтов чуть заметно смутился, вильнув взглядом и дернув краем рта.
– Должны же мы были понять, с кем имеем дело? Кто настолько оказался информирован о преступнике и откуда? – оправдывается. – Было мнение тебя поощрить за помощь, однако вижу, что ты не хочешь быть откровенным, – упрекает и смотрит испытующе.
Разговор начал меня утомлять. «Не пора ли откланиваться?» – возникает мысль.
– Петр Петрович. Вы доверенное лицо Григория Васильевича, раз знаете о письме, маньяке и ездили по его поручению на мою родину? Работаете вместе в Обкоме? – пытаюсь понять роль Ксенофонтова.
– Доверенное лицо? – переспрашивает, – пожалуй, – соглашается и кивает с улыбкой. – Мы хорошие знакомые еще с войны, а работаю я на заводе, – информирует.
– Вы меня упрекаете в скрытности, а сами…? – обличаю. – Мне сообщили, что вы из органов.
– Однако! – удивляется. – Кто сообщил? – спрашивает вкрадчиво, наклоняясь вперед.
– У меня много знакомых, – отвечаю уклончиво.
– Догадываюсь. От твоего блатного окружения? – пытается угадать и ждет подтверждения от меня.
– В моем окружении такие же люди, как и везде. Даже может более простые и честные, чем здесь, – отвечаю грубовато.
Меня почему-то задело такое пренебрежение к моим друзьям и знакомым.
– Жил бы я среди цветов, то пах цветами, но жить в грязи и не испачкаться…? – философствую. – Поощрение мне не нужно. Организуйте нашу встречу с Григорием Васильевичем, а после встречи с ним я уеду, и буду жить, как жил спокойно у себя в городе. Там грязнее, но чище, чем здесь, – сообщаю раздраженно.
– Извини, если тебя обидел, – отвечает спокойно, будто, не заметив моего раздражения. – Я не предусмотрел того, что в маленьком городе трудно что-то утаить. Все про всех там знают, – оправдывается. – Вот и я узнал, что ты с ребятами собираешь и торгуешь иконами. Тут до статьи недалеко, – угрожает.
– Ребята, да, занимались, – признаю, – но после того, как наша милиция стала таскать на допросы подростков из поселка по краже, то эта деятельность прекращена, насколько знаю, – сообщаю спокойно. – А я вообще к этому делу не имею отношения, да и некогда этим заниматься, – решительно отметаю подозрения.
– Откуда же все эти вещи на тебе? Импортные, недешевые, – пытается уличить. – Наверное, долю имеешь с икон?
– Вы знаете наверняка, что я пишу песни, – испытующе смотрю на оперативника.
Дожидаюсь кивка и признаюсь:
– Несколько песен я продал профессиональным исполнителям.
– Неофициально, – цепляется.
– Неофициально, – соглашаюсь. – Я бы рад зарегистрировать песни официально, но никто на это не идет. В ВААП не пробиться мне, как никому не известному автору. Никто не решается брать на себя ответственность, несмотря на хорошие песни, которые нравятся людям, – разъясняю положение дел.
– Ушлый ты парень! – отметил непонятно – хвалит или осуждает.
Вижу, что я Ксенофонтова удивил. Тот встал, подошел к окну и закурил в форточку. Глядя задумчиво в окно, заговорил:
– Григорий Васильевич человек занятой. Не сразу сможет выбрать время для встречи, потому возможно тебе придется задержаться в Ленинграде на какое-то время.
Поворачивается ко мне и спрашивает:
– Тебе сколько времени нужно на встречу?
– Не от меня будет зависеть. От десяти минут до нескольких часов, – уменьшаю срок.
– Ты где остановился? – возвращается к началу разговора. – Мне нужно будет знать, чтобы оповестить тебя заранее, – поясняет причину интереса.
– У меня несколько знакомых в Ленинграде. Я не могу точно знать, у кого буду ночевать. К тому же не у всех есть домашние телефоны, – лукавлю. – Лучше буду звонить вам в определенное время, – предлагаю свой вариант для связи.
– Мы подумаем, – ответил неопределенно. – Почему не хочешь поощрения от властей Ленинграда? Глядя на это власти твоего города, возможно, улучшат жилищные условия твоей семьи или сделают это по ходатайству из Ленинграда, – интересуется.
Понимаю, что внеочередное выделение квартиры родителям – инициатива наших властей. Узнали про интерес ленинградцев ко мне и подсуетились. Видимо Ксенофонтов ничего негативного, в том числе о подозрениях о моем участии в иконном бизнесе нашим властям не сообщил. Руководители моего города испугались, что где-то в другом городе узнают о «герое», который живет в ужасающих условиях, а заодно выплывет, что так живет большинство жителей города! А в Ленинграде своя пресса, которой наплевать на проблемы нашего руководства!..
– Не надо мне сомнительной славы, – отмахнулся. – Квартиру нам уже выделили вне очереди. Родители уже пакуют вещи, – улыбаюсь. – Видимо, ваш интерес ко мне напугал наши городские власти, – предположил. – Слава и популярность от меня никуда не уйдет. Мои песни нравятся людям. Надеюсь на помощь в их регистрации местных властей, – сообщил о своих ожиданиях.
– Не знаю, получиться ли у тебя…, – тянет, глядя на меня с интересом. – Я не в курсе этой музыкальной кухни, – признается. – Значит, ты хочешь об этом поговорить с Романовым? – предполагает.
– И об этом тоже, – соглашаюсь.
– Откуда узнал про маньяка, не скажешь? – поинтересовался.
– Скажу Григорию Васильевичу, – признаюсь. – Если он сочтет нужным, то сообщит вам, – добавляю.
– Настолько все серьезно? – сверлит меня взглядом.
В ответ только пожимаю плечами – не мне решать.
– Ты почему не доел? – обратил внимание на мою наполовину пустую тарелку. – Не вкусно?
– В нашей заводской столовой готовят вкуснее, – отвечаю уклончиво.
– Признаю, – смеется, – обедал у вас в столовой автохозяйства, – поясняет.
«Там-то что он делал? Где я, и где автохозяйство?» – удивляюсь мысленно.
– Давай тогда чай пить. У меня есть настоящий – индийский. Или тебе кофе? – предлагает.
– Кофе, если можно, – соглашаюсь, надеясь, что и кофе у него импортный.
«Кем же он работает на заводе?» – мучает вопрос. Судя по обеспечению дефицитом, Петр Петрович не из простых работяг, а по возрасту – сейчас вероятно на пенсии от органов. Работает, скорее всего, начальником в охране предприятия или в Первом отделе, если завод выпускает оборонную продукцию.
Кофе, как и мечтал, оказался импортным – «Пеле» в стеклянной банке. Когда хозяин залил кипятком ложку порошка, по кухне поплыл божественный, давно забытый аромат. Для себя он священнодействовал с заварным чайником, заваривая чай.
Вдохнул, наслаждаясь пар от чашки, и отхлебнул любимого напитка. Невероятно! Вкус кофе «Пеле» мне показался другим, более насыщенным, чем тот, который пробовал в будущем. Тогда этот сорт я игнорировал, так как мне казалось, что в напитке присутствует привкус компота. «Может сейчас импортируют в СССР более качественный сорт?» – предположил про себя.
Неожиданно наткнулся на внимательный взгляд Ксенофонтова. Внутренне подобрался. «Не расслабляйся!» – приказал мысленно себе. Мое изучение не прекращается. К каким выводам приведет извращенный мозг оперативника? Разговор у нас явно не сложился. Вдруг признают меня трудноуправляемым, скрытным, вынашивающим собственные непонятные цели, а поэтому опасным. От таких стараются избавляться или, как минимум не связываться.
Оторвался от чашки и признался добродушно улыбнувшись:
– Хороший кофе, спасибо!
– Откуда ты можешь знать, что хороший? Родителям на работе выдают? – в хозяине вновь проснулся оперативник.
– Чтобы понять, что «Ленинградское» мороженое лучше «Томатного», не требуется быть гурманом и обладать изысканным вкусом, – отвечаю равнодушно. – Хороший кофе пробовал у знакомых в гостях, – намекаю, что не только Ксенофонтов может получать дефицитные импортные продукты на работе.
Постепенно наша беседа выровнялась. Петр Петрович перестал сверлить меня подозрительным взглядом. Рассказал о впечатлениях, полученных в моем городе, нашем общем знакомом – участковом, о различных случаях из своей оперативной практики. Оказывается, Ксенофонтов замечательный рассказчик с тонким чувством юмора. Порой я искренне смеялся. При этом старался не расслабляться, потому что в его рассказы вкраплялись невинные вопросы или предложения, требующие ответов или выражения моего отношения. Изучение продолжалось, только более тонкими методами.
Выбрав подходящий момент, я решил откланяться. Попросив обождать, хозяин принес из комнаты листок с его телефонами – двумя рабочими и домашним. «Все-таки – начальник», – утвердился мысленно. Ксенофонтов попросил звонить ежедневно утром на работу и вечером домой, а в случае непредвиденных ситуаций – немедленно в любое время.
По дороге домой (к тете Свете) вспоминал и анализировал беседу с Ксенофонтовым. Я ощущал исходящую от него опасность, но при этом мне казалось, что профессионал мог бы построить предварительную беседу более тонко, а не давить возрастом и авторитетом, не угрожать и не намекать на всезнание обо мне. На его месте я бы постарался обаять нового знакомого, вызвать доверие и подружиться.