– Николай Александрович! – сзади раздался противный крик журналистки.
Оператор оттолкнул меня в сторону, и профессора окружила разноцветная толпа с микрофонами, диктофонами, камерами и блокнотами. Они щебетали, как весенние птицы, наперебой задавая вопросы, один глупее другого. Подобравшись и даже как-то раздувшись от такого внимания, Николай Александрович принялся напыщенно о чем-то рассуждать на камеру. Я скривил губы; вот ведь неудача! Раз легкий путь оказался закрыт, оставался сложный. Пока десятки пар глаз впились в профессора, я вернулся к университету и как будто бы невзначай подошел к охранникам у дверей.
– Доброго утра! – я чуть приподнял шляпу.
Двое пожилых мужчин лениво обратили на меня взгляды; как и предполагалось, им оказалось смертельно скучно здесь торчать, и они были не прочь поболтать хоть с кем-нибудь, чтобы скоротать время, пусть даже и незнакомец походил на обезьяну.
– И вам того же! – со вздохом ответил мне один из них. – Пришли на конференцию? Никак, тоже из ученых кругов?
Я решил действовать наугад, чтобы выпытать у них все, что только можно.
– Да, так и есть. Конференция ведь на третьем этаже, да?
– Нет, на пятом. Аудитория пятьсот семьдесят четыре. У вас на пропуске должно быть написано!
«Пропуске?» – подумал я. Этого я не предусмотрел.
– Ах, верно! Ну конечно… – замявшись, ответил я, – так и было, пока… пока я не подевал его куда-то. Так жаль! Ждал эту конференцию целую неделю, а тут такая неприятность.
Второй охранник подозрительно сдвинул брови.
– Значит, пропуска у вас нет?.. Кстати, о конференции ведь объявили всего три дня назад.
Я виновато улыбнулся, сунув голову поглубже в пальто. Затея провалилась с треском.
– В самом деле? Вот это да…
Шмыгнув носом, я отвернулся и побрел прочь, чувствуя спиной внимательные взгляды. Толпа понесла профессора к дверям, и люди с гамом начали топтаться у входа; вереница гостей медленно потянулась внутрь, как длинная и толстая змея, предъявляя пропуска. Выход у меня был только один. Я двинулся к фургончику, который теперь одиноко стоял в стороне от всеобщего оживления; на ходу завел часы – будильник пообещал через пару минут отправить меня в измерение, где никто не требовал пропусков. Оставалось надеяться, что внутри университета были подходящие точки выхода, иначе пришлось бы возвращаться на улицу и снова считать, искать и продумывать. Я прижался спиной к фургону и, выглянув из-за него, поглядел в сторону университета. Один из знакомых охранников что-то шептал крупному мужчине в бронежилете и показывал в мою сторону. Тот решительно кивнул и, поправив дубинку на поясе, уверенно двинулся прямо ко мне. «Не успеет», – усмехнулся я про себя.
Тяжелые шаги все приближались, раздаваясь уже совсем близко к фургончику, как вдруг часы на моем запястье пронзительно запищали. В этот момент время перестало быть тем, чем все привыкли его считать; словно вляпавшись в клей, весь мир замедлил свой бег и постепенно остановился, застыв, как в огромном куске янтаря. Очертания предметов подернулись дымкой и задрожали. Цвета расплылись и поблекли, а фургон подался под моим плечом так, что я едва не провалился внутрь. Я направился к воротам университета – громила в бронежилете, почти с меня ростом, стоял всего в паре шагов, а рука его лежала на наручниках за поясом.
– Как-нибудь в другой раз, – я помахал ему рукой.
Словно через груду мармеладных мишек, я пробился сквозь толпу, пересек холл, преодолел несколько лестниц и направился к аудитории, номер которой мне любезно подсказали охранники. Ступеньки под ногами колыхались, а ботинки проваливались в них на несколько сантиметров, но я все-таки сумел вскарабкаться на нужный этаж. Только – вот беда! – на нем не оказалось ни одной точки выхода. Загибая пальцы, я быстро подсчитал возможные координаты и спустился на этаж ниже. Нестабильная область обнаружилась в невероятно узкой комнатке с кучей щеток и швабр. Забившись в каморку, я заставил часы вновь завизжать. Мир завертелся, звуки наполнили воздух, а бледные и мутные контуры предметов налились жизнью. К сожалению, вернулись не только цвета и звуки – в нос ударил сильный запах хлорки и мокрых грязных тряпок. От неожиданности я охнул и зажал нос. Шум снизу накатывал волнами, пульсировал и катился мимо моего убежища прямиком на пятый этаж. Выжидая, я посмеивался про себя, представляя, как удивился охранник в бронежилете, не обнаружив меня за фургончиком.
Гости и участники конференции, как сардины в консервную банку, набивались в аудиторию; я слышал над собой постоянный перестук каблуков. Мне нужно было влиться в этот людской поток, пока он не иссяк. Сделать это оказалось проще простого; выбрав момент, я открыл дверь на лестничную клетку и позволил толпе подхватить меня. Никто даже не заметил такого внезапного появления; у толпы были свои заботы, и участников конференции никто не собирался считать. Поток внес меня в аудиторию и я, работая руками как веслами, сумел отойти подальше в угол. Вскоре мне удалось найти свободное укромное место за стопкой книг, где я и притаился, горбя плечи. Студенты шумели и переговаривались громче всех; старые, седые преподаватели с умным и гордым видом обсуждали какие-то научные темы, пытаясь перекричать всех остальных. У кафедры, там, где уже складывал какие-то листки и памфлеты профессор Алексеев, висела целая гроздь микрофонов самых разных форм и размеров: почти все телеканалы и радиостанции пожелали услышать «сенсацию» из уст знаменитого ученого. Я украдкой разглядывал людей вокруг, подозревая, что если «Либерти Лабс» подослала своих агентов, то они уже находились где-то среди галдящей толпы. Либо мои способности сыщика никуда не годились, либо ни один шпион все же еще не явился – никому не удавалось привлечь моего внимания, никто не вел себя слишком подозрительно.
Голоса начали утихать только через полчаса, когда конференция официально началась. Слушать выступления оказалось неимоверно скучно; участники говорили непостижимую чушь, показывали совершенно бессмысленные графики, и им за это еще и аплодировали. Старательно пропуская мимо ушей их нудное бормотание, я рассчитывал точки входа. Мне удалось определить только одну – у самого дальнего окна, почти на подоконнике. Неудобно, далеко, но все-таки лучше, чем среди тряпок и швабр.
– А теперь выступит уважаемый член совета профессоров, блестящий преподаватель и лауреат множества международных премий, Алексеев Николай Александрович!
Стряхнув сонливость, журналисты оживленно зашевелились и, толкаясь, стали придвигаться и подползать к кафедре. Под рукоплескания поднялся с места и сам профессор, заняв полагающееся ему место для доклада; все эмоции старика легко читались на морщинистом лице – смесь волнения и злобы, которую он затаил на «Либерти Лабс». Он глубоко дышал и часто моргал, готовясь сказать что-то по-настоящему важное. К нему хищно протянулись десятки журналистских лиц, только что слюна не капала из их приоткрытых ртов; все присутствующие приготовились слушать профессора и ловить каждое слово. В воздухе повисло напряжение. Если бы дело не касалось крупной корпорации, на Алексеева Николая Александровича не обратили бы такого внимания. А теперь жадные до громких заголовков журналисты выстроились перед ним, как змеи, готовые ужалить при первом же слове.
– Друзья, коллеги и гости нашего университета! Спасибо, что пришли на конференцию. Перейду сразу к делу. Сегодня, – профессор говорил, перелистывая какие-то бумаги, – я пригласил вас всех сюда, чтобы сделать заявление. Как вы все прекрасно знаете, я на протяжении достаточно долгого времени работал не только преподавателем, но и сотрудничал с всемирно известной корпорацией «Либерти Лабс». Когда меня нанимали, я загорелся идеалистической мечтой; я считал, что помогу миру своими исследованиями и, при таких колоссальных поддержке и финансировании, смогу дать ход некоторым изобретениям и разработкам, призванным сделать жизнь лучше для всех нас. К сожалению, – Алексеев поправил очки на сморщенном носу, – я страшно ошибался. Что случается редко.
Я весь напрягся; взгляд мой не переставал скользить между гостей в поисках хоть чего-то подозрительного: сказанного невпопад слова, неожиданного движения… Но все сидели тихо и неподвижно, глядя профессору в рот. Выдержав паузу, Николай Александрович продолжил:
– Контракт между мной и «Либерти Лабс» разорван по моему собственному желанию и по моей инициативе. Несмотря на все угрозы в мой адрес, я не собираюсь молчать. Как часто, к сожалению, случается в наше время, под благородными масками филантропов и альтруистов скрывались падальщики и жнецы, плесень, растущая на трупах людей и невинных животных.
Журналисты оживленно зашептались. Заявления профессора Алексеева были более чем громкими; каждая камера, каждый микрофон ждали объяснений.
– В стенах нашего филиала компании на моих глазах происходили страшные вещи, которые не привидятся даже в кошмарных снах! Правящая верхушка «Либерти Лабс», опьяненная вседозволенностью, зашла так далеко в своем пренебрежении ко всем и вся, что их опыты можно описать только словами «живодерство» и «вивисекция». Я прекрасно понимаю, что пока что все мое выступление голословно. Вы пришли за фактами, за монолитными доказательствами. И потому позвольте мне перейти к документам, заметкам, видеозаписям и фотографиям. Первый слайд, пожалуйста… Я приведу пример.
Я задышал чаще и встрепенулся. Так и знал, что не обойдется без соглядатаев «Либерти Лабс»! Один из гостей стал медленно придвигаться к трибуне, а я впился в него взглядом: сзади, у ремня брюк, его черная рубашка странно топорщилась. Мне кажется, я догадывался, что пряталось под ней. Я не мог поверить, что «Либерти Лабс» решила действовать так грубо и прямо – убить профессора прямо среди конференции?! На них такое было не похоже; я решил, что мой побег припер их к стенке, и руководство компании стало совершать одну ошибку за другой. Почуяв невероятную угрозу, которая исходила от профессора Алексеева, они, быть может, и решили изначально действовать более деликатно, но горилла по имени Грегор смяла все их планы и поставила на уши всех сотрудников. Нащупав в кармане пальто собственный маленький пистолет, я маленькими шажками, едва дыша, выбрался из-за своего книжного укрытия и двинулся вдоль дальней стены аудитории. Профессор продолжал говорить, делая короткие паузы, чтобы глотнуть воды; он описывал вещи – не называя, прочем, никаких имен – от которых на щеках журналистов загорался румянец. Их ручки бегали по блокнотам как спринтеры на соревнованиях. Газеты и телевидение обещали в этот же день разорваться от оглушительных новостей, которые грозили настоящим скандалом мирового масштаба. Издевательства над подопытными, похищения и запрещенные препараты, аморальные и просто опасные эксперименты – только малая часть того, что происходило в стенах «Либерти Лабс».
Монолог профессора настолько поглотил всех присутствующих, что они не замечали ни меня, ни мужчину в черной рубашке, который, я не сомневался, работал на тех, кого Николай Александрович разносил в пух и прах в своей разгромной речи. Я с досадой обнажил клыки: засланный агент компании был куда ближе меня к кафедре. Моя догадка оказалась верной; ловким движением агент выудил из-за пояса гладкий пистолет – так умело и плавно, что никто ничего не заметил, кроме меня. Раз я не мог добраться до профессора раньше убийцы, то оставалось только помешать ему прямо оттуда, где я стоял. Стрелять в него было слишком опасно; вокруг толпилось столько народа, что пуля почти наверняка угодила бы в кого-то еще. Кроме того, мне не хотелось никого убивать, пусть даже агента, который сам хладнокровно готовился к выстрелу. Решение пришло мгновенно.